Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века
Упоминание Л. Н. Толстого в студенческом гимне связано с его статьей, опубликованной в 1889 году буквально накануне Татьяниного дня. В ней великий писатель призвал молодежь опомниться и не превращать праздник просвещения в подобие престольных праздников в глухих деревнях, где задавленные нуждой крестьяне от безысходности напиваются до скотского состояния. В 1910-е годы, поддерживая линию Толстого, Городская дума предлагала студентам в Татьянин день вместо пивных посетить антиалкогольный музей, располагавшийся возле Никитских Ворот.
Характерную реакцию молодежи на призыв «яснополянского пророка» описал А. В. Амфитеатров:
«Я очень живо помню первую Татьяну после знаменитого манифеста Л. Н. Толстого. В двух-трех частных кружках решено было справить „праздник интеллигенции“ послушно Толстому, „по сухому режиму“. Но, кажется, никогда еще „Эрмитаж“, „Яръ“ и „Стрельна“ не были так законченно пьяны, как именно в эту Татьяну.
Помню только, что [когда] я вошел в «Эрмитаж», еще на лестнице меня остановил студент-медик необыкновенно мрачного вида. На ногах стоял твердо, но – глаза! глаза!
– Ты кто?
Называю себя.
– Писатель? Журналист?
– Писатель. Журналист.
– Так поди же и скажи от меня своему Толстому...
– Да он не мой.
– Как... не... твой?!
– Да так: не мой – и все тут.
– Не твой... это... странно... Чей же?
– Гм... Все равно! Поди и скажи своему Толстому, что Гаврилов пьян. И когда статью в газету писать будешь, тоже так и напиши, что Гаврилов пьян. Назло. И всегда на Татьяну пьян будет. Да![14]»
Тот же мемуарист упоминал еще об одной традиции студенчества: под утро забираться на Триумфальные ворота и пить «растанную с праздником чашу» в компании с бронзовой фигурой-аллегорией Победы. По этому поводу извозчики говорили:
– Во всей Москве только два кучера непьющих: один на Большом театре, другой на Трухмальных воротах. Да и то Трухмального, как ни крепко держится старик, а на Татьяну студенты непременно накачают[15].
Многие из участников и очевидцев «Татьяны» отмечали, что в тот день полиция была более чем снисходительна к не вязавшим лыка студентам. Но если дело все же доходило до задержания буйствующих молодых людей, городовые, по распоряжению начальства, прежде должны были поздравить их с праздником и только после этого отправлять в кутузку.
Кстати, в то время действовало строгое правило: студента, одетого по всей форме, стражи порядка должны были доставлять в участок только на извозчике «с поднятым верхом», но не вести по улице пешим порядком.
Судя по описаниям «Татьяны», которые из года в год появлялись на страницах московских газет, со временем характер этого праздника значительно изменился. Так, в «Эрмитаже» студенческий разгул с речами и качаниями ораторов последний раз происходил в 1905 году. После революции этот ресторан студенты почему-то стали обходить стороной.
В 1910 году Татьянин день вообще был отпразднован очень скромно. Студенты, посидев по пивным и ресторанчикам, без эксцессов разошлись по домам. Профессура собиралась в «Праге», где высказалась за то, чтобы «настоящим обедом было положено начало ежегодным профессорским трапезам в день праздника русского просвещения». «Видимо, – подвел итоги „Голос Москвы“, – прежнее шумное празднование Татьяниного дня отошло в область преданий».
В том же духе высказалась о Татьянином дне в 1914 году газета «Московские ведомости»: «Празднование становится все более бесцветным – „ненавинченная молодежь“ (т.е. избавленная от влияния революционных агитаторов) потеряла вкус к демонстративным выступлениям». Максимум, на что оказались способны студенты, – это пробиться через наряд полиции, выставленный в дверях переполненного до отказа ресторана «Бар», и там немного побуйствовать. По свидетельству очевидца, следование традициям выглядело так:
«Кто-то танцует на столе, подбрасывая ногами далеко в сторону тарелки, вилки и ножи. Кто-то, забравшись под стол, мощным движением плеча опрокидывает его...
Четыре дюжие руки крепко держат какого-то «новичка», направляя на его голову струю пенистого пива. Кому-то льют за воротник прямо из бутылки дешевенькое бессарабское вино.
И все это заглушается песней, слов которой разобрать нельзя, за совершенно невероятными, нечеловеческими криками какой-то компании, возлежащей на буфетном прилавке».
