Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая
От всей этой путаницы возрастает, постепенно увеличиваясь, та громадная масса движущегося вдоль и поперек всей Сибири кочевого населения бродяг, которая, как саранча, временами поедает, временами глушит свежие всходы молодой страны, достойной лучшей участи. Ведь в Сибирь недаром тянутся и до сих пор вольные переселенцы и поселенцы с дозволительными свидетельствами. Недаром люди, обязанные распечатывать и читать поселенческие письма, говорят про бесконечные похвалы этой стране, расточаемые на соблазн и на уговор родных, оставшихся в России, чтобы шли сюда, в эту страну, где редко урожаи не бывают сам-15 и поля не отдыхают года по 3, по 4 даже в Енисейском округе (не говоря о странах прииртышских, минусинских, забайкальских и иркутских, где даже коренные инородцы стали превращаться в земледельцев). Недаром же старожилы, питающие зло против беглых и каторжных, на вопрос бродяги: "Нет ли работы?" — отвечают коротко и ясно: "Иди в кладовую — и выбирай по руке либо серп, либо литовку". Таким образом, беглые, смело укрывшиеся и ловко спрятанные, пилят лес в городах и селах, правят всякую поденщину на заимках, окашивают роскошные сибирские степи, помогают сибирским крестьянам убираться с пашнями и сенокосом. За одно только укрывательство, за парную баньку, кирпичный чай, за объедки от стола и обноски из старого платья работает не только поселенец, но и каторжный. Между тем страна все-таки от поселенцев несчастна. Несчастны в ней и сами поселенцы, но несчастнее всех из них тот небольшой разряд, который пользуется у всех сибиряков и даже у самих поселенцев полнейшим презрением и отвращением, это — палачи. Преступники, которым суд и судьба сулили поселение, но которые по доброй воле и по вызову решились на известное мастерство в расчете на лучшую участь. Согласие их избавило от плетей, служба освободила от телесного наказания; особая школа выучила владеть орудием наказания. Таковое искусство у некоторых мастеров доведено было некогда до такого совершенства, что они могли по произволу и разрезать, как острою бритвою, лист бумаги и так подхватить кнут, пущенный со всего размаха, что подставленный лист бумаги оставался невредим. По закону если кто из поселенцев не соглашался идти в палачи, то губернским правлениям предоставлено право определять и эту должность: или людей, присужденных к отдаче в арестантские роты, по их на то согласию, или вольнонаемных. Впрочем, последние случаи представляют замечательную редкость и в законах можно считать это дозволение остатком старинного законодательства, внесенным в новое лишь про всякий случай. В Уложении велено в палачи на Москве прибирать из вольных людей за поруками, а жалованье обещали давать из государевой казны; в городах выбирать палачей указано с посадов и с уездов с сох, с дворцовых и черных волостей и со всяких сошных людей. Избиратели давали подписки (но неохотно). Палачи присягать должны; сошные люди от выборов отказались; их принуждали штрафами. Охотников явилось мало. Царь Федор (в 1680 г.) соблазнял жалованьем по 4 руб. человеку, но в следующем же году принуждены были бояре приговорить: послать грамоты к воеводам, чтобы они в заплечные мастера брали из посадских людей (не насильно), а тех, которые "волею своею в тое службу быть похотят". Сетовали посадских и сошных людей заставить выбрать из самых молодчих или из гулящих людей, чтобы во всяком городе без палачей не были. Воеводы то и дело жаловались, что в палачи охочих людей не находится или выбранные принуждением убегают. В прошлом веке жалобы эти затихли. Сенатские указы (вроде указа 10 июня 1749 г.) стали настолько требовательны, что на каждую губернскую канцелярию потребовали уже по два палача. С1738 года им уже и жалованья не полагалось, а потом давалось солдатское (за платье и за хлеб по 9 руб. 95 к. в год). В этот век на них объявилось большое требование и крупный запрос. В первую половину его заплечные мастера имели большие заработки и получали крупные заказы, когда — по народному, сильно распространенному преданию — и воду секли кнутом, если дерзала она от ветров затевать возмущение. По свидетельству знаменитого адмирала Мордвинова, когда "для 20 ударов кнута потребен был целый час, а при многочисленности ударов наказание продолжалось от восходящего до заходящего солнца", — платили по десяти тысяч рублей, чтобы не изувечить или менее мучительным сделать наказание". (См. "Чтение Общ. Ист. и Древн. Росс. 1859 г.", книга четвертая.) Становился в заплечные мастера какой-нибудь забулдыга, бесшабашная голова, зашатавшийся либо до казни, либо до ссылки. Ведомому вору оставался один выход — "встать в палачи за свои вины". Звание это пятнало позором перед лицом народа, но оправляло перед властями.
