Олег Сувениров - 1937. Трагедия Красной Армии

В отдельных случаях я позволю себе поделиться с читателем и некоторыми личными воспоминаниями и впечатлениями о том по-своему героическом и, безусловно, страшном времени. Ведь я в то время жил, учился. В кадрах РККА в эти роковые годы я еще не состоял, но летом 1935 г. принял военную присягу «торжественное обязательство» и в 1935–1936 гг. отслужил два двухмесячных сбора в одной из стрелковых дивизий Ленинградского военного округа (первый сбор – красноармейцем, а второй – командиром отделения). Затем состоял в запасе – сначала в звании помкомвзвода, а с 1940 г. – в среднем политсоставе (без звания). Осенью 1937 г. мне – студенту 4-го курса исторического факультета Ленинградского государственного университета – стукнуло 20 лет. И я не был исключением из правила, согласно которому нет человека, довольного своим положением и недовольного своим умом. Во всяком случае была пора в эти лета «сметь свое суждение иметь». По крайней мере, университетская обстановка предвоенных лет осталась в памяти на всю оставшуюся жизнь.

Я долго думал над структурой монографии. Каждый согласится, что здесь возможны самые различные варианты. Но в результате поиска, выявления, сбора и анализа многочисленных первичных документов я пришел к довольно определенному выводу, что наиболее целесообразно построить изложение в соответствии с основными этапами того смертного пути, по которому в 1937–1941 гг. прошли многие тысячи воинов РККА: арест, предварительное следствие, судебная комедия, пуля в затылок. Описанию этих ступеней в ад XX века предшествует краткий анализ социальной атмосферы в партии, в стране, в армии в 1937–1938 гг. А в последней главе постараюсь показать неописуемо губительные последствия беспощадной расправы тоталитарно-репрессивной системы с Рабоче-крестьянской Красной армией буквально накануне гитлеровского нашествия.

В процессе многолетней подготовительной работы к написанию предлагаемой читателю книги мне удалось в 1989–1996 гг. опубликовать несколько исследовательских статей в журналах «Коммунист», «Вопросы истории КПСС», «Кентавр», «Вопросы истории», «Отечественная история», «Военно-исторический журнал» и небольшой раздел «Трагедия комначсостава в 1937–1938 гг.» (в моей книге «РККА накануне: Очерки политического воспитания Красной Армии 1929 г. – июнь 1941 г.» М., 1993, с. 193–215). Но все эти публикации освещали в основном отдельные аспекты проблемы и явились лишь своеобразным подступом к монографическому ее рассмотрению.

И, наконец, о праве на изложение и публикацию своей точки зрения. Не знаю, у кого как, а у меня, родившегося в один год с Октябрьской революцией, только сейчас, на склоне восьмого десятка лет быстро уходящей жизни, впервые появилась реальная возможность действительно свободного научного исследования. Такое нравственное и юридическое право во всем просвещенном мире считалось незыблемым чуть ли не со времен Ренессанса. Уже Мартин Лютер восклицал: «Я здесь стою – и не могу иначе!» Иногда о свободе исследования говорилось и в советский период. Но каждый – и говорящий, и слушающий – прекрасно понимали, что это «слова, слова, слова…». Все мы были скованы железным панцирем «партийных оценок». И не только историки, но и все творческие, хоть чуть-чуть самостоятельно мыслящие люди. Как бился в этих тенетах, как рвался из этих цепей один из немногих поистине великих поэтов уплывающей в прошлое эпохи А.Т. Твардовский, когда писал:

Вся суть в одном-единственном завете:То, что скажу, до времени тая,Я это знаю лучше всех на свете —Живых и мертвых, – знаю только я.

Сказать то слово никому другомуЯ никогда бы ни за что не могПередоверить. Даже Льву Толстому —Нельзя. Не скажет – пусть себе он бог.

А я лишь смертный. За свое в ответе,Я об одном при жизни хлопочу:О том, что знаю лучше всех на свете,Сказать хочу. И так, как я хочу.

Эти вдохновенные строки, выражающие «мечту поэта», написаны в 1958 г. на волне XX партсъезда. Позже Твардовский напишет, может быть, главную книгу своей жизни – поэму «По праву памяти». Написал так, как он хотел. И как каждый творец, хотел видеть свое творение напечатанным. Но не тут-то было. Это император Николай I «высочайше дозволял» публиковать А.С. Пушкину все, что тот написал. А могущественные генсеки «от имени народа» «не пущали». Так и умер Александр Трифонович, измученный и до глубины души оскорбленный малограмотной, но зато высокобдительной всемогущей кремлевской цензурой, не позволившей ему увидеть свои заветные думы обнародованными…

Я рад, что дожил до времен, когда и на нашей многострадальной Родине можно писать (а если «повезет», даже и публиковать) то, что ты действительно знаешь, и так, как ты думаешь и представляешь минувшее.

Часть первая

АТМОСФЕРА

Сон разума рождает чудовищ.

