Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет
На восемь лет выпав из жизни, Син и Чхве повсюду оказались чужаками, бездомными скитальцами. Америка встретила их с распростертыми объятиями – спасибо ей. Но дом – дом, который у них отняли в 1978-м, – был в Южной Корее.
Возвращаться они опасались. Закон о национальной безопасности по-прежнему действовал, и южнокорейцев, силой увезенных на Север, бывало, обвиняли в измене родине и бросали в тюрьму. И они так давно не были дома – вдруг и там все чужое? Но не поехать они не могли. В 1999 году, спустя двадцать один год после похищения, режиссер Син и госпожа Чхве навсегда вернулись в Сеул.
Южная Корея, с которой их разлучили в 1978-м, была военной диктатурой – цензура душила искусства и СМИ, на улицах Сеула нередко клубился слезоточивый газ и бушевали беспорядки. Страна, куда они приехали на исходе XX века, оказалась богатой, демократической, мирной и урбанизированной. В 1988 году там успешно прошли летние Олимпийские игры, а в 1990-м – первые поистине демократические выборы, в результате которых президентом стал Ро Дэ У Страна обернулась той, о которой десятилетиями мечтали Син и Чхве, а с ними и миллионы других граждан.
В аэропорту их встретили сотрудники КЦРУ – забрали, подключили к детекторам лжи и приступили к бесконечным допросам. Оба по глупости надели часы, подаренные Ким Чен Иром: Син – золотой «ролекс», Чхве – первые именные часы Ким Ир Сена. Эти сувениры у них конфисковали. Под конец долгого дня допросов – обвинив Сина, по его словам, в том, что он северокорейский шпион, – их отпустили при условии, что они дадут интервью, проведут пресс-конференции и публично отрекутся от Севера. Так они и поступили, в своих традиционных образах: Чхве – с идеальной прической и макияжем, в больших солнечных очках и сшитом на заказ наряде, Син – в черном костюме французского покроя и шелковом цветном галстуке. Узрев эту элегантную пару, южнокорейцы не поверили, что Син Сан Ока и Чхве Ын Хи похитили. Как-то непохоже, говорили люди, что этим двоим выпали тяжкие невзгоды. Ну, старики. Ну, богатые. А разве не Син только что снял эту ужасную «Маюми», поизгалялся над горем тех, кто потерял родных в теракте? Во дают – еще и мемуар накатали. Ну конечно, денег-то всем охота.
Это было, говорила Чхве, «жестоко» и «горько». Во всем мире их уважали – и только соотечественники не желали ни поверить, ни принять. «Все были против нас, – рассказывала она. – Когда мы спрашивали, прочли ли они нашу книгу, выяснялось, что большинство книгу не читали. Просто от кого-то что-то услышали и давай рассуждать, до чего неправдоподобна наша история». Что хуже всего, они тотчас стали пешками в политических играх. Те, кто склонялся к правому крылу, поминали их как пример зверств преступного северокорейского режима. Те, кто симпатизировал левым, видели в них инструмент южнокорейского консервативного истеблишмента и не верили им, считали, что и похищение, и побег выдуманы, книгу написали безымянные агенты властей, а пленку с записью голоса Ким Чен Ира сфабриковало КЦРУ с привлечением актеров озвучки. Син, говорили сторонники этой версии, не мог работать на Юге, поехал на Север, а затем то ли сам передумал, то ли его выкрало КЦРУ От доказательств обратного такие люди отмахивались, а их подозрения со временем засели во многих головах. Весь мир верил, что Син и Чхве жертвы похищения, а в Южной Корее бурлили слухи, ставившие под сомнение правдивость их истории.
Оба недоумевали. Они столько пережили – и вот так их встречает родина?
Они сняли домик в Сеуле и попытались вернуться к работе. Но времена настали трудные. Оба устали, оба были в долгах. Шансов найти себя в современном, смелом, молодежном кинематографе Южной Кореи у Сина, киношного реликта тридцатилетней давности, уже было немного. Японский киноман, который порой организовывал прокат чудного культового кино и писал для японского «Плейбоя» под псевдонимом «Эдоки Дзюн» (японская версия «Эда Вуда-мл.»), купил права на «Пульгасари» и с ошеломительным успехом выпустил его у себя на родине. Син через суд добивался возвращения своего имени в титры, но проиграл: фильм контролировали северокорейские законы, а северокорейские законы диктовал Ким Чен Ир. Пару лет спустя «Пульгасари» выпустили на видеокассетах и DVD в США; все над ним насмехались, но фильм в мгновение ока стал культовой классикой. Сину не досталось ни цента.
Зато чувство юмора ему не изменяло. Журналисты, навещая его офис на окраине Сеула, неизменно отмечали, что по стенам висят не только его фотографии с женой в 1960-х или его портрет с Катрин Денёв и Клинтом Иствудом в Каннах в 1994 году, но и сюрреалистический снимок, на котором он и Чхве позируют с Ким Чен Иром и Ким Ир Сеном. В 2003 году Син признавался одному журналисту: «Воображая много денег, я вспоминаю Северную Корею». Затем, когда его спросили, как Ким Чен Ир повлиял на его жизнь, Син игриво пихнул жену в бок и улыбнулся: «Очень позитивно. Наверное, это она ему подсказала нас похитить. Очень хотела, чтоб мы опять сошлись».
