Дмитрий Куликов - Судьба империи. Русский взгляд на европейскую цивилизацию
Это говорит вовсе не о том, что побеждать не надо, к чему нас склоняют многочисленные интеллигентные либеральные голоса, а о том говорит, что с Победой надо еще потом правильно работать в исторической перспективе. Поскольку Победа – отнюдь не финал исторического процесса. И никуда не денешь ее диалектику – после Победы нельзя почивать на лаврах, а необходимо планировать действительное историческое развитие. В противном случае отдача процесса истории может серьезно повредить государству. Победу необходимо суметь продолжить во внутренней жизни государства и во внешней политике, а не только «заморозить» в мемориалах и вечной славе.
Феномен Отечества в культуре победителей: непререкаемая ценность
То, что мы называем «золотым веком русской культуры», выросло из победы в Отечественной войне 1812 года. Стержень этой культуры – феномен Отечества как непререкаемой ценности и способность рассматривать русскую жизнь сколь угодно критично, но без оглядки на поучения и образцы «просвещенной» и разгромленной Европы.
Первая Отечественная война 1812 года достаточно хорошо проанализирована российской историографией и, что самое главное, довольно мощно отражена в российской культуре – чего стоит одна только «Война и мир». Пушкин и Лермонтов как культурные феномены тоже есть такая рефлексия, и во многом их творчество – это еще и результат этой рефлексии. То, что Пушкин родил современный русский язык именно в это время, – не случайность и не совпадение. Массовый отказ от «государственного» в кругах дворянства на момент войны французского языка – мощнейший стимул для пушкинского гения.
Культурный феномен Отечества рожден войной 1812 года, и культурная фигура Пушкина, взращенная на этом феномене, удивительным образом сочетает в себе более поздний бессмысленный и беспощадный спор западников и славянофилов, до сих пор стоящий на пути подлинной отечественной философской мысли, подменяя ее социальным псевдополитическим противостоянием.
Будучи беспощадным критиком российской действительности, не зарекаясь учиться чему-то (тому, что нам действительно нужно) у Запада, как это делал Петр I (образец государя для Пушкина), поэт полностью свободен от комплексов перед Европой, от слепого подражания или от слепой зависти. Эту свободу самоопределения и рефлексии дает чувство победителя. Победителя той самой Европы, которая настойчиво лезет к нам на протяжении всей нашей тысячелетней истории в учителя и цивилизаторы.
Вот что пишет Пушкин, отвечая Чаадаеву, искреннему поклоннику западничества и того, что лишь Запад имеет историю, а значит, и право нас учить и воспитывать: «Что касается нашего исторического ничтожества, то я положительно не могу с вами согласиться. Войны Олега и Святослава и даже удельные войны – ведь это та же жизнь кипучей отваги и бесцельной и недозрелой деятельности, которая характеризует молодость всех народов. Вторжение татар есть печальное и великое зрелище. Пробуждение России, развитие ее могущества, ход к единству (к Русскому единству, конечно), оба Ивана, величественная драма, начавшаяся в Угличе и окончившаяся в Ипатьевском монастыре, – как, неужели это не история, а только бледный, полузабытый сон? А Петр Великий, который один – целая всемирная история? А Екатерина II, поместившая Россию на порог Европы? А Александр, который привел нас в Париж? И (положа руку на сердце) разве вы не находите чего-то величественного в настоящем положении России, чего-то такого, что должно поразить будущего историка? Думаете ли вы, что он поставит нас вне Европы?»
Подлинное историческое значение фигуры Пушкина, невозможной без победы над «объединенной» Наполеоном Европой, рефлексивно ассимилировавшей культурный смысл 1812 года, замечательно раскрыл в своей статье «Пушкин об отношениях между Россией и Европой» выдающийся российский философ С. Л. Франк. Вот что он пишет в завершение своей статьи: «Достоевский в своей известной предсмертной речи о Пушкине, в своей форме, на языке своих убеждений, пытался выразить этот подлинный универсализм гения Пушкина, примиряющий славянофильство с западничеством. В это толкование он вложил много своего, но, по существу, в том, что он уловил этот универсализм Пушкина, он был совершенно прав. Когда настанет день возрождения русской культуры и государственности, старый вопрос о культурном отношении между Россией и Западом вновь станет перед русским обществом. Надо надеяться, что оно вспомнит тогда о мудрых и широких заветах своего величайшего гения».
Победа над уже объединенной Европой давала нашим предкам свободу подлинно патриотического самоопределения, то есть свободу необходимой критики своего Отечества без предательства его и очернительства – критики наших трудностей и проблем без ожидания похвалы и покровительства от уже побежденного нами Запада. Особую цену и ценность этой победы для становления российской идентичности понимает другой наш поэтический гений – М. Ю. Лермонтов: «Скажи-ка, дядя, ведь не даром?» и «Недаром помнит вся Россия про день Бородина».
