Джавахарлал Неру - Открытие Индии
И все же я убежден, что на всем протяжении истории ничто так не революционизировало человеческую жизнь, как это сделала наука своими методами и своим подходом. Она проложила путь для дальнейших, еще более радикальных перемен, которые подводят к самому преддверию того, что долгое время считалось непостижимым. Технические достижения науки совершенно бесспорны, ее способность превращать экономику голода в экономику изобилия очевидна, ее вторжение во многие области, считавшиеся до сих пор монополией философии, становится все более явственным. Пространственно-временная и квантовая теории полностью изменили представления о материальном мире. Позднейшие исследования природы материи, структуры атома, превращения элементов, взаимной трансформации электрической и световой энергии еще дальше продвинули человеческое знание. Человек уже не рассматривает природу как нечто отдельное и отличное от себя. Человеческая судьба представляется ныне частью ритмичной энергии природы.
Все эти сдвиги в мышлении, явившиеся результатом развития науки, открыли перед учеными новую область, граничащую с метафизикой. Они сделали из этого различные, часто противоречивые выводы. Некоторые усматривают в этом новое единство, противополагаемое случайности. Другие, подобно Бертрану Расселу, заявляют: «Академические философы со времен Парменида были убеждены в единстве мира. Самое основное из моих убеждений состоит в том, что это вздор». Или: «Человек есть результат действия причин, не преследовавших какой-либо определенной цели. Его появление на свет, его рост, его надежды и страхи, его любовь и верования — все это не более как результат случайного расположения атомов». В то же время новейшие достижения физики дают много доказательств единства природы. «Представление о том, что все предметы созданы из единой субстанции, так же старо, как сама мысль; но только наше поколение, первое за всю историю, способно воспринять единство природы не как безосновательную догму или пожелание, не имеющее надежды на осуществление, а как научный принцип, основанный на самых ясных и четких доказательствах, какие нам только известны» 2.
Как ни старо это представление в Азии и в Европе, интересно сравнить некоторые из новейших выводов науки с основными идеями, лежащими в основе адвайты, не-дуалистической теории веданты. Эти идеи состояли в том, что вся вселенная создана из единой субстанции, форма которой вечно меняется, и далее, что общее количество энергии остается всегда постоянным. Эта теория гласила также, что «объяснение вещей надо искать в их собственной природе и что для объяснения явлений, происходящих во вселенной, не требуется признания каких-либо внешних существ или факторов», из чего следовал вывод о саморазвитии вселенной.
Для науки не имеет большого значения, к чему ведут эти туманные рассуждения, ибо она тем временем движется вперед в сотнях различных направлений, применяя свой собственный точный экспериментальный метод наблюдения, расширяя границы исследованных областей знания и изменяя в процессе всего этого человеческую жизнь. Наука находится, быть может, на пороге раскрытия важных тайн, которые, однако, могут и ускользнуть от нее. Но она будет и впредь идти по предначертанному ей пути, ибо движению ее нет конца. Игнорируя пока что философское «почему?», наука будет продолжать искать ответ на вопрос «как?». Давая ответ на этот вопрос, она делает жизнь содержательнее и осмысленнее и, быть может, в какой-то мере приближает нас к тому времени, когда мы получим ответ и на вопрос «почему?».
А может быть, мы вообще неспособны преодолеть это препятствие, и непостижимое так и будет оставаться непостижимым, а жизнь, со всеми ее переменами, будет оставаться нагромождением добра и зла, цепью конфликтов, причудливым сочетанием несовместимых и взаимно враждебных стремлений.
Или же, наконец, может случиться и так, что самый прогресс науки, совершенно не связанный с нравственной дисциплиной или с какими бы то ни было этическими соображениями, приведет к сосредоточению власти и созданных ею ужасных орудий разрушения в руках дурных и эгоистичных людей, стремящихся к господству над другими людьми, и тем самым к уничтожению великих достижений этого прогресса. Нечто подобное совершается на наших глазах и сейчас: за этой войной стоит все тот же внутренний конфликт человеческого духа.
