Виктор Гюго - История одного преступления
Шарамоль пришел на собрание в дом № 70 в каком-то синем суконном плаще военного покроя и, как мы увидели в дальнейшем, вооруженный.
Положение было серьезное. Арестованы шестнадцать депутатов, все генералы, бывшие членами Собрания, и в том числе Шаррас, который был больше чем генерал. Все газеты закрыты, все типографии заняты войсками. На стороне Бонапарта армия в восемьдесят тысяч человек, которая за несколько часов может быть удвоена, на нашей стороне — ничего. Народ обманут и безоружен. Телеграф в их распоряжении. Все стены покрыты их плакатами, а у нас — ни одного типографского станка, ни одного листа бумаги. Никакой возможности вызвать протест, никакой возможности начать борьбу. Переворот закован в броню, республика обнажена, у мятежников рупор, у республики кляп.
Что делать?
Налетом на республику, на конституцию, на Национальное собрание, на право, на закон, на прогресс, на цивилизацию руководили генералы, воевавшие в Африке. Эти храбрецы теперь доказали, что они трусы. Они приняли все предосторожности, чтобы действовать наверняка. Только страх может придать такую ловкость. Были арестованы все военные члены Собрания и все активные деятели левой, Бон, Шарль Лагранж, Мио, Валантен, Надо, Шола. Добавим, что все, кто мог возглавить баррикадные бои, оказались в тюрьме. Эти мастера засады умышленно забыли Жюля Фавра, Мишеля де Буржа и меня, считая, что мы лучше умеем говорить, чем действовать. Они хотели оставить левой людей, способных сопротивляться, но не способных победить, рассчитывая обесчестить нас, если мы не будем сражаться, и расстрелять нас, если мы возьмемся за оружие.
Впрочем, никто не колебался. Началось совещание. Каждую минуту прибывали новые депутаты — Эдгар Кине, Дутр, Пеллетье, Кассаль, Брюкнер, Боден, Шоффур. В гостиной стало тесно, некоторые сидели, большинство стояли где придется, но шума не было.
Я первый взял слово.
Я заявил, что нужно немедленно начать борьбу. Ответить ударом на удар. Я сказал, что, по моему мнению, сто пятьдесят депутатов левой должны опоясаться перевязями и торжественно пройти по улицам и бульварам до площади Сент-Мадлен с возгласами: «Да здравствует республика! Да здравствует конституция!» — появиться перед войсками без охраны и оружия и спокойно потребовать от силы, чтобы она повиновалась закону. Если войска пойдут за нами, — отправиться в Собрание и покончить с Луи Бонапартом. Если солдаты будут стрелять в законодателей — рассеяться по Парижу, призывать к оружию и строить баррикады. Начать сопротивление законным путем и в случае неудачи продолжать его путем революционным. Не терять времени.
— Злодей, — говорил я, — должен быть застигнут на месте преступления. Великая ошибка — допустить, чтобы в течение долгих часов посягательство на закон не встретило отпора. Каждая минута дорога. Бездействие — попустительство, оно санкционирует преступление. Страшитесь самого ужасного — того, что называют свершившимся фактом. К оружию!
Многие энергично поддержали мое мнение, среди них Эдгар Кине, Пеллетье и Дутр.
Мишель де Бурж привел серьезные возражения. Инстинкт подсказывал мне, что нужно начинать немедленно. Ему казалось, что лучше выждать.
По его мнению, было опасно ускорять развязку. Переворот тщательно подготовлен, народ не организован. Он захвачен врасплох, не нужно обманывать себя иллюзиями, массы еще не всколыхнулись. В предместьях полный покой. Люди удивлены, но не разгневаны. Парижский народ, всегда такой сметливый, на этот раз не понял, в чем дело.
— Сейчас не 1830 год, — прибавил Мишель. — Карл Десятый, разогнав Собрание из двухсот двадцати одного депутата, сам напросился на пощечину — перевыборы двухсот двадцати одного. Мы в другом положении. Двести двадцать один были популярны, чего нельзя сказать о нынешнем Собрании. Насильственно распущенная палата, которую поддерживает народ, всегда может быть уверена в том, что она победит. В 1830 году народ действительно поднялся. Сейчас он безмолвствует. Пока он только одурачен; вскоре его начнут притеснять. — И Мишель де Бурж заключил: — Нужно дать народу время понять, возмутиться и восстать. Что касается нас, депутатов, то с нашей стороны пытаться ускорить ход событий было бы безрассудством. Идти сейчас прямо к войскам — значит совершенно напрасно подставить себя под картечь и заранее лишить благородное восстание, вспыхнувшее во имя права, его естественных вождей — депутатов народа. Это значило бы обезглавить народную армию. Лучше было бы повременить, нельзя увлекаться, нужно беречь себя; дать себя арестовать — значит проиграть сражение раньше, чем оно начнется. Поэтому не следует идти на собрание, назначенное правой на двенадцать часов дня: все, кто пойдет туда, будут арестованы. Оставаться на свободе, быть начеку, сохранять спокойствие и начать действовать, как только поднимется народ. Три-четыре дня такого напряжения без боев утомят армию. — Все же Мишель считал нужным начинать теперь же, только предлагал ограничиться расклейкой 68-й статьи конституции. Но где найти типографию, чтобы напечатать ее?
