Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Долгое время рестораны сохраняли это отличие: в них готовили изысканные блюда, но подавали непривычно малыми для русского человека порциями. В «Былом и думах» А. И. Герцен описал свой первый обед у знаменитого ресторатора «Яра»: «У меня был золотой и у Огарева около того же. Мы тогда еще были совершенные новички и потому, долго обдумывая, заказали ouha au champagne (уха на шампанском), бутылку рейнвейна и какой-то крошечной дичи, в силу чего мы встали из-за обеда, ужасно дорогого, совершенно голодные... »
К началу XX века все это осталось в далеком прошлом. Кухня в значительной мере потеряла свое главенствующее значение – ресторан по большей части стал местом, где посетители, выпивая и закусывая, могли наслаждаться выступлениями певичек-«этуалей» или целых хоров. Изменение вкусов публики привело к тому, что вместо трактиров со славной историей и заслуженной репутацией стали появляться рестораны.
Так, упомянутый в очерках П. И. Богатырева «самый лучший и самый популярный трактир Гурина»[154] уступил место ресторану «Большой Московской гостиницы». Старейшие трактиры Москвы – «Саратов» и Лопашова – с 1900-х годов владельцы начинают именовать ресторанами. Знаменитый Ново-Троицкий трактир, располагавшийся возле Биржи, в 1911 году новый хозяин уже рекламировал так: «И. С. Макаров. Ново-Троицкий. Эти два слова сплелись в одно торговое предприятие. Первый – энергичный молодой человек. Второй – старинный, пользовавшийся славой хлебосольства ресторан».
В то время среди обилия ресторанов москвичи выбирали заведения в зависимости от своих пристрастий и доходов. Например, ресторан Трехгорного пивоваренного товарищества, располагавшийся на углу Петровки и Рахмановского переулка, был излюбленным местом собраний «недостаточных» студентов. Причем более всего их привлекал второй зал, прозванный «Длинным Томом»[155]. Ресторан «Альпийская роза», по воспоминаниям И. Е. Бондаренко, охотно посещали торговцы, немцы и артисты Большого театра.
В ресторане Кучерова в Охотном Ряду, в комнатке, отделенной от общего зала дверями, любили собираться журналисты и писатели. Однажды забрел туда и актер Художественного театра Аполлон Горев. Причина выпить у него была более чем уважительная: на репетиции ему никак не удавалось войти в образ Хлестакова. Пьяное бахвальство после завтрака в богоугодном заведении у Горева звучало так фальшиво, что К. С. Станиславский был почти готов снять его с роли. То, что случилось дальше, описал Илья Шнейдер:
«Когда мы вошли в „кабинет“, я остановился в дверях, пораженный. Рядом с Куприным сидел Лев Толстой. Оказалось, что это был Илья Львович Толстой, необычайно похожий на своего отца... Куприн сидел за столом, опустив голову.
Вдруг двустворчатая дверь «кабинета» отворилась, и на пороге ее показался низенький штабс-капитан, держащийся руками за обе настежь раскрытые половинки. После отрыжки от очевидно недавно законченного ужина, он обратился к нам так, как будто только что принимал участие в каком-то общем разговоре и чего-то не расслышал:
– Чтэ? – и, обведя всех мутным и довольно злым взглядом, повторил еще раз: – Чтэ?
На него не обратили внимания. Я наблюдал, как он остановил бессмысленный взгляд на каком-то плакате, висевшем на стене справа. Затем он двинулся к нему, стараясь не потерять равновесия и тяжело, но упорно преодолевая какие-то невидимые нами препятствия, пока не прильнул, как к спасительному берегу, к стене, прижавшись к ней обеими ладонями. Укрепившись на месте, он вновь поднял голову к висевшему уже прямо над ним плакату: ПИВО И РАКИ.
Но прочесть плакат ему, видно, было не под силу. Он стал обводить указательным пальцем очертания первой буквы и, довольный достигнутым результатом, окинул нас торжествующим взглядом, отрыгнул и объявил: – П-пы!
Так, по складам, он наконец прочел:
– П-и-в-о...
И «поехал» дальше... Я вдруг почувствовал около себя какое-то неуловимое напряжение: полуоткрыв рот, Аполлон совершенно завороженным взглядом впился в штабе– капитана... Тот с прежним упорством и нарастающим удовлетворением продолжал ползти пальцем по буквам, неизменно делясь с нами своими успехами. Одолев текст до конца, он неожиданно бодрым и громким голосом оповестил нас о результате своей расшифровки:
– П-пиво и р-раки!
