Анна Саакянц - Марина Цветаева. Жизнь и творчество

Лишь немногие стихотворения из раздела "Не на радость" хотя и несут отголоски прежних чувств, говорят о более сложных и взрослых переживаниях:

От тебя, утомленный анатом,Я познала сладчайшее зло.Оттого тебя чувствовать братомМне порою до слез тяжело.

Мотивы невольной вины, неразделенной любви, возвращения души и сердца из плена тяжелых переживаний можно услышать в стихотворениях "Молитва в столовой", "Путь креста", "Последняя встреча", "Не в нашей власти" и некоторых других.

Что горело во мне? Назови это чувство любовью,Если хочешь, иль сном, только правды от сердца не скрой:

Я сумела бы, друг, подойти к твоему изголовьюОсторожной сестрой.

Но и самые сильные строки в лучших стихах "Волшебного фонаря" — все-таки самоповторение, некая творческая остановка.

Однако в этой книге просматривается отчасти своего рода позиция, программа юного поэта. Уязвленная словами Брюсова о недостаточно "острых" чувствах и "нужных" мыслях в "Вечернем альбоме", Цветаева, можно сказать, водрузила свой новый сборник на "антибрюсовскую" треногу. На первой же странице, в стихотворном эпиграфе, она запальчиво провозгласила свое право писать не всерьез:

Прочь размышленья! Ведь женская книга —Только волшебный фонарь!

В стихотворении "В. Я. Брюсову" она отвечает на его критику прямо и наивно:

"Острых чувств" и "нужных мыслей"Мне от Бога не дано.

И завершает сборник стихотворением "Литературным прокурорам" (подразумевая Брюсова):

Для того я (в проявленном — сила)Всё родное на суд отдаю,Чтобы молодость вечно хранилаБеспокойную юность мою.

Двадцать седьмого января в Москве состоялось венчание Марины Цветаевой и Сергея Эфрона.

Марина взяла фамилию мужа, которою первое время и подписывалась. 1 февраля Сергей подарил жене четвертый том собрания сочинений Кнута Гамсуна с надписью:

"Марине Эфрон первый подарок от Сережи. 1/II — 12 г. Москва".

В феврале почти одновременно вышли в свет их книги: "Волшебный фонарь" и "Детство", напечатанные "Товариществом Скоропечатни А.А. Левенсон", в Трехпрудном переулке, дом 9, что напротив отчего дома Цветаевой. На титульном листе обозначено: "Книгоиздательство Оле-Лукойе", Москва, 1912. Символическое издательство под маркой андерсеновского героя возникло как шутка в двух юных умах…

Двадцать девятого февраля новобрачные уехали в свадебное путешествие: Италия (Сицилия), Франция, Германия. В Россию "летели" от молодых открытки: в Коктебель — Волошину, в Москву — редактору и издателю А. М. Кожебаткину, помогшему Цветаевой издать ее "Волшебный фонарь", сестрам мужа — Лиле и Вере.

У Цветаевой на душе безоблачно и легко; Сергей же, несмотря на то что "страшно счастлив", все же подвержен приступам грусти. В Париже он побывал на могиле родителей, и горе еще свежо. "Больше всего мне не достает в Париже одиночества. Мне хотелось бы побольше времени проводить на могиле; но не могу, совершенно не могу после кладбища идти в театр, кафе и т. п. " (письмо Лиле Эфрон). В письме Вере он пишет:

"Сегодня был на почте и, конечно, ни письма от Вас. Марина получила штук десять писем, из них половина от родных. Мне было так странно: показалось, что у меня нет совсем родных. Хотя на этот счет я не строю себе иллюзий…

Я уверен, конечно, что при совместной жизни у нас будут самые близкие и хорошие отношения, на расстоянии же никаких отношений существовать не будет.

В Париже мы в последний момент остались без денег. Сегодня суббота и Лионский кредит закрывается в 3 ч. Мы этого не знали. И остались без сантима. Этим объясняется скромность подарков.

Сегодня был в Люксембурге, — я ожидал от него большего. Луврским я прямо подавлен.

Вчера вечером видел Сару в Орленке. Хотя я и не мог всего понять, но все же был поражен игрой.

Сара с трудом ходит по сцене (с костылем). Голос старческий, походка дряблая — и все-таки прекрасно!.."

В другом письме — от 29 марта — Сергей сообщает, что он "в ужасе от Франции" и что более мерзкой страны в жизни не видел. "Всё в прошлом и ничего в настоящем (!!!). Я говорю о первом впечатлении. В вагоне из десяти пар девять целовались. И это у них в центре всей жизни!"

Но великая французская актриса поразила воображение на долгие годы…

"Наружность Сары, — вспоминала Цветаева через несколько лет. — Что-то ледяное и лунное. Серафический лед. -

И как эта женщина, в обаянии которой не было ничего телесного, играла Федру!

