Пирамида - Юрий Сергеевич Аракчеев
Ну, в общем, бог с ним, с депутатством и клубом, нет так нет, это, в конце концов, не мое прямое дело. А вот совсем грустно-то было, что «Высшая мера» так и лежала в рукописи. К тому времени уже… шесть лет. Она побывала почти во всех толстых журналах. Хвалили. Но не печатали.
Да, годы шли. И по-прежнему звучали у нас в разных залах «аплодисменты, переходящие в овацию», когда «все встают», по-прежнему каждый шаг, каждое малейшее действие ничем не примечательного человека, не знаю уж по каким причинам, вознесенного на вершину общественной остроконечной пирамиды, преподносилось как откровение, как истина в самой последней инстанции, вызывающая едва ли не слезы умиления. Миллионы, миллиарды печатных страниц, бесконечная череда волн эфира заполнялись словами, почти не имеющими смысла, забытыми тотчас же, как только человек покинул вершину. Да им и тогда, когда они звучали, собственно, не придавалось значения… Но тысячи и тысячи писателей, журналистов, редакторов, подвизающихся на ниве слово‑ и звукотворчества, сотни тысяч фотографов, художников, музыкантов, печатников, техников множества областей работали не на то, чтобы действительно собрать большой урожай зерна, которого нам так не хватало (отчего и вынуждены были все в больших количествах ввозить из-за рубежа), не на то, чтобы умножать стада скота и решить наконец затянувшуюся продовольственную проблему, не на то также, чтобы построить дома, в которых было еще столько остро нуждающихся, нет. Они работали на атмосферу. Атмосферу искаженных ценностей, замалчивания правды, создания искусственных фетишей, которые вопреки фактам поддерживали бы существующий порядок вещей. Они работали как раз на то, чтобы государство наше не в состоянии было исправлять ошибки.
Типична история с «Высшей мерой», все больше и больше я убеждался в этом. Типична.
Собрание в редакции газеты
Но вот вновь вмешались законы природы, и власть сменилась.
Начались новые веяния, и однажды некоторых писателей-публицистов Москвы собрали в редакции «Литературной газеты». Пригласили на это собрание и меня.
«Высшая мера» все еще «стучала в мое сердце», да и не только она, а и другое, о чем частично удалось здесь сказать. И когда в начале собрания произошла заминка – никто не решался выступить первым… – я поднял руку и попросил слова. Извинившись за то, что выскочил первым, я заявил, что очень уважаю и люблю эту газету, но именно потому и вынужден констатировать с грустью, что счет у нас с «Литературной газетой» 2:4. Не в нашу общую пользу. То есть из шести материалов, написанных специально для нее, напечатано только два, а четыре возвращено, причем среди этих четырех – повесть, над которой я работал в общей сложности около года, причем половину срока – по конкретным заданиям редакторов. И дело не в том, что я не получил за свою работу ни рубля – хотя можно ли представить себе рабочего, которому не платили бы зарплаты за полугодовую работу? – дело в том, что зло осталось безнаказанным, добро не поддержано, и по меньшей мере один честный человек в результате уже очень серьезно пострадал. И почему это все происходит? Разве есть что-нибудь вредное в этой повести, разве есть в ней неправда? И ведь почти все сотрудники газеты отзывались о ней положительно. В трех других ненапечатанных очерках нет такой остроты, как в повести. Допускаю – в них форма не совсем соответствует той, что принята в газете; но разве так уж необходимо стремиться к тому, чтобы все очерки по форме были единообразны?
Некоторые из выступавших потом меня поддержали, но главный редактор в заключительном слове говорил жесткие слова явно в мой адрес, хотя и не называя меня конкретно. Окутываясь дымом сигары, он с нажимом говорил о том, что нельзя лить воду на чужую мельницу и порочить наш строй. Это помогает нашим врагам…
Мне же хотелось возразить, что правду враги и так знают, а замалчивание ее перед своими помогает нашим врагам самым страшным – внутренним, то есть всем тем, кто злоупотребляет властью и положением ради корыстных целей, – эксплуататорам, циникам, ренегатам, хищникам. Ведь эти внутренние враги, словно раковые клетки в организме, безудержно разрастаются именно в атмосфере замалчивания, а внешние наши враги это хорошо знают и радостно ждут, когда наступит летальный исход. И еще хотелось добавить: где это видано, чтобы вместо диагноза и лечения врач надевал больному розовые очки и уверял его, что он абсолютно здоров?! Ведь ясно же, что есть только один способ улучшить жизнь – посмотреть ей в лицо…
Правда, иногда такое все же говорилось теперь. Иногда даже об этом писали в прессе. Но ничего, в сущности, не менялось.
Письмо
В мае 1982 года вернули сразу две рукописи, из двух издательств. Обе представляли собой сборники повестей и рассказов. Один из них включал и «Высшую меру». Вернули, естественно, с отрицательными рецензиями.
Год я переживал, приходил, как говорится, в себя, но потом интересная мысль пришла в голову. В новый сборник, отданный опять в уважаемое издательство, включил я повесть и два больших рассказа, которые уже были опубликованы и стяжали кое-какие лавры. Причем авторитетные.
Ни рецензент, ни редактор, конечно же, откликов не читали, а если и читали, не помнили. Да ведь и то правда: давно книжка первая вышла.
И как же любопытно было теперь читать их полный разнос того, что когда-то так лестно для меня оценивалось в центральной прессе! Любопытно, но и грустно, конечно. «Как же тем-то приходится, у кого нет моих козырей? Как же молодым-то нашим? С такими рецензентами, с такими редакторами…» – думал я.
И решил писать письмо. Можно бы, конечно, просто сходить к какому-нибудь начальнику, пожаловаться, рассказать. Но у нас документы любят. Которые можно к «делу» подшить.
Значит, надо составить умный, доходчивый документ. Этакую, увы, жалобу. С ней и идти.
Главный замысел: сопоставить. Во-первых, что говорится с трибун о «работе с молодыми», с одной стороны, и что на самом деле происходит – с другой.
Во-вторых: что пишет центральная наша пресса по поводу некоторых произведений, и что – «внутренние» рецензенты и редакторы.
Как хочется и письмо здесь привести полностью! Два месяца с лишним я его сочинял – как раз повесть написать можно бы. Переделывал несколько раз. Двадцать с лишним страниц получилось.
Да, нельзя не процитировать его, хотя бы совсем