Палач, находящийся на службе и живущий обыкновенно в остроге при гауптвахте (в особом помещении), пользуется полнейшим уважением всех арестантов. При встрече с ним схватываются с бритых голов шапки; его зовут не иначе, как по имени и по отчеству. Их фамилии, как исторические имена, уходят в потомство. В честь московского палача Бархатова все последующие заплечные мастера, поступившие в это звание из не помнящих родства, предпочитают выбирать себе эту фамилию (по Сибири большая часть палачей Бархатовы, некогда все палачи были Бархатовы). Если про себя позволяют еще себе арестанты обзывать мастеров полуименем (Кирюшка, известный петербургский палач, отсюда и кирюшкина кобыла, место казни на языке современных мазуриков, Изоська-сибирский, Криворотый и проч.), то в глаза палачу оказывается такое почтение от всех арестантов, что люди эти успевают забаловываться до высокого мнения о себе, на манер господских кучеров и столичных швейцаров. Палач перед начальством всегда чем-то недоволен, всегда на что-нибудь жалуется и чего-нибудь просит, как обязательной льготы. Между тем на палача уделяет арестантская артель из пожертвованного и благоприобретенного все: булки, чай, сахар, вино и проч. Сверх того, в хорошо организованных тюрьмах на палача от арестантской общины полагается по полтиннику в месяц за каждого наказуемого. Часть тех денег, которые бросает народ на одежду наказуемому, уделяется также палачу под особым именем "рогожки, полурогожки" и проч. Сердитый сердцем палач (каковыми, по опыту ссыльных, бывают солдаты и поповичи: "крошат и ломят без зазрения совести"), сверх обусловленного обычаем, старается вымогать.
Вообще палачам деньги доставались легко: палачу стоило пройтись по базару, например на пути к месту наказания, чтобы всякий крестьянин дал ему грош или пятак, как бы в виде задатка и по приказу пословицы, повелевающей от тюрьмы и от сумы не отказываться, и по требованию самого палача, сказывавшего у каждого воза: "Давайте ка ту плату".
Если приходится наказывать кого-либо из почетных тюремных сидельцев, из артельных любимцев, тот же староста или сам приговоренный шел по казармам с "имянинною кружкою" (первою подвернувшеюся под руку посудиною) и собирал. Сбор такой называется "подарком почетных старожилов". Вообще от этих подарков палачам жилось хорошо: люди эти на большую половину свою хорошо откормленные, сытые, жирные, толсторожие; хорошо высыпаются, хорошо отгуливаются, хотя и под конвоем, и вообще пользуются хорошим здоровьем. Единственная болезнь, на которую они чаще всего жалуются, — полнокровие, прилив крови; единственный недуг, который они испытывают, — тоска и скука. Многие серьезно жалуются на то, что им не дают работы. Бережливые успевают даже накопить достаточное количество денег. Во всяком случае, по окончании срока службы, если палачей, вообще очень наклонных к побегу, успели удержать и не выпустить на волю, они выходят на волю и деньгами могли бы начинать там более обеспеченную жизнь; но дело в том, что отливаются волку овечьи слезы.
Поселенные в волостях на правах государственных крестьян палачи — самые несчастные люди не только в местах Тобольской губернии, где выдумали было селить их кучкою, но и повсюду. Из волости не дозволяют им выходить. Взрослые соседи-крестьяне гнушались разделить с ними кусок хлеба, посадить их за стол; женщины боялись поделиться с ними хозяйственным запасом, считая прикосновение их руки осквернением, взгляд, брошенный на них, нечистым, требующим особого очищения и молитвы Ивану Воину.[81] Мальчишки не упускали на улицах случая, чтобы не потравить проходящего приселенца из палачей. Ни купить, ни продать бывшие палачи ничего не могли, и самая жизнь их на воле являлась хуже каторжной. Некоторые сознательно бежали и в бегах делали преступления исключительно и намеренно для того, чтобы попасть именно на каторгу. Только там они могли еще избегать крайней степени позора.[82] Устаивали немногие, но ни один еще из палачей не женился на сибирячке. Члены экспедиции, в конце 60-х годов снаряженной сибирским отделом географического общества в Туруханский край, нашли там русских поселенцев отунгузившимися. Отцы этих метисов были русские люди, матери — тунгуски. Большая часть потомков носят фамилию Бархатовых; все это потомки палачей, приходящих из бегов с волчьим именем и называющихся фамилиею знаменитого московского ката.