Как он удивителен, этот человеческий дух! Несмотря на свои бесчисленные слабости, человек на протяжении веков неизменно жертвовал своей жизнью и всем, что ему дорого, во имя идеала, во имя истины, во имя веры, во имя родины и чести. Этот идеал может меняться, но способность к самопожертвованию остается неизменной, и за это можно многое простить человеку и нельзя потерять веру в него. Среди несчастий он не утратил своего достоинства или своей веры в ценности, которыми он дорожит. Игрушка могущественных сил природы, ничтожная пылинка в этой огромной вселенной, он бросил вызов стихийным силам и попытался с помощью своего разума, этой колыбели революций, овладеть ими. Какие бы ни существовали боги, нечто божественное определенно есть в человеке, как есть в нем что-то и от дьявола.
Будущее темно, неопределенно. Но часть пути, который ведет к нему, мы можем видеть, и мы можем идти по нему твердой поступью, помня, что ничто не сломит дух человека, устоявший против стольких опасностей, помня также о том, что жизнь, при всех ее горестях, содержит в себе радость и красоту и что мы всегда можем — если только знаем, как это сделать,— блуждать в волшебном лесу природы.
Так что ж есть мудрость?
Что в поступках человечьих
Иль в божьих милостях возвышенным назвать?
Умение без страха жить и ждать,
На ненависть и гнев руки не поднимать.
Что, кроме как любовь, похвал достойно вечных? 1
БРЕМЯ ПРОШЛОГО
Идет уже двадцать первый месяц моего заключения; луна прибывает и убывает, и скоро исполнится два года с тех пор, как я здесь. Наступит еще один день рождения, чтобы напомнить мне о том, что я старею. Последние четыре годовщины своего рождения я провел в тюрьмах: здесь и в тюрьме Дехра-Дун, а также во многих других тюрьмах, в которых мне пришлось побывать во время моих предыдущих заключений. Я потерял им счет.
В течение всех этих месяцев я не раз подумывал о том, чтобы начать писать, чувствовал и потребность в этом и в то же время какое-то нежелание браться за перо. Мои друзья считали само собой разумеющимся, что я буду писать и создам еще одну книгу, как я это делал во время своих предыдущих заключений. Это превратилось уже почти в привычку.
И все же я не‘приступал к работе. Мне не хотелось произвести на свет книгу, лишенную сколько-нибудь серьезного значения. Писать вообще нетрудно; трудно написать' что-то
3 Еврипид, Вакханки.
стоящее, что-то такое, что не устареет, пока в тюрьме я пишу свою рукопись, а в мире продолжают происходить перемены. Я писал бы не для сегодняшнего или завтрашнего дня, а для неизвестного и, быть может, далекого будущего. Для кого бы я стал писать? И для какого времени? Быть может, то, что я пишу, никогда не увидит света, ибо годы, которые мне суждено провести в тюрьме, могут оказаться свидетелями еще больших потрясений и конфликтов, чем те годы войны, что уже миновали. Индия сама может оказаться полем битвы или же в ней может произойти гражданская смута.
К тому же, если бы мы и избегли всех этих событий, рискованно сейчас писать для будущего, когда все сегодняшние проблемы будут, возможно, уже мертвы и похоронены и на их месте возникнут новые проблемы. Я не мог рассматривать нынешнюю мировую войну как очередную войну, отличающуюся от других только большими масштабами. С того дня, как она разразилась, и даже еще раньше, я был полон предчувствий грандиозных перемен, катаклизмов, в результате которых при всех обстоятельствах должен был возникнуть новый мир. Какую цену будут иметь тогда мои жалкие писания о прошедшей и исчезнувшей эпохе?
Все эти мысли тревожили и сдерживали меня, а за ними в тайниках моего сознания скрывались более глубокие вопросы, на которые мне нелегко было найти ответ.
Подобные мысли и затруднения возникали у меня и во время моего прошлого тюремного заключения, длившегося с октября 1940 по декабрь 1941 года. Большую часть этого срока я просидел в своей старой камере в тюрьме Дехра-Дун, где шестью годами раньше я начал писать свою автобиографию. В течение десяти месяцев я не мог заставить себя работать; я проводил время за чтением, копался в земле и ухаживал за цветами. В конце концов я все же взялся за перо, намереваясь продолжить свою автобиографию. В течение нескольких недель я быстро и непрерывно писал. Но прежде чем работа была закончена, меня неожиданно освободили, задолго до истечения четырехлетнего срока моего заключения.
