Наталья Лебина - Cоветская повседневность: нормы и аномалии от военного коммунизма к большому стилю
Властным и идеологическим структурам удалось внедрить в ментальность советских людей представление о самоубийстве как о предательстве дела социализма, как о малодушии, почти как о преступлении. Этому отчасти способствовала «культурологическая подсказка» – наличие в сознании населения религиозного представления о греховности акта самостоятельного и добровольного ухода из жизни. Конечно, не следует думать, что в семье самоубийцы не горевали о потере. Просто причину смерти в этом случае старались скрывать. Подобное отношение к суициду и на ментальном, и на государственно-идеологическом уровне уничтожало всякую возможность создания гибких, неформализованных и, главное, неполитизированных форм социального контроля за данной девиацией.
В нормализующих и нормативных суждениях власти суицид – и эгоистический, и альтруистический – рассматривался как патология, имеющая выраженный социально-политический характер. При этом самоубийце как девианту должны были быть свойственны или социальное происхождение, или идейные воззрения, не отвечавшие требованиям советского общества. Суицид, по сути дела, объявлялся патологией с неким фаталистическим оттенком, отклонением с социальной предрасположенностью.
Объективно политизировался и сам феномен ретретизма, хотя известно, что он во многом объясняется психическими и физиологическими характеристиками конкретной личности. И особенно пагубной являлась сформировавшаяся именно в период большого стиля тенденция замалчивания фактов наличия в советском обществе таких проявлений ретретизма, как суицид. Если в Малой советской энциклопедии, печатавшейся на рубеже 1920–1930-х годов, существовала статья «Самоубийство», то в том же справочном издании, подготовленном в конце 1950-х (формально в условиях оттепели), материал о суицидальном поведении отсутствовал.
ГЛАВА 3. ПРОСТИТУЦИЯ
До середины XIX века в России и на ментальном, и на властно-нормативном уровне наблюдалось смешение понятий прелюбодеяния и блуда. В российских законодательных актах существовала система наказаний «за непотребство», под которым понимались как оказание платных сексуальных услуг, так и внебрачные половые отношения. Размежевание этих явлений, связанных с формами сексуального поведения и сексуальной морали, нашло выражение в появлении в 1843 году при Министерстве внутренних дел Врачебно-полицейского комитета. На первых порах это учреждение занималось борьбой с «любострастными» (венерическими) болезнями и преследовало распространявших их проституток. Таким образом, из числа особ, замешанных в «непотребстве», которое можно толковать как нарушение нравственных норм, властные структуры стали выделять тех, кто занимался им на коммерческой основе. Общественно опасные последствия сексуальной коммерции попытались искоренить насильственным путем, что было зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 года.
Почти двадцать лет, несмотря на активно функционировавшую систему регламентации проституции, занятие этим ремеслом каралось как уголовное преступление, наряду со сводничеством и использованием услуг института продажной любви. Упразднены эти статьи были лишь в 1863 году, в период «великих реформ». В представлении общественности занятие проституцией стало квалифицироваться как своеобразная профессия. Однако на уровне нормативных суждений власти такого маркирования не существовало. Лишь в 1891 году постановлением Уголовного кассационного департамента Правительственного Сената была введена ответственность за несоблюдение правил о регистрации проституток. В определенной мере это можно считать законодательным закреплением уже осуществлявшегося на деле терпимого отношения государства к ремеслу проституции. И все же это не означало, что властные структуры царской России покровительствовали развитию проституции и тем более повышению социального статуса продажной женщины. Система регистрации, ограждавшая женщину от наказания за сексуальную коммерцию, одновременно ограничивала ее в гражданских правах. «Желтый билет» не приравнивался к паспорту. Он закрывал доступ «продажной девицы» в «чистую семью» и, кроме того, не позволял без ведома полиции сменить место жительства и скрыть свои занятия. Конечно, это были довольно жестокие меры по отношению к проститутке, но именно они соответствовали ментальным представлениям об организации проституции и торговле своим телом как аномальных явлениях. Официальная принадлежность к институту проституции в бытовом сознании среднего горожанина в конце XIX века считалась позором. Этому способствовали христианско-православные традиции отношения к сексуальности, а также нормативные и нормализующие суждения власти, подразумевавшие целую систему правовой дискриминации женщин, торговавших собой.