Мишель де Бурж говорил на основании революционного опыта, которого у меня не было. В течение долгих лет ему приходилось довольно близко соприкасаться с народными массами. Он подал благоразумный совет. Нужно добавить, что сведения, которые мы получали, как бы подтверждали его точку зрения и опровергали мою. Париж притих. Войска, поддерживавшие переворот, спокойно занимали город. Никто даже не срывал плакатов. Почти все присутствовавшие депутаты, даже самые смелые, соглашались с мнением Мишеля; выждать и посмотреть, что будет. «Волнение начнется завтра в ночь», — говорили они и приходили к тому же выводу, что и Мишель де Бурж: нужно подождать, пока народ поймет. Если начать слишком рано, можно остаться в одиночестве. В первый момент нам никак не удастся поднять народ. Пусть негодование постепенно подступит к его сердцу. Наше выступление провалится, если оно будет преждевременным. Так думали все. Я сам, слушая их, поколебался. Вероятно, они были правы. Было бы ошибкой напрасно дать сигнал к бою. К чему молния, если за ней не следует удар грома?
Поднять голос, крикнуть, найти типографию — вот самая неотложная задача. Но оставался ли еще хоть один свободный типографский станок?
Вошел старый, храбрый полковник Форестье, бывший командир 6-го легиона Национальной гвардии. Он отозвал в сторону Мишеля де Буржа и меня.
— Послушайте, — сказал он, — я присоединяюсь к вам, я в отставке, я больше не командую своим легионом, но назначьте меня от имени левой командиром Шестого легиона. Подпишите приказ. Я сейчас же пойду туда и велю бить сбор. Через час легион будет в боевой готовности.
— Полковник, — ответил я, — не стоит писать приказ. Я сделаю больше. Я пойду с вами.
Я обратился к Шарамолю, которого внизу ждал экипаж.
— Поедем с нами, — сказал я ему.
Форестье был уверен в двух батальонных командирах 6-го легиона. Мы решили сейчас же отправиться к ним, с тем чтобы Мишель и другие депутаты ждали нас в ресторане Бонвале, на бульваре Тампль, возле Турецкого кафе. Там мы должны были решить, что делать дальше.
Мы отправились.
Мы проехали по всему Парижу, где уже замечалось какое-то грозное брожение. Бульвары были запружены взволнованной толпой. Прохожие сновали взад и вперед. Незнакомые люди обращались друг к другу с вопросами — явный признак общей тревоги. Собравшись группами на углах улиц, люди громко разговаривали. Торговцы закрывали лавки.
— Давно пора! — вскричал Шарамоль.
Он с утра бродил по городу и с грустью наблюдал безучастие масс.
Мы застали дома обоих батальонных командиров, на которых рассчитывал полковник Форестье. Это были богатые торговцы полотном; они приняли нас с некоторым замешательством. Приказчики их магазинов, собравшись у витрин, смотрели, как мы проходили. С их стороны это было простое любопытство.
Все же один из батальонных командиров отменил поездку, которая предстояла ему в тот день, и обещал нам свое содействие.
— Но, — прибавил он, — не поддавайтесь иллюзиям; национальные гвардейцы понимают, что они будут разбиты. Мало кто из них выступит.
Полковник Форестье сказал нам:
— Ватрен, теперешний командир Шестого легиона, не очень рвется в бой; возможно, он передаст командование добровольно. Я поговорю с ним наедине, чтобы не слишком напугать его, и присоединюсь к вам у Бонвале.
У Порт-Сен-Мартен мы с Шарамолем отпустили свой экипаж и пошли пешком по бульвару, чтобы ближе присмотреться к людям и лучше судить о настроении толпы.
В результате последней нивелировки мостовой бульвар Порт-Сен-Мартен превратился в глубокую ложбину, окаймленную двумя откосами. Наверху проложены тротуары с перилами. Ложбина предназначена для экипажей, а тротуары для пешеходов.
