Юрий Евич - В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии
…В то февральское утро мы подскочили к штабу с утра пораньше, на МТЛБ и с полным расчётом из четырёх человек. Для усиления взяли с собой фельдшера зенитного дивизиона Диму, — того самого, что отличился при Озеряновке. При штабе мы надеялись разузнать обстановку «на самом передке» и исходя из этого спланировать наилучшим образом взаимодействие с нашими передовыми частями. Узнали, что наши доблестные разведчики под командованием Ольхона заняли Логвиново утром. Тихонько зашли на рассвете, внезапно закошмарили противника массовым огнём стрелковки — хохломутанты не выдержали и в панике бежали. Естественно, возникла мысль — съездить туда для вывоза раненых и установления контакта с командованием находящихся там подразделений. Было очевидно, что укрофашисты обязательно попытаются отбить населённый пункт обратно, чтобы деблокировать свою группировку. Так что пока противник не успел опомниться и начать масштабное наступление, нужно срочно разведать туда дорогу и законнектить с нашими там. Не успели толком это обсудить и спланировать, как увидели Ольхона, — уже вполне известного на тот момент, со своей знаменитой чёрной бородищей. Пожали руки друг другу, и он вежливо, вполне приветливо сказал нам: «Юрий Юрьевич, отвезите корреспондентов в Логвиново — пусть поснимают». В отличие от многих командиров — подлецов и трусов, которые постоянно в чём‑то мошенничали и подличали, а потом это что‑то беспрерывно скрывали и потому ненавидели журналистов, Ольхон сотрудничал с различными медиа масштабно и охотно, с мастерством и определенным шармом. Мы тут же попросили у него проводника — бойца, который знал бы дорогу в Логвиново. Не помню, то ли от Ольхона, то ли с другого подразделения, но такой воин сыскался почти мгновенно. Волосы дыбом, глаза по блюдцу — типичный облик человека, только что выскочившего из‑под плотного огня. Весь трясясь и, не попадая зубом на зуб от только что пережитого стресса, он довольно внятно сообщил, что противник кладёт из миномётов крайне жёстко, что дорога простреливается, и закончил весьма эмоциональным: «Блядь, туда не поеду!»
Две Валькирии — Корса и Ангел
— Братик, если не вывезем раненых — им кранты, — вполне резонно ответил ему Красный.
Воин подумал секунд десять.
— Ради ребят — поеду! — и полез на броню. Чем заслужил наше немереное уважение. Уметь преодолеть свой собственный, такой сильный испуг, — не ради себя, а ради боевых товарищей, — это очень достойно. Да и на броне он держался замечательно: лёг ящерицей, за башенкой, дорогу в дальнейшем указывал толково. Обоснованно видя в нём опытного и достойного воина, я думал о том, какая же плотность огня должна быть, чтобы его до такой степени «закошмарить», и поневоле мрачнел.
Дополнительной причиной моего беспокойства были журналисты. Зная о «тёплом» отношении ко мне командира бригады и горловского МГБ, я в красках представлял себе последствия, если кого‑то из них ранят (не говоря уже об «обнулят»). Вообще действия в незнакомой обстановке под плотным огнём противника сродни обычной разведке: чем меньше участников, чем выше их выучка, быстрота и чёткость действий — тем больше шансов на выполнение задачи без неприятных последствий. Потому‑то журналистов на самом передке не любят, и всячески их общества избегают. Закономерно, что я обозначил журналистам: с нами едут только двое, а не вся толпа — и полез в верхний командирский люк.
Все в нашем расчёте — и Красный, и Ангел, и Дима были очень собранны и сосредоточенны. Ангел с Димой торчали из люков в крыше — каждый в сторону своего сектора, я как всегда — в командирском люке. Лязгнули створки люка десантного, за спиной журналистов, и грязь полетела из‑под траков МТЛБ.
Наш проводник превзошёл самые смелые ожидания. Он не только чётко вывел нас к Логвиново, но и по пути указал несколько удобных непростреливаемых низинок, по которым мы прошли, недоступные для вражеских наблюдателей и огня артиллерии. Вообще‑то попасть навесным огнём — хоть из орудий, хоть из миномётов по движущейся бронированной цели — задача нетривиальная. Гораздо большую опасность могла представлять любая группа противника — хоть пехотная, хоть на бронетехнике, при наличии у них противотанкового вооружения. МТЛБ — это отнюдь не танк, даже 7,62 миллиметра пуля может прокусить насквозь его тоненький панцирь. А уж что касается более серьёзного… Что ПТУР, что РПГ, что ЗУшка, даже «Утёс» или КПВТ — и приплыли… Поэтому мы вертели головами во все стороны и держали автоматы готовыми к бою.
На господствующей над местностью крошечной высотке, в паре километров от Логвиново, стояло несколько наших танков, к которым мы и подскочили. Они контролировали единственный наш подход к населённому пункту — со всех прочих сторон были позиции укров. Из краткой беседы с танкистами выяснилось, что главным и единственным вооружением танков является их грозный вид. Снарядов у них нет, соляры нет, связи нет. Их доволокли сюда, чтобы запугать противника, — и только. Я сразу же взял себе на заметку, что нужно подсказать командованию бригады — поставить среди этих чучел хоть один работающий танк. Потому что, если противник сообразит и припрётся сюда — капец и нашим в Логвиново, и всему окружению вражеской группировки в целом.