Затем, ударив себя в грудь кулаком, встал петушком, начал не помню о чем хвастать и, не встретив внимания, подскочил, но тут же умолк... После этого, вздохнув, отправился в тяжелый обратный путь. На пороге он обернулся к нам и, спросив еще раз:
– Чтэ? – исчез.
Аполлон схватил меня за руку:
– Идем... – и поспешно вышел.
Я последовал за ним с удовольствием. О разговоре с талантливейшим писателем нечего было и мечтать. Обстановка была не та... По улице Аполлон шел так быстро, что я на этот раз еле поспевал за его длинными шагами. Взбежав по лестнице в нашу квартиру, он стремительно прошел в последнюю комнату, задыхаясь, сказал мне: «Сядь»... – и вышел, прикрыв за собой дверь, которая тотчас же снова открылась, и я увидал на пороге «Ивана Александровича Хлестакова, чиновника из Петербурга».
– Завтрак был очень хорош, я совсем объелся. Что, у вас каждый день такой бывает? [... ]
Наутро К. С. Станиславский окончательно отдал роль Хлестакова Гореву».
Заурядные ресторанчики не отличались ни особыми изысками меню, ни набором развлечений. По словам В. А. Гиляровского: «В них было очень дешево и очень скверно». Описание одного из таких мест и его завсегдатаев оказалось на страницах газеты «Раннее утро»:
«В одном из ресторанов второго разряда, посещаемом исключительно купеческим элементом, можно встретить того, кого купцы и приказчики Нижних рядов и Зарядья называют не иначе как „остроумцем“. Имени и фамилии его никто не знает. Сколько раз купцы, подгулявшие и не подгулявшие, спрашивали его:
– Послушай, остроумец, как тебя звать-то? Какое у тебя имя?
– Христианского не помню, а гражданского не имею, – неуклонно отвечает остроумец, по-видимому имеющий основание скрывать свое имя.
Человек лет тридцати с лишком, «остроумец» тощ, сухопар, среднего роста. За густые черные волосы и усы его иногда называют «вороной». Эту кличку он любит и часто в разговоре с купцами сам себя называет «пуганой вороной» или «стреляной вороной». Кроме того, у него физический недостаток: он хромает на левую ногу.
– С лешим в слепого козла играл, – отвечает он на расспросы о ноге.
Про «остроумца» рассказывают всякие небылицы. Несомненно, что он – опустившийся интеллигент. Кто говорит, что он окончил гимназию, а кто утверждает, будто «остроумец» был даже в университете. Он любит читать газеты и знает досконально все городские новости. И хотя он часто переплетает вычитанное с выдумкой своей фантазии, посетители ресторана любят поговорить с ним на тему о московских делах и сплетнях.
Часов в восемь он приходит в ресторан и, подав руку хозяину, стоящему за стойкой, задает неизменный вопрос, не спрашивали ли его? Получив отрицательный ответ, он отвечает шуткой:
– Не спрашивали, значит, языки не развязались. Что-то вы водкой плохо торгуете, хозяин.
Он садится за угловой столик и углубляется в газеты. От «хозяина» ему ежедневно полагается маленький графинчик с водкой в 30 коп., с соответственной закуской.
Начинают собираться «гости». Купцы, пришедшие из своих лавок и амбаров, образовывают компании и отдают должное Бахусу. Развязываются языки, и вскоре слышится:
– Эй, остроумец! Поди-ка сюда! Ты хоть и образованный, но нашей компании не гнушайся!
Остроумец присоединяется к компании и рассказывает про последнее убийство, самоубийство или ловкое мошенничество, про городские дела, про «господина Гучкова». При этом он не упускает случая хорошенько выпить и закусить за счет угощающих его купцов. Тогда он в ударе и заслуживает вполне клички «остроумца».
Надо отметить, что он никогда не льстит купцам и не заискивает у них. Может быть, купцы потому и любят его, что он всегда говорит им правду, всегда готов пошутить и побалагурить и всегда найдет в запасе остроумное словцо. Когда же он начнет рассказывать про женщин, купцы покатываются от смеха». Иной была обстановка в ресторанах первого разряда. В стремлении переманить к себе посетителей их владельцы старались блеснуть выдумкой. Так, скажем, ресторан «Полтава», принадлежавший обществу официантов, зазывал искусно составленной рекламой, образчик которой мы приводим:
«Сегодня грандиозные бега и скачки по направлению к „Полтаве“!
Старт у дверей своей квартиры. Финиш – у Яузского моста. К участию допускаются все, кому «и скушно, и грустно, и некуда время девать». ПРИЗЫ: Каждому по внушительной дозе самого веселого настроения! Потерявшим подметки вспомоществование! По прибытии всех на место – ВЕЧЕР– МОНСТР!.. »
