Борис Носик - С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции
Проявил ли Игнатьев интерес к новой затее Ситроена? Наверняка должен был проявить, это все были его угодья. И отметил, что Ситроен пытается действовать напрямую. И хотя Игнатьев был очень занят в то время подготовкой самой шумной из своих фезандрийских «спецопераций» — поездкой коминтерновских «писателей» в Страну Счастья с заранее оговоренной полумиллионной лавиной «дезы» (так это называл колега Игнатьева генерал Судоплатов), которая должна была быть обрушена на темные головы французских «лохов». Той самой последней фезандрийской операцией, что помогла графу получить, наконец, желанное штатное место в Красной Армии. Понятное дело, не в кавалерии, не в пехоте, не в артиллерии, а по прямой специальности — в армейской разведке, в ГРУ (в том управлении, которое полвека спустя подарило русским читателям автора куда более интересной, чем игнатьевская жвачка, книги — суворовского «Ледокола»). Несмотря на занятость, Игнатьев должен был объявиться — не на сцене, конечно, а за кулисами. Как и положено в его бизнесе.
Итак, объявлен «желтый круиз», рейс через загадочный, запретный, непостижимый и недостижимый Восток, страны тысячелетнего сна, коварное гнездо всемирных интересов и страстей, где ужом вьются самые отчаянные из европейских агентов, где революции, предательства, подкуп, страдания, измена и смерть, погибель — при всяческих, но всегда «невыясненных» обстоятельствах». Самые названия стран на пути экспедиции звучат заманчиво — Сирия, Персия, Афганистан, Монголия, Китай, Вьетнам… А уж названия городов и селений — Бейрут, Машхед, Керманшах, Тегеран, Самарканд, Герат, Кандагар, Шрингар, Кабул… И горные страны, снеговые вершины, хребты — Гималаи, Памир, Гиндукуш, Тибет… Лишь пять лет прошло с тех пор, как загадочный Рерих двинулся туда, всполошив большевистскую разведку. Может, они и поныне там ползают, те, что еще не расстреляны, не отравлены… Может, еще и Блюмкин жив, и Раскольников…
В дневниках Яковлева найдешь упоминания об этой неодолимой тяге в новое странствие, которую разделяли его друзья по «черному круизу». Задолго до странствия они начали разрабатывать маршрут. От Бейрута они намерены были через Сирию, Ирак и северную границу Ирана войти в Советский Союз и, двигаясь южнее озера Балхаш, войти в китайскую провинцию Сицзянь и направиться к Пекину. Древний «шелковый путь», засыпанные песком вековые следы караванов…
Они спокойно ждали в Париже советской визы… Спокойно ли? Что происходило в эти последние месяцы подготовки и ожидания?
Всего за четыре года до их предприятия хитроумный Рерих помчался от китайской границы в краснозвездную Москву, чтобы получить визу на переход по Алтаю (кто ж не искал тайн Шамбалы на Тибете и на Алтае — от национал-социалистов Гитлера до национал-большевиков последнего, лимоновского, разлива!). Рерих посуетился тогда в Москве в 1926, повосхвалял ленинскую мудрость, обещал похлопотать о пропаганде большевизма на заоблачных высях и вернуться на родину навсегда со всеми сокровищами при первой возможности, а наверное, и посотрудничать в пути с благосклонными органами, может, даже взять с собой в караван какого-ни то ушлого товарища…
Люди Ситроена сидели в Париже со всеми визами в паспортах и ждали отъезда. И вдруг в ноябре 1930 года, за три месяца до их отъезда, пришло из краснозвездной столицы разведтайн и спецопераций неожиданное извещение о том, что советские визы участников экспедиции аннулированы.
Что произошло за эти последние месяцы, можно только гадать. Возможно, советские органы пытались о чем-то договориться с руководителями экспедиции и не смогли договориться. Может, это касалось непосредственно Саши Яковлева, а стало быть, и нашей истории. Что же было?
