Алексей Ростовцев - Резидентура. Я служил вместе с Путиным
– А курицу? – спросил он, хватаясь за последнюю соломинку.
– И курицу тоже не стану. Я, как война кончилась, зарок дал – никого живого в мирное время не убивать. Я…
– Так, товарищ Самохин, – перебил Володю Лященко, свирепо зыркнув на него, – значит, ты полагаешь, что живешь в мирное время. А разве тебе неизвестно, что по западным нашим рубежам идет война и там от рук бандеровцев и литовских «лесных братьев» ежедневно гибнут десятки мирных жителей, солдат и чекистов?
– Если пошлете меня туда, буду воевать на совесть.
– Ты нам не там нужен, а вот тут.
Майор встал, подошел к висевшей на стене карте Европы и пальцем ткнул в самую середину полотнища.
– Здесь, в Мюнхене, Франкфурте, Вене и других городах осели нынче паханы всей той сволочи, что воюет против нас на Украине и в Литве. Их оружие не нож, не автомат и гранаты, а валюта западных разведок, микрофон и авторучка.
Лященко достал из нагрудного кармана пиджака записную книжку и вынул из нее фото мужика с разбойничьей рожей.
– Ты и такого не смог бы пришить?!
– Такого, пожалуй, смог бы.
– Спасибо, уже не надо. А такого?
И он показал Володе другое фото, на котором был изображен интеллигентный старичок с бородкой. Володя засомневался.
– Безвредный вроде бы человек.
– Безвредный, говоришь? Мерзавец наипервейший! Мне с тобой, товарищ Самохин, все ясно: ежели противник мордой не вышел, значит, ты готов за милую душу отправить его на тот свет, а ежели благообразненький, так ты еще подумаешь. Боевика из тебя не выйдет. Нашему подразделению такие сотрудники не нужны. Мы ликвидируем тех, кого приказывают ликвидировать. А что теперь с тобой делать, не знаю. Отпустить тебя на все четыре стороны нельзя, потому что ты есть секретоноситель первой категории. От нас только ногами вперед уходят… Давай, Жихарев, порекомендуем его на оперативную работу.
– А что это? – робко возник Володя.
– Будешь стукачей вербовать да бумажками шелестеть. Правда, у них тоже иногда перестрелки случаются, но это больше для понта…
Через пару дней Володю перевели в другую спецшколу в другой лес, и ему пришлось вновь начинать жизнь с чистого листа.
Такую вот историю поведал мне однажды на своей подмосковной даче отставной генерал разведки Владимир Михайлович Самохин.
– На «Компрессоре» я быстро в стахановцы выбился, – закончил он, перемешивая в камине остывающие уголья. – Там мой портрет на Доске почета висел. В президиум меня сажали. Глядишь, стал бы Героем Труда или депутатом Верховного Совета. А как с завода ушел, так больше никогда нигде и никаких тебе портретов.
Впускать только рыжих
Как доехать или дойти до Клуба журналистов, в Галле в 70-е годы знал каждый. Это вовсе не значило, что жители древнего ганзейского города на Востоке Германии сверх меры почитали вторую древнейшую. Их осведомленность о местонахождении Клуба объяснялась другими причинами: в этом большом четырехэтажном здании было несколько ресторанов и ресторанчиков, каждый их которых имел свою специфику и соответствовал кошельку определенной толщины. Внизу аппетитно благоухала жареными цыплятами дешевая бройлерная, на втором этаже находились вместительный ресторан подороже и маленькая вайнштубе. О ней и пойдет речь, поэтому живописать другие достопримечательности Клуба не имеет смысла.
«Вайнштубе» трудно перевести на русский одним словом. «Винница» не подходит. Здесь изысканная кухня, хорошие вина и коньяки. Водки не подают. Цены солидные, и публика тоже солидная, состоятельная. Тут почти всегда можно найти свободное место и расслабиться на часок-друтой в атмосфере уюта, покоя и доброжелательной предупредительности, излучаемой элегантным кельнером.
Вайнштубе Клуба журналистов вмещала не более восьми столиков. У одной из стен стояло пианино. За пианино сидел старый тапер Гизе. чья память хранила всю музыку мира. Мне никогда не доводилось слышать, чтобы он в ответ на просьбу сыграть ту или иную мелодию развел руками и сказал: «Das kann ich nicht»[13]. Публика относилась к старику и его консерваторской эрудиции с почтением. Многие пытались угощать тапера. Он охотно выпивал с завсегдатаями заведения, однако пьяным его никогда не видели. Гизе был со всеми одинаково ровен в обращении, весел, остроумен.
Мы иногда использовали вайнштубе для встреч с иногородней агентурой из числа интеллигенции и деловых людей, а также для проведения других оперативных мероприятий. Об одном из них я вспоминаю всегда с улыбкой.
Надо было организовать знакомство нашего агента с объектом разработки (назовем его «Отто»), располагавшим весьма многочисленными и интересными связями на Западе. «Отто» был гурманом, меломаном и бабником. Каждую пятницу он посещал вайнштубе с одной из своих любовниц, которую угощал ужином и музыкой в исполнении старика Гизе. Познакомиться с «Отто» было поручено агенту «Клюге», асу своего ремесла. На этот случай я позаимствовал его у берлинских коллег. В назначенную пятницу «Клюге», явившись в вайнштубе и заказав ужин, должен был в присутствии объекта разработки затеять дискуссию на музыкальные темы с Гизе. В ходе этого спора ему надлежало преднамеренно допускать мелкие ляпсусы, на один из которых неизбежно клюнул бы «Отто». Человек тщеславный и хвастливый, он не упустил бы возможности блеснуть познаниями в области музыки перед своей дамой и сам пошел бы на контакт с «Клюге». Вот это и есть экстра-класс в оперативной деятельности. Когда же агент по своей инициативе прет на объекта, то тут налицо брак, грязная работа, достойная порицания.
За два часа до начала мероприятия я пришел в вайнштубе ознакомиться с обстановкой. Через минуту у моего столика возник оберкельнер Рольф. Мы были с ним хорошо знакомы. Он давно сотрудничал с криминальной полицией и мне оказывал кое-какие мелкие услуги. Отношения наши носили официально-дружеский характер. Сделав заказ, я осведомился, много ли посетителей ожидается вечером.
– Очень много, – сказал Рольф.
– Вот как! – удивился я. – При такой погоде все должны после работы двинуть на дачи. Прогноз не предвещает дождя.
– Прогноз врет, как репортер. Правду говорит мой радикулит, – возразил кельнер. – Надвигается гроза.
И он отправился на кухню.
Радикулит никогда не обманывал Рольфа, а при плохой погоде кабаки всегда полны. Я закручинился. Если вайнштубе будет набита битком, наше мероприятие провалится. Нам нужен оперативный простор для маневра, да и каждое слово должно быть услышано. Надо срочно что-то придумывать. А если…
– Слышал новость? – спросил я, когда кельнер вернулся с подносом.
– О какой новости идет речь? – заинтересовался он.
Надо сказать, что Рольф при всем своем внешнем лоске был весьма недалеким парнем. Его домашняя библиотека состояла из трех книг: телефонной, Правил уличного движения и Библии. Вся информация о положении в стране и мире шла к нему от клиентов. Он верил в то, что ему рассказывали, и нес услышанное дальше. Как раз на его дремучести и был основан мой расчет.
– В Стокгольме, – начал я доверительно, – завершил работу Всемирный конгресс рыжих. Решением ЮНЕСКО все рыжие заносятся в Красную книгу природы.
– Правильно, – заметил Рольф. – Рыжих не так много на свете.
– Это еще не все, – продолжал я. – Сегодняшний день объявлен Международным Днем рыжих. Не исключено, что галльские рыжие захотят отметить свой праздник в лучших ресторанах города, в том числе здесь. Учти, что среди рыжих иного влиятельных людей. Будет нехорошо, если для них не найдется свободных мест.
Рольф молча разбросал по столикам таблички с надписью «Re serviert»[14].
– Как ты думаешь, – спросил он, – уместно ли будет поздравить их с праздником?
– А вот это лишнее. Далеко не каждый из них гордится колером своих волос.
Я расплатился и на время покинул вайнштубе. Когда я снова вернулся туда, за окном уже шелестел дождь и погромыхивало. Рольф встретил меня у входа в зал.
– Впускаю только рыжих, – похвастался он.
– Ты умный человек, шеф, – похвалил я его. – Принеси-ка мне форелей и бокал легкого вина.
Заняв место в дальнем углу зала, я осмотрелся. Прямо передо мной маячил рыжеватый затылок «Отто», любезничавшего со своей пассией. За другими столиками сидело еще несколько рыжих. Две дамы были явно крашеные. Вскоре появился «Клюге», полный, вальяжный сорокалетний сангвиник. У входа он притормозил, вытирая носовым платком пот с лысины, покрытой рыжеватым пухом, незаметно озираясь и оценивая обстановку. Затем проследовал к свободному столику, бросив на ходу таперу: «Bitte “Berliner Luft, Meistre”!»[15]. При этом он фамильярно подмигнул Гизе, которого видел впервые. Тот, привыкший ко всему, поднял руки над клавиатурой, и зал от плинтусов до плафона заполнила бравурная, ликующая мелодия. «Отто» оглянулся и обратил внимание на «Клюге». Игра началась.
