Александр Беляев - Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. Часть 1
В 1843 году он с такою же неустанною быстротою проскакал по линии за маршевыми батальонами и также, собрав все, что мог, пехоты и казаков, внезапно явился под Темир-хан-Шурой, разбил и рассеял скопище Шамиля, бросился в Зырянское ущелье и освободил генерала Пассека, запертого в ущелье и уже лошадиным мясом кормившего людей. Наконец, в 1845 году Фрейтаг же явился на помощь тогдашнему графу Воронцову в том же Ичкерийском лесу после взятия Дарго. Эта экспедиция была, как известно, предпринята против мнения Воронцова. Когда Фрейтаг появился в Ичкерийском лесу и раздались его пушечные выстрелы, то между горцами пронеслась весть, что пришел "счастливый генерал", и они тотчас отступили, так как, по их фатализму, постоянную удачу его они приписывали року, с которым нельзя бороться. Затем, в том же 1845 году, Шамиль бросился в Большую Кабарду, чтоб и ее поднять, и если б это ему удалось, то он много прибавил бы хлопот правительству; но Роберт Карлович Фрейтаг не дремал, вслед же за ним пошел в Кабарду и занял позицию против Кабарды. Этот приход Фрей-тага остановил волнение; кабардинцы оставались глухи к увещаниям Шамиля, и он должен был распустить свою пехоту, так как боялся очутиться между двух огней, а сам с кавалерией, оставив огни на месте своего расположения, бросился обратно за Терек, и так быстро было его бегство, что, как говорят, он в одни сутки сделал 150 верст, что способны выдержать только горские кавказские лошади. Узнав о его отступлении, Фрейтаг дал знать во Владикавказ, чтобы Нестеров немедленно выступил и пересек Шамилю переправу через Терек.
Я сидел вечером у Вревского, когда он получил предписание немедленно приготовиться к выступлению. Еще не рассветало, а отряд уже тронулся; но в первом же переходе увидели нарочного, посланного от Меллер-Закомельского, уведомлявшего, что Шамиль переправился через другой брод и не пошел туда, где ждал его Меллер, с одним, кажется, батальоном. Хотя Меллер поспешил за ним и туда, но уже застал всю почти партию переправившеюся. Тут валялось еще несколько трупов, когда мы проезжали этой дорогой, возвращаясь в Россию.
В 1845 году, после рассеяния Шамилева скопища, мы уехали в Россию, где потом узнали, что Фрейтаг был переведен в Варшаву генерал-квартирмейстером и там уже умер. Как теперь смотрю на него в его ойсунгурской землянке за преферансом; а тут в то же время делалась жженка, освещавшая синеватым пламенем землянку и потом весело распивавшаяся; помню, как радушно угощал он своих всегдашних гостей ужином; помню также, как заходил он вечером в палатку к Вревскому, где заставал нас за религиозными прениями, вставляя тут изредка и свое мнение.
Приятно вспоминать и в то же время напоминать всем о высоких доблестях таких людей и делать это правдиво и по совести.
Обращаюсь к рассказу.
В 1844 году была большая экспедиция в Дагестан. Мы, конечно, не знали, что там делал Шамиль, как велики были его успехи в этой борьбе, да и не помню всех названий возмутившихся местностей и племен. Помню, что в 1843 году говорили об опасном положении Тарковского владетельного князя и генерала нашей службы; о переходе к Шамилю тоже генерала нашей службы султана Инисуйского и других; но об этом будет говорить история; мои же воспоминания ограничиваются виденным и мною самим испытанным или слышанным из уст самых верных свидетелей и участников. Помню, что в этом походе мы шли горами с сильной перестрелкой, и когда наш полк и другие отряжаемые отдельно в сторону брали с бою позиции, потом возвращались к главным силам и наконец пришли на пункт соединения нашего отряда с отрядом, приведенным корпусным командиром генералом Лидерсом, так что весь отряд совокупно составлял, кажется, более нежели 20 батальонов пехоты с артиллерией и кавалерией, в которой был также Нижегородский драгунский полк, под командой генерала Безобразова, — на другой стороне огромного оврага стоял Шамиль с большою партиею. Прогуливаясь из лагеря с некоторыми офицерами, мы встретили отряд генерала Лидерса; сам он отправился с конвоем кавалерии в наш лагерь. Войска эти пришли из России, и мы с удовольствием смотрели на пришедших из нашей матушки России земляков.