Рост общедемократических тенденций в стране мало изменил ситуацию. Правда, идея «милости к падшим», под которыми подразумевались обычно профессиональные проститутки, все больше и больше обретала в изложении сторонников общественных перемен в России не филантропический, а социальный оттенок. Таким образом, к началу общественных катаклизмов 1917 года по отношению к проституции сложилось несколько уровней нормативных и нормализующих суждений. Властные структуры считали нормой существование легального, поднадзорного института продажной любви и профессии публичной женщины, смирившейся с определенным поражением в гражданских правах. Либеральная общественность придерживалась мнения об аномальности системы надзора и регламентации. Обыватель осуждал и зарегистрированную, и тайную проститутку, считая такой вид поведения и профессию аномальными; негативно относился к деятельности Врачебно-полицейского комитета, как, впрочем, любого органа власти с контрольно-карательными функциями; рассматривал как норму использование услуг института торговли любовью.
События февраля 1917 года оправдали надежды либералов – система регламентации была ликвидирована. Прекратила свое существование и легальная проституция. Профессия проститутки как особый вид трудовой деятельности формально перестала существовать. Однако остались женщины, вступавшие в половые связи за вознаграждение. Никуда не исчезли и потребители услуг сексуальной коммерции, а также венерические болезни – обязательные спутники проституции. Временное правительство попыталось пройти уже известный путь: 20 марта 1917 года по аналогии с Врачебно-полицейским комитетом было создано совещание по борьбе с распространением венерических болезней. Однако октябрьский переворот прекратил деятельность этого учреждения. Проблема «власть и проституция» ныне тоже не обойдена вниманием историков. Появилось много фундированных исследований, освещающих ситуацию с сексуальной коммерцией в культурно-бытовом пространстве советских городов970. Однако, как правило, их авторы сосредотачивают свое внимание на периоде 1920-х годов, более обеспеченном историческими источниками.
«Коммунизм – могила проституции»
Советские властные структуры, несмотря на наличие целого ряда важнейших проблем повседневности, уже в первый год своего существования вынуждены были обратить внимание на существование нелегального института торговли женским телом. Проституция была объявлена социальной аномалией, порожденной предыдущим строем. Об этом, в частности, свидетельствует решение Всероссийского совещания работниц, проходившего в Москве в ноябре 1918 года: «Исходя из того, что корни проституции зарыты глубоко в капиталистическом обществе, совещание призывает бороться с проституцией не только закрытием домов терпимости, не только наказанием сводников и продавцов живого товара и устраиванием домов для спасения падших девиц, а революционным искоренением всех остатков капиталистического общества при переходе к коммунистическому хозяйству, введением обеспечения материнства, осуществлением государственного воспитания детей и заменой буржуазной семьи свободным браком»971. Власть продекларировала новый способ решения проблемы существования сексуальной коммерции, противопоставленный как государственной политике царизма, так и идеям либеральной интеллигенции. Проблемами проституции, в которой неразрывны медико-психологический и нравственно-правовой аспекты, стали по отдельности заниматься два ведомства – Комиссариат здравоохранения и Комиссариат внутренних дел. Каждое из них имело собственные критерии нормы и аномалии.
В период Гражданской войны и военного коммунизма со свойственными тому времени «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами спрос на сексуальные услуги резко упал. Голод снизил половую активность. Как писал Ю.П. Анненков, ссылаясь на свидетельство В.Б. Шкловского, «у мужчин была почти полная импотенция, а у женщин исчезли месячные»972. Деньги, позволявшие совершать куплю-продажу женского тела, не имели должной значимости. Тем не менее даже в этих условиях новая власть проявила свое отношение к сексуальной коммерции. В 1918–1920 годах большевики придерживались принципов прогибиционизма, в контексте которого аномальными могли считаться как явление проституции, так и сами проститутки. Отражение этих идей можно найти в высказываниях В.И. Ленина. В августе 1918 года в письме к председателю Нижегородского губернского совета Г.Ф. Федорову он настоятельно советовал в связи с нарастающей угрозой контрреволюционного заговора «навести тотчас же массовый террор, расстрелять и вывести сотни проституток…»973. В Москве и Петрограде расстрелов не было, но милиция широко практиковала облавы, выселение женщин в другие губернии, препровождение их по этапу.