Он изображал беспечность, однако честолюбца, который всегда жаждал быть в гуще событий, повсеместное небрежное равнодушие ранило еще сильнее, чем недоверие и подозрения. Он поставил в Южной Корее еще один фильм, «Историю зимы» – камерную серьезную драму о старческом слабоумии и хрупкости преклонных лет.
Фильм так и не выпустили. Больше Син в видоискатель не смотрел.
Эпилог: 2013 год
На столе перед старушкой – лимонный чай и горячая вода. На улице плюс тридцать восемь, влажно и душно, но пить холодное больше нельзя, объясняет старушка, – проблемы с горлом и пищеводом. Глаза ее сосредоточенно блестят. Двигается она медленно, осторожно – и редко.
Госпоже Чхве восемьдесят восемь лет, и передвигается она только в кресле-каталке. Выглядит сообразно возрасту. На ней громадные очки с диоптриями и серая кепка, из-под которой торчат седые завитки. Бледное лицо накрашено деликатно, но тщательно. Она в брюках и голубой блузке-жакете поверх бордового топа, в дорогих на вид серебристых туфлях на низком каблуке; на шее висит большой квадратный медальон из серебра. На трех пальцах кольца, одно из них (второе) – обручальное. Иногда говорят, что едва кинозвезда или рок-идол входят в комнату, меняется плотность воздуха. Чхве Ын Хи – под девяносто, в кресле-каталке – при ней такое тоже происходит.
В кафе «Поп-стрит» (заведение, каких в Южной Корее немало, – отчасти ресторан, где подают что угодно, от традиционной корейской кухни до спагетти болоньезе, гамбургеров и салата «Цезарь» с курицей, отчасти кофейня а-ля «Старбакс») госпожа Чхве четыре часа пересказывает свою историю, отвечает на вопросы любезно и с достоинством. На вопрос, какой главный вывод должны сделать читатели из ее с Сином истории, она отвечает не колеблясь.
– Главное, – говорит она, – чтобы люди наконец поняли: правда есть правда.
Син Сан Ок умер 11 апреля 2006 года. Даже теперь, годы спустя, когда госпожа Чхве ночами не может уснуть, ей порой чудится, что вот она зайдет в кабинет, а Син там – работает, как работал до последних дней.
За пару лет до смерти он замолчал. Если к нему обращались, он лишь печально и устало улыбался. Отвечал разве что шепотом, одной фразой: «Мне особо нечего сказать». В 2005 году случились осложнения после пересадки печени, через несколько месяцев последовала вторая операция; Син был стар, слаб и выздоравливал с трудом. Чхве не могла купить машину и каждый день моталась к нему в больницу на автобусе. Теперь она винит одну из сиделок Сина – та переутомляла его упражнениями, торопила выздоровление. Еще Чхве винит Ким Чен Ира – что справедливее – за годы тюрьмы, подорвавшие Сину здоровье. В больнице Син подхватил гепатит и сдавал не по дням, а по часам.
Вечером 11 апреля Чхве поцеловала его перед уходом и, как обычно, спросила, не нужно ли ему чего-нибудь. Син улыбнулся:
– Дай руку. Посмотрим, какая ты сильная.
Пальцы у него, вспоминает она, были теплые, нежные. Он долго-долго держал ее за руку, потом отпустил и тихо, ласково сказал:
– Можете идти, госпожа Чхве.
Чхве улыбнулась и пообещала приехать рано утром. А чуть позже организм Сина отказал. Последние его слова были обращены к сиделке – глядя, как из открывшейся раны на койку, а оттуда на пол течет кровь, он сказал:
– Пожалуйста, уберите тут за мной.
Мобильник госпожи Чхве зазвонил, когда она выходила из автобуса, привезшего ее домой. Весть не укладывалась в голове. После развода, говорит она, «я все равно могла его ненавидеть и по нему скучать»: она знала, что где-то в мире он по-прежнему живет. А теперь его не было – и не осталось ничего.
– Смерть, – говорит она, – это очень холодно.
Панихида состоялась в старинном здании больницы Сеульского государственного университета. Отдать дань покойному пришли кинозвезды шестидесятых и семидесятых – большинство с той золотой поры и не виделись. Син Ён Гюн, один из любимцев покойного, блиставший, помимо бесчисленных прочих фильмов, в «Евнухе» и «Красном кашне»[45], произнес речь – сказал, что корейская киноиндустрия своим нынешним обликом обязана Сину. Министр культуры и туризма Ким Мён Гон, сам бывший актер и сценарист, выразил соболезнования и возложил на гроб орден за культурные достижения «Золотая корона» – это высшая награда художнику в Южной Корее. Некролог напечатали газеты по всему миру, от «Нью-Йорк таймс» до «Гардиан», и все авторы первым делом вспоминали не фильмы Сина, а похищение. Как подытожил заголовок в «Таймс», «УМЕР ПОХИЩЕННЫЙ ДИКТАТОРОМ КОРЕЙСКИЙ КИНОРЕЖИССЕР СИН САН ОК, 80 ЛЕТ».