Вечером мы сидели в палатке у Петра Петровича Меллера и узнали тут о расписании всех войск для завтрашней атаки Шамиля. Помню, что наш полк был назначен идти в колонне. По всему видно было, что предстояло дело жаркое, так как у Шамиля была большая масса разноплеменных войск. К вечеру устроена была батарея, которая и открыла огонь, бросая гранаты в неприятеля. Шамиль, как видно было, ожидал нашего движения и решился встретить, расположившись на другой, противоположной, стороне огромного лесистого оврага. Генерал Безобразов отправлен был со всей кавалерией в обход к горе Ибрагим-Дада, где овраг суживался и представлял возможность перейти его. Многие, ложась спать, конечно, думали, что с завтрашним днем, может быть, наступит конец их земной жизни. Но вот рассвет; барабаны молчат, не звучат трубы, в отряде все тихо, на своем месте. Что это значит, все спрашивают друг у друга. Перед нашей колонной были палатки корпусного командира и штаба. Из палатки выйдут корпусный командир господин Нейдгардт и штабные, посмотрят в трубу долго и внимательно и возвратятся. В трубу хорошо была видна палатка Шамиля с вооруженным перед ней зеленым знаменем. Все видели и его палатку, и его полчище; батарея бросала гранаты, а Шамиль не шевелился, как будто чего-то ждал, и это продолжалось довольно долго. Наконец у него забил барабан, и вся его армия потянулась от оврага в степь: вероятно, он узнал, что кавалерия наша идет ему в тыл. Тут только увидели, как из лесистого оврага потянулась масса черкесов, запрятанных в трущобах оврага и алчно ждавших нашего движения в овраг. Если б это движение состоялось, то потеря наша была бы огромна, потому что, проходя этот овраг, все ясно видели, как трудно было переходить его и без боя. Безобразов, перейдя овраг, застал уже быстро уходившего неприятеля, преследовал его сколько мог; но тот успел уйти в горы, куда с кавалерией уже нельзя было идти. Таким образом кончился этот день, обещавший не сражение, на которое, конечно, не мог бы решиться такой умный вождь дикарей, как Шамиль, а верную гибель, припоминая неимоверную трудность перехода страшной местности, загороженной завалами и множеством других препятствий. Мудрая и человеколюбивая осторожность главнокомандующих спасла тысячи геройских жизней; но в то время все не понижавшие соображений главных начальников роптали громко, что не повели их захватить Шамиля, не рассчитывая, что их можно было вести на явную гибель, а отнюдь не на бой. После этого перехода отряд наш остановился на ночь на какой-то неровной местности и пришел на место поздно. Лидере, вероятно, пошел другой дорогой, и ночью слышались пушечные выстрелы; но что это такое было — я не знаю и не помню, если после рассказывали что-нибудь.
Затем войска возвратились в Темир-хан-Шуру, где мы и узнали, что произведены в офицеры и должны были ехать в Ставрополь, а оттуда во Владикавказ — штаб-квартиру своего Навагинского полка, в котором делали последние экспедиции переведенные из Кабардинского. Из Шуры мы вышли с колонной, или так называемою оказией. С нами ехали также генерал Безобразов, Фредрикс, Меллер-Закомельский, разжалованный за дуэль и присланный на Кавказ бывший уланский офицер, родственник Петру Петровичу Меллеру, и мы с братом. Эта поездка наша был очень приятна по сопутникам нашим, которые все были хороши и дружески знакомы с нами, не исключая и Безобразова, с которым я и доехал в коляске до Ставрополя. Самое же путешествие наше было чрезвычайно утомительно: мы шли к Кизляру безлесной степью во время страшных июльских жаров. Сперва оказию вели апшеронцы, кавказские ходоки, и потому переходы делались скоро; а когда далее к линии их заменили линейные батальоны, то медленность их шага показалась нам нестерпимой. Невыносимый зной, ни кустика, ни капли воды, кроме единственного болотного озерка, поросшего камышом и покрытого болотною травой, где сделан был привал; несмотря на это, на привале все бросилось в воду, чуть не кипяченую.
Ночлеги наши, при огромном количестве мошек и комаров, были истинной пыткой. Напившись чаю на берегу какой-то речки, где был ночлег, под страшным дымом, выедавшим глаза, без чего нельзя было дышать, не проглотивши массы насекомых с пищею, которую нам готовили на ужин, мы тут же располагались спать на потнике, снятом из-под седла лошади, и под шинелью, и что это был за сон! Несмотря на все материальные неудобства, мы все были очень веселы. Не помню, как звали Безобразова: Леонид ли Григорьевич или наоборот; его, как генерала, приглашали на ночь к местному военному начальнику, который при этом случае, вероятно, сам выходил куда-нибудь. Он также с нами разделял и чай, и ужин, а как это был человек веселый, приятный и в нашем странническом положении добрейший товарищ, то неудобства нас более смешили, нежели сердили, и часто раздавался веселый смех. После нескольких переходов, с горем и весельем пополам, мы наконец достигли Кизляра.
