Эван Ознос - Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае
Ролики были посвящены китайской космической программе и европейскому долговому кризису, банку “Голдман – Сакс”, положению в Греции и контролю над оружием. Тан и его коллеги относились к Западу подозрительно, критиковали Ху Шули за ее призывы к политической реформе и утверждали, что нести в Китай либеральную демократию – все равно что наклеивать “поддельную европейскую картину” на “старинную каллиграфию”. Даже по китайским меркам национализм Тана был чрезмерен. Однажды он раскритиковал государственную службу новостей за слишком мягкий тон, и один из журналистов назвал его “умаодановцем”.
– Государственная новостная служба считает, что вы продались правительству? – уточнил я.
– Вот именно, – сказал он с улыбкой.
Я встречал преуспевающих бизнесменов, которые инвестировали в подобные сайты, но в этом случае инвестор пожелал остаться неназванным. “Три миллиона юаней – это немного. Даже не купишь квартиру в Пекине, – сказал Тан. – Мы собирались получать прибыль, и сначала наш инвестор думал, что у нас получится”. Но это оказалось затруднительно. В апреле 2012 года скандал, связанный с делом Бо Силая, всполошил цензоров, и против политических дискуссий в интернете развернулась настолько широкая кампания, что она задела и патриота Тана. Его сайт получил указание от Управления по делам интернета закрыться на месяц для “реорганизации”:
Это означает, что нужно сообщить им о себе, о том, кто ведет дела, а они записывают все это. После этого можно вернуться к работе… Мы понимали, что они должны это сделать, иначе политические комментарии хлынули бы рекой… Это печально, но мы не прекратили работу. Хотя наш сайт закрыт, мы можем отправлять видео на другие сайты… Но я думаю, они [цензоры] зашли слишком далеко. Закрыто слишком много сайтов. Разумеется, мы надеемся, что атмосфера станет свободнее. “Свободнее” – очень абстрактное понятие… Мы должны действовать конструктивно.
Тан Цзе продолжал надеяться на лучшее, однако месяц “реорганизации” обернулся двумя, а два превратились в три. Отчаявшийся инвестор прекратил давать деньги, и Тан Цзе забеспокоился об арендной плате и зарплатах своих сотрудников. В сентябре, пять месяцев спустя после блокировки, сайту разрешили открыться снова – как раз вовремя, чтобы помочь правительству защитить “священную землю” в Восточно-Китайском море – пять островков и три скалы. Архипелаг Сенкаку (китайцы называют его Дяоюйдао), пристанище кротов и альбатросов, контролирует Япония, но Китай настаивает, что законный владелец – он. Десятилетиями спор оставался забытым, однако острова предположительно находятся над месторождением нефти и газа. Постепенно разгорелся конфликт.
В сентябре японская семья, владеющая островами, продала их своему правительству, и этот шаг вызвал в Китае протесты, кое-где вышедшие из-под контроля. В городе Сиань спецназ оттеснил толпу, окружившую отель, где, по ее мнению, жили японские туристы; в другом районе на китайца Ли Цзяньли напали за то, что он вел японскую машину. Его вытащили из-за руля “Тойоты” и избили велосипедным замком так сильно, что он остался парализованным. В Пекине некоторые владельцы магазинов и ресторанов вывешивали плакаты на английском: “Не входить японцам, филиппинцам, вьетнамцам и собакам”.
В такой обстановке высказываться по национальному вопросу стало небезопасно. Когда восьмидесятичетырехлетний экономист Мао Юши поинтересовался, почему правительство тратит деньги налогоплательщиков на защиту клочка земли, не дающего “ни ВВП, ни налогов”, на “предателя” обрушился вал ночных звонков и оскорблений. На одном из левацких сайтов появилась галерея “рабов Запада” с петлей на шее – ученых и журналистов, например редактора Ху Шули и нобелевского лауреата Лю Сяобо. Лозунг гласил: “Пока Китай в безопасности, рабы Запада тоже будут в безопасности; когда Китай попадет в беду, мы пойдем прямо к ним и сравняем счет”.
Другая демонстрация должна была пройти у японского посольства в Пекине, и я приехал туда на велосипеде. В этот раз милиция была наготове. Милиционеры числом далеко превосходили протестующих. Архитектура посольства отражала натянутые отношения между Японией и Китаем: шестиэтажная серая крепость со стальными решетками на окнах.