Ни Ситроену ни Яковлеву не нужно было, подобно Рериху, мчаться за многие тысячи верст в Москву, лихорадочно листая дорогой библии марксизма. Граф Игнатьев мог преспокойно достать Яковлева в Париже для подтверждения добрых отношений. Но что-то случилось при этом. Что-то непоправимое. Может, Яковлев не оказался «светским» (в понимании Саломеи Андрониковой) человеком. Может, он не согласился быть «нашим человеком» в экспедиции его новых друзей. О чем-то сговариваться с чекистом-графом за спиной Хаардта и других. Может, советские «силовики» потребовали от него еще каких ни то тайных услуг… И Саша, вероятно, сказал «нет». Может, он получил при этом моральную поддержку друзей по экспедиции. Может, ничего не скрыл от них… Может, он был уже не тот Саша Яковлев, что в 1924 году. Если это случилось именно так, Александр Евгеньевич Яковлев стал не просто гениальным рисовальщиком и гордостью эмигрантского искусства. Он встал в один ряд с теми, увы, немногими эмигрантами, которых не удалось ни запугать, ни купить, ни одурачить… Такое стоит немалого, и он не мог не расплатиться…
Со временем новое поколение историков заглянет в «секретные» архивы людей в полушинелях и полулюдей в шинелях. А пока мы знаем только, что советские визы были аннулированы за три месяца до отправления экспедиции в дорогу — в ноябре 1930 года. Я недавно прочел об этом в одной из книг американской писательницы Франсин Грей дю Плесси, матерью которой и была та самая знаменитая племянница Саши Яши Татьяна Алексеевна Яковлева…
Так или иначе, экспедицию Ситроена не подпустили к советской границе, а Саша Яковлев и его друзья стали, если можно так выразиться, «невъездными» (персона нон грата). Это грозило изменением маршрута автопробега, изменением многих планов, но Яковлев и его друзья решили не отменять долгожданную экспедицию. Вообще, они, похоже, не сильно испугались угрожающей московской акции. И напрасно. За год с небольшим до описываемого события стал «невыездным» знаменитый советский поэт, который собрался во Францию делать очередное брачное предложение племяннице Саши Яковлева Татьяне. Ему впервые отказали тогда в заграничном паспорте, и он испугался. Он лучше, чем беспечный Саша Яковлев, знал обычаи тех времен и советскую тайную полицию, дневавшую и ночевавшую в семейном гнездышке его возлюбленной Лили Брик. Маяковский понял, что он на пути к гибели, и он не ошибся. Беспечные ситроеновские путешественники решили, что им придется чуток исправить маршрут, а дальше — снова дорога, приключения, ветер странствий, экзотика, новая слава… Они были свободные люди, ни один из них (даже русский Саша, так своевременно покинувший Петроград), никогда не видел колючей проволоки лагерей и не глядел в ясные глаза товарища Ягоды…
Новый маршрут шел через памирские перевалы, через Гиндукуш… Он был невероятно труден. Однажды для переправы через горную речку им пришлось разобрать машины, перенести их на руках, а после переправы собирать снова. Были высокогорные перевалы на высоте около 5000 метров, были обледенелые дороги и многометровые слой снега по краям дорог…
Жан-Мари Хаардт поделил экспедицию на две группы. Одну из них (носившую название Китай) возглавил высокий красавец Виктор Пуан, заядлый путешественник и морской капитан; вторую — сам Хаардт. В экспедиции были теперь видные ученые — археолог Жозеф Акин и философ Тейар-де-Шарден. К себе в машину Хаардт взял лучшего из попутчиков и друзей — Сашу Яковлева. Их группа называлась Памир. Ну да, Памир, мечта московского бродяги-интеллигента…
Кто ж из московских молодых работяг или младших научных сотрудников, влача жизнь в непрестанном восьмичасовом перекуре, не разрывал дешевую пачку паршивых советских сигарет «Памир», не вспомнив, что вот ведь, есть где-то на свете Памир? И кто из пишущей братии, встретив в цедеэловском буфете молодого загорелого прохиндея Давку Маркиша, не спрашивал его с завистью:
— Опять с Памира?
— Конечно. Памир, Джиргаталь, Даштиджум… Рай интеллигентного человека…
Наш институтский преподаватель английского Лев Перлин лазил на Памир вместе с безжалостным большевистским прокурором.
Из первой же поездки в Душанбе я вырвался на Памир… Потом снова и снова. Во второй раз я добрался в крошечном чешском самолете из Душанбе в Рушан и начал скитаться по бедным памирским кишлакам. В третий раз все было еще сказочней. Накануне поездки, в Душанбе, за чайным столом у художника Володи Серебровского и его матушки-балерины (о, это был главный душамбинский художественно-богемный салон) я познакомился с прелестной девушкой-памиркой и сказал ей, что наутро улетаю на Памир, в Рушан.
— В Рушан? Вечером позвоню дяде, и он вас встретит в аэропорту… Боже мой, да какой там был аэропорт в те дни в Рушане! Лужайка с тощими козами, два-три вертолета, деревянная будка сортира…
Но дядя был настоящий: высокий, мушкетер в штатском, в ярко начищенных сапогах. Он был начальник районной милиции, и его шофер с газиком дожидались московского гостя у обочины поля. Однако меня (гостя) при высадке надолго отвлекли загоревшие дочерна парни в телогрейках, которые грузили какие-то ящики в салон большого вертолета.