Без победы 1812 года у нашей страны не было бы ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Толстого, таких, какими мы их знаем, а значит, не было бы и великой русской литературы, во многом заменившей нам философию, ставшей действительным стержнем русской культуры и российской идентичности.
Удивительно, но именно победа над объединенной Европой «виновата» в провале «восстания декабристов», точнее в провале попытки очередного дворцового переворота и завершении целой эпохи таких дворцовых переворотов. Практически 100 лет таким образом регулировалось участие национальной элиты во власти.
Последняя декабрьская попытка очередного переворота провалилась во многом благодаря стремлению заговорщиков сделать в России, «как там». Выяснилось, что Россия в подавляющем большинстве своем не очень хочет, «как там».
Благодаря победе 1812 года многим в России стало понятно, что стремление сделать у нас, «как там», на самом деле оказывается лишь прикрытием для захвата власти и реализации у отдельных революционных персон «комплекса Наполеона». Именно под влиянием воспитательного и культурного значения победы 1812 года вдруг оказался, как писал Ленин, «узок круг этих революционеров и страшно далеки они от народа», ибо ни широким кругам дворянства, ни тем более народу, защитившим Отечество от европейских цивилизаторов, не нужно было никакое «как там».
* * *Лет шесть-семь тому назад какой-то один из наших телеканалов показал сюжет, в котором президент России Путин и канцлер Германии Шредер дружески беседовали за кружкой пива. Очень любопытными показались тогда слова Путина, которые процитируем по памяти близко к тексту: «Знаешь, Герхард, почему нам, русским, так легко работается с немцами? Легче и лучше, чем с любыми другими европейцами?» – спросил Путин и тут же сам ответил: «Потому что мы, русские, не испытываем перед вами, немцами, комплекса неполноценности».
Действительной нашей национальной проблемой являются множественные комплексы и «родовые травмы» нашей отечественной интеллигенции, плохо выполняющей функции правящего класса. И поистине печально, что избавляться от них (комплексов и травм) приходится исключительно путем победы в очередной Отечественной войне – каждый раз, когда Россия и российский народ встают перед очередными «цивилизованными и культурными» европейцами на их пути к мировому господству.
Глава 7
Человек, который в ответе за все
Искандер Валитов
Ключ к решению самых острых проблем современности лежит в практике самоопределения и самоорганизации. Нам нужны новые формы субъектности.
У Аркадия Райкина есть известная миниатюра, в которой он, выходя на сцену в новом, но совершенно несуразном пиджаке, безуспешно пытается выяснить у сотрудников ателье, кто автор столь неказистого произведения. Каждый из работников пошивочной мастерской сработал при этом на совесть: и пуговицы пришиты крепко, и рукава вроде не отдерешь…
Вопрос этой забавной интермедии поставлен точно: кто отвечает за целевую функцию системы деятельности («ателье») в условиях разделения труда и его высокой специализации? Выясняется, что за конечный результат ответственности не несет никто. Сотрудники не желают знать, в чем суть и цель их коллективного творчества. Каждый при этом честно вырабатывает свою специальную норму, не вдаваясь в подробности ни индивидуального, ни коллективного труда.
Деятельность, лишенная функционального смысла, уже не есть деятельность, а ее бездуховная имитация.
Мир тотальной безответственности
Такое положение вещей стало повсеместным. Его можно проиллюстрировать гораздо более серьезными примерами, чем нелепый костюмчик, пошитый портными. Один из таких примеров – недавняя, но уже почти забытая авария на АЭС в Фукусиме. Как и в репризе Райкина, нет никаких оснований сомневаться в высоком профессионализме американских проектировщиков и дисциплинированных японских атомщиков, в компетентности специалистов из национальных надзорных органов и МАГАТЭ. Каждый пришивал свою «пуговицу» крепко, и у каждого есть свои убедительные оправдания. Кто-то делал типовой проект и не должен был специально «затачивать» его под цунами. Кто-то привязывал типовой проект к местности, но не имел ни указаний, ни полномочий вносить в него существенные конструктивные изменения. Кто-то всем этим руководил, но не отвечал за параметры строительства. Все профессионалы, все были на своих местах, но среди них не оказалось специалистов по цунами, потому что они не строят АЭС. Кто-то регулярно инспектировал станцию, но не бил тревогу, поскольку все параметры соответствовали утвержденным мировым стандартам. И так далее и тому подобное. В результате в экстремальных условиях система сработала катастрофическим образом. Авария на атомной станции – это куда серьезнее, чем проблема с «костюмчиком». Какой смысл давать ток стране, создавая при этом угрозу ее существованию?
