Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945

К этому времени Гиммлер стал уже не единственным ведущим нацистом, встревоженным тем, как развиваются события. Генриетта фон Ширах (которая всегда утверждала, что Гитлер пытался поцеловать ее, когда ей было 12 лет) оставила свидетельство о встрече, устроенной ее мужем и Герингом. Свидание началось в уединенном, задрапированном бархатом кабинете известного венского ресторана. (Бальдур фон Ширах, основатель гитлерюгенда, был в то время гауляйтером Вены).

«Знаменитый композитор играл на пианино, затем Геринг сыграл импровизации из «Вольного стрелка». Чета Герингов была в прекрасном настроении. Герман только что купил новую кожаную папку в синих цветах люфтваффе, которую он с гордостью показал нам, а также флакон духов Жана Депре, которые он мог найти только в Вене».

Однако Ширах организовал обстановку со специальной целью расположить маршала к откровенной беседе, и, посчитав, что это достигнуто при завершении фортепьянного соло, он начал разговор. Аргументы Шираха диктовались личными интересами, как всегда завуалированными ссылками на долг перед рейхом, игрой на тщеславии собеседника и лицемерной заботой о фюрере, несущем такое бремя ответственности. Он убеждал Геринга «поговорить с фюрером наедине», но так как это сопровождалось более вескими фразами вроде: «Я и мой гитлерюгенд – с вами, люфтваффе – это могущество, и масса людей готова к действию… Мы должны сделать это нашим общим делом… От вас ждут этого как от рейхсмаршала!» – смысл всего сказанного должен был быть совершенно понятным слушающим.

После завершения этого обращения «Геринг смотрел на него [Шираха] не моргнув глазом. Он смотрел с некоторой грустью, как если бы не в первый раз слышал подобные речи. Затем он взял одну из своих великолепных заграничных сигарет, не торопясь покрутил ее в пальцах и очень медленно раскурил. Он устроился поглубже в красном кресле и посмотрел на нас.

«Поговорить с Гитлером наедине, как бы не так! В эти дни я никогда не вижу его одного. С ним все время Борман. Если бы я мог, клянусь, я бы давно обратился к Черчиллю. Вы думаете, мне нравится все это окаянное дело!»

В этот момент Эмми Геринг, которая достаточно долго была в непосредственном окружении фюрера, чтобы чувствовать, какие разговоры уместны, а какие – равнозначны динамиту, закрыла своей белой ручкой рот Герингу и сказала: «Не будем больше говорить об этом, все хорошо кончится».

Вернемся к наиболее загадочному вопросу из всех прочих – душевному состоянию Гитлера. Ибо в нем находилась движущая сила германской кампании на Востоке; демонический гений фюрера и в победах, и в поражении влиял на каждое изменение в судьбах сражений. В конце 1943 года три отдельных независимых фактора подействовали на ум Гитлера, исказили его и навсегда лишили гибкости, и это изменение вскоре будет проиллюстрировано последующими событиями в войне.

Первым и самым очевидным фактором был провал операции «Цитадель». Она явилась плодом создания военных профессионалов, задумана, подготовлена и проведена офицерским корпусом. Было выбрано место, оружие, время. Единственное вмешательство Гитлера касалось стратегического уровня (и то, когда исход сражения уже был решен). Гитлер с самого начала испытывал тревогу за эту операцию. И два генерала, которым он больше всего доверял, Гудериан и Модель, разделяли его опасения. Однако против них было весомое объединенное мнение профессионалов – Кейтеля, Цейцлера, Манштейна. Результат? Полное поражение, уничтожение танкового резерва, отход к Днепру и за него.

Недоверие Гитлера к кадровым офицерам подтвердилось наглядно и почти одновременно их поведением в Италии. Гитлер считал переворот, совершенный маршалом Бадольо, классическим примером поведения военной клики, которая без колебаний свергнет господство партии, как только потеряет уверенность в благоприятном исходе войны. В своем обращении по радио ночью 20 июля 1944 года Гитлер снова вернулся к этому, когда сказал о «попытке нанести удар в спину… как в Италии», и эта формула сравнения была подхвачена во всех приказах по частям и соединениям и без устали вдалбливалась командирами на фронтах в дни после покушения. Их преданности Гитлер никогда не доверял; их повиновение на поле боя, казалось, можно было обеспечить, только если не спускать с них глаз, ибо Гитлер не забыл 1941 год; их профессиональная компетентность, даже если им давали делать по-своему, была для него сомнительной.