Сара в L'Aiglon ("Орленке", — А.С.) предпоследний слог стиха произносила очень медленно, почти что пела…

…Крик Сары (Маргариты Готье) — О l'amour, Famour![9]

Умирает Сара Бернар. Умирает глубочайшее в мире — голос".

О контрастности настроений молодых говорят, в частности, два их письма к Елизавете Эфрон, написанные в один и тот же день, 7 мая (24 апреля), из Кирхгартена (под Фрейбургом).

На цветаевской открытке изображен Фрейбург с традиционной кирхой, невысокими домиками с островерхими крышами и справа — упирающейся в холмы Шварцвальда широкой дорогой.

"Милая Лиленька, Сережа страшно обрадовался Вашему письму. Скоро увидимся. Мы решили лето провести в России. Так у нас будет 3 лета: в Сицилии, в Шварцвальде, в России. Приходите встречать нас на вокзал, о дне и часе нашего приезда сообщим заранее. У нас цветут яблони, вишни и сирень, — к сожалению, всё в чужих садах. Овес уже высокий, — шелковистый, светло-зеленый, везде шумят ручьи и ели. Радуйтесь: осенью мы достанем себе чудного, толстого, ленивого кота. Я очень о нем мечтаю. Каждый день при наших обедах присутствует такой кот, жадно смотрит в глаза и тарелки и, не вытерпев, прыгает на колени то Сереже, то мне. Наш кот будет такой же.

<Приписка на полях:> Радуюсь отъезду Макса и Пра и скорому свиданию с Вами и Верой. Всего лучшего.

МЭ".

(Почерк юной Цветаевой — круглый, тонкий, прямой, четкий, мелкий, почерк близорукого человека, который выводит буквы старательно, как бы любуясь начертанным: слова "как", "так" пишутся с пропуском средней буквы; абзацы начинаются с края строки. Эта манерность потом исчезнет; почерк взрослой Цветаевой, всегда оставаясь аккуратным, сделается менее изощренным.)

Сергей пишет совсем в ином тоне. Он раздираем какими-то противоречивыми переживаниями; нервы его неспокойны. Для понимания его натуры это письмо дает очень много:

"7 мая н<ового> ст<иля>

Милая Лилюк,

Ты отгадала: нам скоро суждено увидеться. М<арина> решила присутствовать на торжествах открытия музея и к "Троицыну дню" (13 мая) мы будем в Москве. Мне бы очень хотелось, чтобы ты до этого числа не уезжала на дачу — много нужно рассказать очень важного и повидать тебя хочется. У нас с М<ариной> есть один план, в котором ты принимаешь участие. Ну, да об этом после.

Сейчас внизу гостиницы (деревенской) празднуют чье-то венчание, и оттуда несется веселая громкая музыка. Но в каждой музыке есть что-то грустное (по крайней мере для профана) и мне грустно. Хотя грустно еще по другой причине: жалко уезжать и вместе с тем тянет обратно. Одним словом, вишу в воздухе и не хватает твердости духа, чтобы заставить себя окончательно решить ехать в Россию.

А тоска все растет и растет! От заграницы я взял только Шварцвальд да готику немецких городов. В Италию для природы я больше не поеду — а для древнего Рима и Италии возрождения поеду непременно.

У меня сейчас такая грандиозная жажда, а чего, я сам не знаю.

Хочу рассказать тебе один сон — галлюцинацию. Сначала был сон, а потом страшный кошмар.

Я и ещё кто-то — я не знаю кто — ходим по старинным немецким городам и поем песни. Во время пения я чувствую страшный экстаз. Собираются толпы нас слушать. У всех горят глаза, а от меня исходит свет. Но меня во мне не удивляет ни первое, ни второе. Потом сон кончается и начинается что-то очень странное. Я вижу нашу темную комнату — мне становится страшно. Я хочу позвать Марину, но в этот миг чувствую сильный удар в голову. По лицу у меня пробегают судороги, как от электрического тока.

Это длилось, как мне казалось, очень долго. Потом не помня себя от ужаса я закричал и разбудил Марину.

Марина зажгла электричество, прибежала ко мне. Дрожа, как в лихорадке, я старался объяснить ей, что сейчас на меня посмотрело какое-то высшее существо, которому дано видеть наши души, и через взгляд он передал мне частичку своей силы, но эта крошечная частичка достаточна человеку, чтобы сделаться пророком, святым, гением и т. п. (выражаясь коротко — сверхчеловеком). Я не смотрел ей в глаза, боясь убить ее своим взглядом (ха, ха, ха!). Заснул уверенный, что проснусь пророком. Утром все прошло.