В ПАРТИИ

Атмосфера в ВКП(б) в середине 30-х годов характеризовалась прежде всего повседневно нараставшим всевластием Политбюро ЦК ВКП(б), избранного 10 февраля 1934 г., в последний день работы XVII партсъезда1. Заранее подобранные прежним руководством ЦК 1225 делегатов съезда с решающим голосом, представлявших 1 872 488 членов партии, избрали новый (также заранее определенный) состав Центрального Комитета: 71 член и 68 кандидатов[3]. В этот же день члены ЦК (несколько десятков человек) избрали также предварительно намеченных и предложенных им 10 членов Политбюро: А.А. Андреев, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, М.И. Калинин, С.М. Киров, С.В. Косиор, В.В. Куйбышев, В.М. Молотов, Г.К. Орджоникидзе, И.В. Сталин и 5 кандидатов в члены Политбюро (А.И. Микоян, Г.И. Петровский, П.П. Постышев, Я.Э. Рудзутак и В.Я. Чубарь)[4]. И вот этот, по сути, сам себя избравший синедрион высших партийных жрецов бесконтрольно заправлял всем и вся в необъятной стране с огромным населением.

Но фронтальное изучение доступных протоколов Политбюро ЦК позволяет сделать вывод, что определенные возможности для делового обсуждения поставленных вопросов здесь все-таки (по крайней мере, формально) имелись. На заседаниях обычно присутствовали не только члены Политбюро, но и представители других высших коллегий партии. Так, на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 4 мая 1934 г. присутствовало 7 членов Политбюро (Андреев, Ворошилов, Калинин, Куйбышев, Молотов, Орджоникидзе, Сталин), 1 кандидат в члены Политбюро (Микоян), 24 члена ЦК ВКП(б) (в том числе Л.П. Берия, А.С. Бубнов, Н.И. Ежов, А.А. Жданов, Н.С. Хрущев, Г.Г. Ягода) и 15 кандидатов в члены ЦК ВКП(б) (в том числе Л.3. Мехлис, А.Н. Поскребышев, А.И. Рыков)2.

Еще более представительный характер носили обычно заседания оргбюро ЦК ВКП(б). На его заседании 5 июня 1936 г., например, присутствовало 7 членов оргбюро (А.А. Андреев, Я.Б. Гамарник, Н.И. Ежов, А.А. Жданов, А.В. Косарев, А.И. Стецкий, Н.М. Шверник), 1 кандидат в члены оргбюро (А.И. Криницкий), а также 14 членов ЦК ВКП(б), 13 кандидатов в члены ЦК ВКП(б), председатель ревизионной комиссии ЦК, 3 члена бюро КПК при ЦК ВКП(б), 6 руководителей групп КПК, 7 заведующих отделами ЦК (В.В. Адоратский, К.Я. Бауман, И.А. Лычев, Г.М. Маленков, О.А. Пятницкий, Б.М. Таль, А.С. Щербаков), 13 помощников заведующих отделами ЦК, 1 помощник секретаря ЦК ВКП(б), 1 представитель газеты «Правда» и начальник политуправления Народного комиссариата путей сообщения СССР3.

Секретариат и оргбюро ЦК имели немалую власть, но верховным распорядителем-диктатором было Политбюро ЦК ВКП(б). Именно оно окончательно утверждало и предложения других коллегий ЦК, и проекты постановлений ЦИК СССР и Совнаркома СССР. Масштаб работы Политбюро был поистине всеохватный. На некоторых его заседаниях принимались окончательные решения по сотне, а то и двум сотням вопросов. Например, одно из дел оргбюро ЦК ВКП(б), начатое 23 августа 1938 г. и оконченное 25 декабря того же года, содержит решения по 1727 вопросам4. Среди них немало было, как в свое время говаривал В.И. Ленин, «вермишели». Например, в 1934 г. здесь решались вопросы «Об отпуске гвоздей для стимулирования хлебозакупок» (16 сентября); в 1935 г. «О розничных ценах на мандарины» (8 сентября); в 1936 г. – «О кровельном железе для хлопковых колхозов Таджикистана», а 13 февраля 1939 г. Политбюро ЦК ВКП(б) утверждает постановление СНК СССР о кастрации излишних быков в колхозах и совхозах5 и т. п. Все это лишь подтверждает, что не было в жизни партии и всей страны такого вопроса, по которому Политбюро не могло бы принять своего решения, притом окончательного. Оно считало себя высшим арбитром и в специальных, технических вопросах. 2 сентября 1934 г. Политбюро утвердило постановление Совета труда и обороны «Об автосцепке»: «Признать автосцепку ИРТ-3, как удовлетворительно показавшую себя в условиях работы на железных дорогах… В связи с этим дискуссию о типе автосцепки прекратить»6.

Убеждение во всемогуществе Политбюро ЦК было настолько прочным, что на его утверждение был представлен (судя по контексту) проект решения об изучении русского языка во французских лицеях. И вот появляется такое решение Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 августа 1937 г.: «Введение преподавания русского языка во французских лицеях предоставить усмотрению французского правительства»7. Все-таки, очевидно, вслед за щедринским чинодралом поняли, что «сие от них не зависит»…