Попытки же некоторых из студентов провозгласить тост за уволенных профессоров оканчивались безрезультатно. Призывы выразить поддержку политическим оппозиционерам тут же заглушались пением. Да и на товарищеских обедах профессуры, по наблюдениям корреспондента, либеральных речей было произнесено очень мало.
Поскольку «Стрельна» была закрыта, а в «Яре» отменили обычную программу, основными центрами веселья стали городские рестораны. Кроме уже упомянутого «Бара», молодежь набилась в «Аполло». «Новинкой сезона 1914» стало участие в застольях и танцах «курсисток».
Весьма показательно, что в тот год студенты «качали» не любимых наставников, призывавших к свободе, а попавших под руку на Тверской... полицейских. Едва какой-нибудь городовой произносил: «Потише!» или «Безобразничать не стоит господам студентам», как в ответ раздавался крик: «Качать!» Когда страж порядка снова оказывался на ногах, он слышал примирительные слова:
– Татьяна, товарищ, ничего не поделаешь! Судя по всему, городовые относились снисходительно к студенческим шалостям, но и бдительности не теряли. Стоило полицейскому среди форменных шинелей заметить оборванца, как тут же раздавался грозный рык:
– А ты здесь зачем?
– Так со всеми праздную, – отвечал люмпен. – По случаю Матрены.
– Я тебе дам, – следовал вердикт, – в карман норовишь!
И «подозрительная личность» с позором изгонялась прочь.
Вся Тверская от Охотного Ряда до Триумфальных ворот была запружена студентами. Везде звучали песни. Изловив человека с гитарой, студенты требовали: «Танго!», и прямо на тротуаре начинался импровизированный бал.
Поздней ночью толпа студентов в несколько сот человек собралась у памятника Пушкину. Опять звучали песни, шла веселая игра в чехарду, в снежки.
«Крики усиливаются, – подмечал новые детали репортер. – Но это кричат уже не студенты, а спасающиеся от их преследования милые, но погибшие созданья.
Одну из несчастных девиц, несмотря на ее душераздирающий визг, студенты подхватывают на руки и начинают качать, но, не рассчитав своих сил, роняют на землю.
Ругань, проклятья...
– Чтоб вам подохнуть, окаянные!
И это:
– Хоть вы и господа студенты, а только увечить человека никак невозможно».
Последний раз московские студенты отметили «Татьяну» более-менее традиционно – с шумной «оккупацией» «Стрельны» и купаниями в ее аквариуме для стерляди – в 1917 году.
Масленица
Блин румяный
Со сметаной,
С свежей семгой и с икрой!..
Декадент, как стелька пьяный,
Что с тобой ?
WegaЗимний сезон балов и прочих развлечений завершался Масленицей. Не было в Москве мало-мальски приличного литератора или журналиста, который хотя бы однажды не обратился к теме города во время этих праздничных дней. Но что характерно, судя по этим описаниям, на протяжении всего интересующего нас периода московская Масленица в своих главных чертах оставалась практически неизменной. Вот, например, что писал об этом празднике обозреватель московской жизни в преддверии XX века:
«Сегодня начинается Масленица...
Разгульная, веселая неделя, когда почему-то всякий обыкновенно весьма умеренный обыватель считает своим священнейшим долгом есть и пить совершенно неумеренным темпом...
Блины и их неизменные спутники: зернистая икра, семга, сметана – вот интересы масленичной недели... Напитки всех сортов и видов – вот ее злобы дня!
Сообразно с усиленным «питанием» идет и усиленное веселье!
Последняя театральная неделя – это какая-то каторжная работа для актеров и какое-то судорожное веселье для публики... Спектакли днем и вечером... Все спешат навеселиться на весь длинный Великий пост...
Кстати, о московском веселье...
Я не знаю почему, но наше московское веселье носит характер довольно тяжелый! [...] Отчасти, я думаю, что немало этому способствует и то, что московская публика любит-таки покушать блинов со всеми необходимыми «прилагательными» к ним... И после пяти-шести десятков блинов – едва ли «легкость» будет у места».
Писатель А. Пазухин постарался отразить необычность настроения, овладевавшего москвичами с приходом Масленицы:
«При наступлении этой недельки жизнь обывателя совершенно выскакивает из-под колеи и несется сломя голову где попало и как попало, забывая совершенно вчерашний день и уж нисколько не думая о дне завтрашнем.