В районе Логвиново с умеренной интенсивностью шла непрерывная стрелковка. С высотки с танками напрямую оно не просматривалось — только подходы к нему. Посидели минуту на дорожку, я отдал краткие указания и МТЛБ прыгнул вперёд.
К Логвиново вышли по низинке, перевалились через дорогу — и вот крайние дома. Кругом, вдоль дороги — обломки красиво сгоревшей вражеской техники, оторванные танковые башни, изысканные столбы дыма. В данный момент времени я, как часто бывает в таких ситуациях, боялся нашей бешеной пехоты гораздо больше, чем наркоманской укровской. Потому по пояс торчал из люка и махал руками над головой, с неприятным чувством ощущая, как невидимые в траве наши гранатомётчики ловят нас в прицел своих «шайтан‑труб». Подлетели к домикам на окраине, притёрлись вплотную, мой лихой медицинский расчёт вылетел из люков, ощетинясь стволами. И тут я испытал нередкий на войне для командира припадок феерической ярости. Из десантных люков МТЛБ очень медленно и неуклюже, увешанные брониками, касками и огромными профессиональными камерами, полезли журналюги. Не двое, как я сказал, — пятеро! Они воспользовались тем, что мы их не проконтролировали, и набились в отсек как сельди в бочку. Закономерно в нескольких словах я сказал им, что про них думаю, приказал расчёту загнать этих уродов в безопасное место и ломанулся искать командира местного подразделения. Мой приступ ярости был более чем обоснован: если один‑два журналиста как‑то, с большим скрипом можно было встроить в работающую четвёрку, то пятёрка этих оболтусов, — настоящая съёмочная группа в полном составе, — превращалась в самостоятельную единицу, охрана и оборона которой лишала нас возможности выполнять любые другие боевые задачи.
Впрочем, всё имеет оборотную сторону. На смену гневу быстро пришли позитивные эмоции, когда я увидел бойцов, работавших в деревне. Они представились «казаки из группы Б‑2, командир Север». Я обратил внимание на то, что под плотным огнём они движутся быстро, но спокойно и уверенно, так же стреляют — строго в цель, очень экономно. Никто не психует, не кричит — даже не повышает голос. На мою реплику, в которой я похвалил их, отметив всё вышеперечисленное, один из них спокойно сказал: «А чего нам нервничать, у кого эта война — четвёртая, у кого — пятая».
Много разного слышал за эту войну о казаках и казачестве, лично для меня казаки — именно эти, в высшей степени достойные воины.
Были среди них и бойцы из разведроты Ольхона, — тоже толковые, опытные, уверенные в себе и умелые.
Не успели мы перекинуться парой слов, как на подходах к селу с нашей стороны вспыхнула стрелковка. «Противник пошёл на прорыв», — сказал кто‑то. Дружно лупанули в ту сторону — и противник откатился. Журналистам надо было снять битую технику и дохлых укров, и мы ломанулись к дороге. Выбежали к автобусной остановке, на которой на этой корявой пародии на русский язык было выведено: «Логвiнове». Прямо у остановки стоял «Урал», возле которого валялся дохлый хохломутант. Этот славный лыцар, как и положено древнему укру, шёл в бой мертвецки обкумаренный наркотой: получил пять пуль в голову и продолжал, смеясь, пытаться звонить по телефону.
Оказание помощи ребенку, пострадавшему при обстреле
За «Уралом» в кювете валялся модный, навороченный «Pathfi nder» и наши разведчики обыскивали два вывалившихся из него тела. Эти «славные сыны великого украинского народа», продавшие Православную Веру и память предков, воевавших против фашизма, за права сексуальных меньшинств, были выряжены в натовские камуфляжи, брони и разгрузки, и сплошь увешаны гранатами. Ряхи отъетые, салом вскормленные, поросячьи глазки бегающие, испуганные — настоящие «украинские лыцари»! Пули, прошившие бока джипа, пощадили этих уродов — они просто ушибли бошки при резком торможении. Наши ребята даже ни разу не пнули этих мразей — спокойно сняли с них оружие и броню, Ангел перевязала им разбитые рыла. Взяли их документы — оказалось, высокопоставленные офицеры разведки. Я смотрел на этих мутантов, за зелёную резаную бумагу продавших свой народ, пытавших и убивавших русских людей за их желание оставаться русскими, сплошь увешанных дорогой импортной снарягой, — и бросивших своих людей в Дебальцево, попытавшихся сбежать при первых известиях, что котел в Логвиново захлопывается. Умные, как и положено крысам, с развитым инстинктом самосохранения — жалко, чуть не успели, самую малость… И ещё я думал о наших ребятах, — в простой дрянной форме, полуголодных и худых, никаких не суперобученнных суперменов, — которые всегда оставляют себе последнюю гранату, чтобы не попадать в плен. У этих «украинських розвидныкив» гранат было до фига — не было мужества и боевого духа.