Манифестация напоминала парад. Милиция позволила демонстрантам некоторое время бросать бутылки с водой и мусор в ворота и лишь потом призвала этого не делать. Меня поразило, что правительство изо всех сил пыталось убедить протестующих в том, что оно с ними заодно. Я услышал громкий женский голос, и мне потребовалось время, чтобы понять, что он исходит не от протестующих и вообще не адресован японцам. Это был милицейский громкоговоритель:
Мы разделяем ваши чувства. Позиция правительства однозначна: оно не потерпит нарушения суверенитета страны. Мы должны поддержать правительство, выразить наши патриотические чувства легальным, организованным и рациональным образом. Мы должны подчиняться закону, не ударяться в экстремизм и не нарушать общественный порядок. Пожалуйста, сотрудничайте с нами и слушайтесь.
Вблизи, на улице, китайский национализм казался в меньшей степени идеологией и в большей – способом найти смысл жизни в годы бума. Моя подруга Лю Хань, писательница и переводчица, не интересующаяся антияпонскими демонстрациями, поняла, почему это привлекало других: “У выросших в Китае людей очень мало возможностей почувствовать духовный подъем, возможность добиваться чего-то большего, чем ты сам, более важного, чем обычная жизнь”. В этом смысле национализм являлся чем-то вроде религии, и люди принимали его, как принимают конфуцианство, христианство или моральную философию Иммануила Канта. Редактор газеты Ли Датун считал, что ярость молодых китайских националистов обусловлена “накопившимся желанием самовыражения. Это как поток, внезапно хлынувший в пробоину”. Поскольку поток неконтролируем, молодые консерваторы обеспокоили политических лидеров Китая.
Вспышка массового национализма вызвала у Тан Цзе противоречивые чувства. Он был рад увидеть выраженные открыто чувства, но его отталкивало насилие. По его мнению, это было не только аморально, но и контрпродуктивно. Он был готов провести границу между своими убеждениями и агрессивным популизмом. “Молодежь здесь интеллектуальнее, чем та, что с транспарантами”, – сказал он мне, когда я навестил его в офисе. После всех своих путешествий, скандалов с партией и изучения западной мысли Тан оставался консерватором. Он придал китайской политической системе смысл, который она пыталась найти сама:
Ежедневно по Пекину перемещается более десяти миллионов пассажиров, десятки тысяч грузовиков, привозящих продовольствие и увозящих огромную массу мусора. Если сложить все эти проблемы воедино, станет ясно, что их невозможно решить без сильного правительства. Мы должны понимать себя. Мы не должны игнорировать собственные отличия. За шестьдесят лет мы стали второй в экономическом отношении страной мира (или даже первой, смотря как считать) и при этом никого не колонизировали.
Сказанное поразило меня. Тан чувствовал, что общественное мнение не на его стороне. Он все больше убеждался, что большинству китайцев с ним не по пути: “Все идет к Америке. Это общепринятый взгляд. Люди говорят, что все должно быть как в CEQA – в экономике, законодательстве, журналистике”. К моему удивлению, Тан решил, что в это верит большинство и в правительстве, хотя и не заявляет об этом: “С тех пор, как проводится политика открытости, значительная доля чиновников настроена на реформы, и им очень непросто принять другой взгляд”.
В разговор включился серьезный молодой человек. Ли Юйцян начинал как ассистент Тана, а теперь руководил работой сайта. Он тоже окончил престижный вуз – Пекинский университет, – где изучал психологию и разработку программного обеспечения. “Большая дола китайских СМИ настроена либерально”, – согласился Ли. Он перечислил ряд “либеральных” установок, с которыми не был согласен: “Независимая правовая система, рыночная экономика, “малое правительство’… Люди, контролирующие СМИ, говорят, что они либералы, однако ведут себя авторитарно. Альтернативные взгляды высказывать нельзя”. Я подумал было, что он шутит, но нет: подрастающие китайские националисты жаловались на нехватку свободы выражения.
В Китае узнать общественное мнение очень нелегко. Опросы дают некоторое представление о нем, однако всякий, кто провел много времени в Китае, знает, что если интересоваться по телефону у граждан авторитарной страны их взглядами на политику, откровенных ответов не получишь. Националистические выступления и вспышки насилия могли показаться признаками того, что Китай кипит от патриотического гнева. Но это было не так, и было трудно понять, сколько людей разделяет подобные чувства. Партия всегда гордилась своим умением задавать “лейтмотив” жизни, но со временем он все чаще диссонировал с какофонией обстоятельств и повсеместно возникающими импровизациями. Было невозможно понять, во что верит “большинство” китайцев, потому что государственные СМИ и политическая система нацелены не на выражение общественного мнения, а на его формирование. Национализм, как и любая другая “нота”, мог прозвучать, но был ли он общепринятым взглядом на вещи? Националисты так не считали.