Кому же тогда мог доверять Гитлер? Он был слишком проницательным политиком, слишком восприимчивым наблюдателем человеческих слабостей, чтобы не знать о пораженчестве и интригах, кипевших в его ближайшем окружении. Лангбен и Гиммлер; Ширах и Геринг; Гудериан и Геббельс. К троим самым близким к фюреру людям делались подходы. Они не пошли на предложения, это правда, но ведь ни один из них не приказал арестовать изменников. Между августом и декабрем 1943 года состоялось пять отдельных покушений на жизнь Гитлера. Случайные обстоятельства помешали их осуществлению, и Гитлеру не докладывали ни об одном из них. Но его инстинкт говорил ему, что он в опасности; его объяснение, почему он начал войну, сказанное почти в шутку – «в любой момент меня может убить какой-нибудь безумец или преступник», – теперь звучало зловещим предупреждением. От взрыва бомбы Штауффенбер-га его отделяло менее года.

И так, чувствуя свою все более усиливающуюся изоляцию, с тревогой сознавая огромный масштаб враждебных сил за пределами Германии, к которым добавлялись опасения и недовольство в самом рейхе, Гитлер находился в полном одиночестве. Один в том смысле, что он отдалил от себя – то ли из подозрительности, то ли от неприязни – общество и влияние (пусть мимолетное) рациональных умов. Возникший вакуум был не заполнен, но отравлен влияниями – одновременно беспокойными и зловредными. Борман, Фегелейн, астролог Вульф, доктор Морелль… много их было за кулисами, готовых использовать в собственных интересах одиночество и утрату иллюзий у фюрера. И мы видим, что с этого времени склад ума Гитлера меняет свою направленность; его уход в мир Фауста, продавшего душу дьяволу, в мир настоящего безумия, становится все заметнее по мере того, как он приближается к краю пропасти – покушению 20 июля 1944 года.

К концу лета 1943 года моральный дух всего вермахта сверху донизу начал претерпевать постоянное изменение. Его храбрость и дисциплина не ослабли. Но надежда была подкошена, и человечность – там, где еще оставались ее следы, – угасла.

Пришел август со своей удушливой жарой, потом сентябрь со свежими днями и вечерними туманами. Оставались позади поля прежних сражений 1941 года – Брянск, Конотоп, Полтава. Под треск пулеметов, сводивших последние счеты с местным населением, и грохот подрывных зарядов германская армия отступала по европейской части России, оставляя за собой дым пожаров, брошенную технику и кое-как засыпанные неглубокие могилы.

Часть четвертая

НЕМЕЗИДА

Продолжайте сражаться вместе с нами против ненавистного большевизма, кровавого Сталина и его еврейской клики; за свободу личности, за свободу вероисповедания и совести, за отмену рабского труда, за собственность и владение ею, за свободное крестьянство на собственной земле, за социальную справедливость, за счастливое будущее ваших детей, за их право на образование и карьеру независимо от происхождения, за государственную защиту престарелых и больных…

Кто заставляет нас сдерживать обещания, которые мы даем?

Глава 19

ШЛЮЗЫ ТРЕЩАТ

Кончался октябрь. По вечерам над полями боев неподвижно громоздились те же ледяные облака, которые впервые вселили дурные предчувствия оккупантам две осени тому назад. Каждую ночь температура опускалась ниже нуля, превращая в камень липкую грязь, окаймлявшую дороги в степи. Днем под бледным солнцем поверхность оттаивала, но солнце все меньше поднималось над горизонтом, все дольше становилось темное время, и земля постепенно превращалась в бетон.

С приближением зимы 1943 года германскую армию стало охватывать чувство угрюмого отчаяния, давящая уверенность, что война проиграна, но не было видно ее конца. Они все еще находились в глубине России. В отличие от зимы 1944/45 года, когда они будут охвачены героическим безумием, защищая свою родину Германию, сейчас они медленно отступали по безотрадной и враждебной местности, все время страдая от численного превосходства противника, постоянно нуждаясь в горючем и боеприпасах, непрестанно пересиливая себя и нещадно эксплуатируя технику за пределами допустимого. И всех угнетали мрачные воспоминания о том, что такое середина зимы. Майор Густав Кройц, артиллерийский офицер из 182-й дивизии, писал: