Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая
Вот, стало быть, и барин какой-то снизошел подарком и написал арестантам стихи, на манер столичного способа, к которому прибегали стихотворцы и водевилисты, желавшие приголубить и задобрить трактирных половых, банщиков и клубных швейцаров.
Около той же темы ходил и автор следующей, так называемой бродяжьей песни.
Обойдем мы кругом моря,Половину бросим горя;Как придем мы во Култук,Под окошечко стук-стук.Мы развяжем торбатейки,Стрелять станем саватейки.Надают нам хлеба-солиНадают и бараболи (картофеля).Хлеба-соли наберем,В банку ночевать пойдем.Тут приходят к нам старыеИ ребята молодые.Слушать Франца-Венцеяна,Про Бову и Еруслана;Проводить ночь с нами ради,Хотя пот течет с них градом.Сибиряк развесит губыНа полке в бараньей шубе…
Арестанты — повторим опять — ничем не брезгают: они берут в тюрьму (хотя там и переделывают по-своему) также и песни свободных художников, какими были, например, поэты Лермонтов и Пушкин. Берут в тюрьму (и только переиначивают немного) и песню, сложенную на другом русском наречии и тоже поэтом и художником, каким был, например, известный малороссийский разбойник Кармелюк. В то же время поют арестанты: "Ударил час — медь зазвучала", но, разумеется, с приличною прибавкою: "Ударил час — цепь зазвучала и будто стоны издала; слеза на грудь мою упала, душа заныла — замерла". Поют арестанты и "Лишь только занялась заря" и "Проснется день моей красы", "Прощаюсь, ангел мой, с тобою" и "Я в пустыню удаляюсь", "Взвейся, ласточка — вскружися", и "Во тьме ночной ярилась буря", и "Не слышно шуму городского" — все те, одним словом, песни, которые близко подходят своим смыслом к настроению общего тюремного духа. В особенности распространена последняя:
Не слышно шуму городского,В заневской башне тишина,И на штыке у часовогоГорит полночная звезда.
Распространена тем более эта песня, что в ней есть и бедный юноша — ровесник младым цветущим деревам, который в глухой тюрьме заводит песню и отдает тоску волнам. Выражено и прощанье с отчизною, родным домом и семьею, от которых узник за железною решеткою навек скрылся, и прощанье с невестою, женою и тоска о том, что не быть узнику ни другом — ни отцом, что застынет на свете его место и сломится его венчальное кольцо. Выражена в песне и надежда: "Есть русский царь в златой короне: горит на нем алмаз златой", — и мольба: "Яви ты милость нам на троне: будь нам отец, — помилуй нас!" "Устроил я себе неволю (поет песня дальше), мой жребий — слезы и тоска, и горестную эту долю соделала рука моя", — и заключает так: "Прошла ух ночь — и на рассвете златой луч Феба воссиял, но бедный узник в каземате все ту же песню запевал". Рекомендуют арестанты и своих авторов в большом числе (из заклятых торбанистов), но мы песни их приводить не станем за бесплодностью содержания и уродством формы. Но вот, для образца, та песня, в которой извращен Лермонтов:
Между гор то было ЕнисеяРаздается томный глас,Как сидит несчастный мальчикСо унылою душой,Белы рученьки ломает,Проклинал судьбу свою:Злонесчатная фортуна,Ты на что родишь меня?Все товарищи гуляют,Забавляются с друзьями,Только я, несчастный мальчик,Уливаюся слезьми.Вы подайте мово друга,Коня вороного мне:Уж ты конь, ты лошадь добра!Заодно со мной страдай!Там звери люты возрычали,Растерзать тебя хотят.Не ходи, несчастный мальчик,Лишь погибель там твоя.Я взял бы себе друга —Свово доброго коня:На тюрьме-то там высокойДверь тяжелая с замком.Черноокая далекоВ пышном тереме своем.На коня потом вскочу,В степь, как вихорь, улечу.Лишь красавицу милуюПрежде сладко поцелую.
У этой песни есть двойник, как будто переделка Пушкина:
Сидел молодец в темнице,Он глядел на белый свет,На чернобровую девицу,На сивогривого коня.— Я б на конечка садился,Словно б пташка полетел.Весело б с милой встречался —Со полуночной звездой.— Ах! до зари бы не сиделаВ новой спальне под окном,Я украдкой не дарила бЗолотым с руки кольцом.Я слила б из воску ярогоЛегки крылышки себе:Я б спорхнула, полетела,Где мой миленький живет.Живет мой за реченькой далеко,А я, млада, за другой.— Если любишь ты меня, —Перейди, радость моя!— Я бы рада перешла,Переходечку не нашла;Переходечек нашла —Лежит жердочка тонка1.
1 Конец в этой песне выкраден из известной народной:
Ах ты, ночь ли ночь,Ночка темная,Осенняя бурная, —
с тою отменою, что мерный стих народной обменен на искусственный стихотворный. В подлиннике так:
Перейди, сударушка, на мою сторонушку.Рада бы я перешла — переходу не нашла.Переходочек нашла — лежит жердочка тонка,Жердочка тонка — речка глубока.
Третья песня, приписываемая Кармелюку, с меланхолическим оттенком в напеве, досталась нам только в нескольких куплетах и притом в том виде, как сохранилась она в сибирских тюрьмах. Сам Кармелюк в сибирских тюрьмах, как сказано выше, жил, будучи сослан туда с Волыни за разбой. До ссылки он жил у своего пана в буфетчиках, наблюдал за посудою и серебром. Серебро украли, подозрение пало на Кармелюка; его бил пан почти ежедневно, Кармелюк не стерпел и ушел в бега. Его снова преследовали, он решился мстить: поджег панский дом, собрал головорезов, начал разбойничать, был пойман, наказан и сослан. Возвращаясь на родину из Сибири, через Урал, как говорит предание, переплыл на воротах (дощатых от казачьей хаты). На родине продолжал разбойничать, заступаясь за холопов и преследуя панов на всяком месте, по всякому вызову обиды крестьянской. Похождениями своими он наполнил всю Волынь; слава о нем распространилась по всему югу. Рассказы о его подвигах составляют целую эпопею, которая ждет своего рассказчика. По рассказам этим, он один из героев народных (может быть, последних), отстаивавших с энергией, последовательностью и благородством казачью волю и долю от панского произвола. Популярность его доказывается не одними песнями, которые распевает вся южная Русь. Предание уверяет, что он не загубил ни одной души человеческой и был рыцарем в лучшем облагороженном смысле. Во время своих похождений на Волыни, представляющих ряд честных поступков, он два раза был схвачен. Один раз спасся тем, что, идучи под конвоем солдат в тюрьму, встречен был в лесу паном, ехавшим в карете. Пан спросил, кого ведут, и, узнав, что Кармелюка, ругал его, упрекал в злодействах. Когда Кармелюк убедил его, упреками в битье лежачего и несчастного, на денежную помощь и пан отворил дверцы, чтобы подать злотку, а Кармелюк подошел принять милостыню, — дверцы кареты захлопнулись после того, как Кармелюк был схвачен и посажен в карету, в виду оторопевших конвойных, его переодетыми хлопцами-сообщниками. Другой раз, посаженный в тюрьму, убежал из нее и увел вместе с собою союзников в темную и бурную осеннюю ночь таким образом. Тюрьма стояла вблизи оградного частокола. Кармелюк выломал железную решетку в окне, связал рубашки арестантов в длинную веревку; на конце привязал камень и конец этот забросил между остриями острожных палей: сделался мост. По мосту этому ушли утеклецы в лес и на волю. Убит он был в хате своей коханой, подкупленной паном, в то время, когда шел к ней на свидание через сени, в которых засел паныч с товарищами. Убит был — по преданию — из ружья, заряженного пуговицею, как характерник (колдун). Когда проходил через сени, в темноте показались головы преследователей. Почуяв недоброе, Кармелюк спросил любовницу и успокоился, что это овцы. В это время пуля угодила ему в лоб и положила на месте. При этом народное предание прибавляет, что паныч с товарищами были сосланы в Сибирь за убийство, так как на подобное преследование никто их не уполномочивал, а Кармелюк не был тем злодеем, который был бы достоин смерти. Вот его песня:
Зовут меня разбойником,Скажут: убиваю.Я никого не убил,Бо сам душу маю.Возьму гроши с богатого —Убогому даю;А так гроши поделивши, —Сам греха не маю.Комиссары, исправникиЗа мною гоняют.Больше воны людей губят,Чем я грошей маю.Маю жинку, маю деток,Да и тех не бачу;Як взгадаю про их участь,То горько заплачу.А так треба стерегчися,Треба в лесу жити,Хоть здается — свет великий:Негде ся подити…1.
1 Отрывки эти, оставшиеся в сибирских тюрьмах, принадлежат песне, сохранившейся в целом виде на Волыни и записанной там Н. И. Костомаровым:
