Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944 - Геннадий Леонтьевич Соболев
Без этого нет жизни. Нет связи времен.
Забвение – это обморок позора. Смертельный обморок.
Потом мы едем в Петрокрепость. До нее всего три километра. Мы въезжаем в нее как победители, разгоряченные боем, точно так же, как мы входили сюда втом январе 1943 года, когда она еще называлась Шлиссельбургом.
Обратную дорогу мы молчим. Молчим каждый о своем.
Мы проезжаем мимо новых поселков и заводов. Мимо памятников мужеству и народной печали. Мимо детских садов и школ, мимо лабораторий и исследовательских институтов, мимо необозримой картины самой жизни.
Мы едем через эту жизнь.
И жизнь тех двадцати миллионов наших братьев и сестер по Победе где-то живет вместе с нами.
Мы едем по левому берегу Невы. Через Мгу и Ижору. Мы отстояли этот город. И мы стали его частицей.
И наш вздох есть в песне его будущего.
Мы едем, и у нас светло и на душе, и перед глазами.
И шофер Юра удивляется, улыбаясь, этой, может быть, непонятной для него нашей молчаливости.
И мы любим жизнь. Очень любим. Всей чистотой юношеской влюбленности, всей скорбью военного опыта. Мы молчим. Потому что давно научились понимать ответственность слова.
Невский пятачок. Воспоминания участников боев под Невской Дубровкой в 1941-1943 годах/ сост. К. К. Грищинский. Л., 1977. С. 356–362.
Из письма О. Ф. Берггольц М. Ф. Берггольц
24 января 1943 г.
…Как я думала о тебе, сестрёнка, в ночь с 18 на 19 января… У нас всё клубилось в Радиокомитете, мы все рыдали и целовались, целовались и рыдали – правда! И хотя мы знаем, что этот прорыв ещё не решает окончательно нашу судьбу, – ведь, чёрт возьми, так сказать с другой стороны, немцы-то ещё на улице Стачек, 156, все же весть о прорыве, к которой мы были готовы, обдала совершенно небывалой, острой и горькой в то же время радостью… Мы вещали всю ночь, без всякой подготовки, но до того всё отлично шло – как никогда. ‹…› До чего это трогательно было и приятно, что именно сюда, в Радиокомитет, стремились люди. Одна старушка в пять часов утра встала и шла из Новой Деревни пешком, не в силах дождаться трамвая, «поговорить по радио», ее выпустили, конечно. ‹…› Повторяю, хотя мы ещё накануне кое-что существенное знали и, слыша гром нашей артиллерии, понимали, что он значит, известие меня ошеломило. Просили, чтоб я написала стихи, – но рифмовать я ничего не могла. Я написала то, что просилось из души, с мыслью о Коле, вставила две цитаты из «Февральского», – и как будто бы вышло. Когда села к микрофону, волновалась дико, и вдруг до того начало стучать сердце, что подумала, что не дочитаю, – помру. Правда. И потому заговорила задыхаясь и чуть не разревелась в конце, а потом оказалось, что помимо текста именно это «исполнение» и пронзило ленинградцев. Мне неудобно даже тебе писать об этом, но факт, при этом для меня совершенно неожиданный: на другой день все говорили об этом выступлении. («Вот сказала то, что все мы думаем, и так, как все чувствовали») – и до сегодняшнего дня я продолжаю получать письма – отклики на это выступление – в стихах и прозе. Некоторые пишут: «Мы сразу после известия о победе стали ждать Вашего выступления – и не ошиблись: мы услышали Ваш уже так знакомый и милый голос, и Вы сказали, что у всех у нас горело в сердце».
Ольга. Запретный дневник. Дневники, письма, проза, избранные стихотворения и поэмы Ольги Берггольц. СПб., 2010. С. 227–228.
Из книги Николая Тихонова «Ленинградский год»
1943
Ленинград в январе
1
Если в январе прошлого года ленинградцы жили, как зимующие в самых драматических условиях полярники, окружённые тьмой и холодом, собрав всю силу воли и твёрдо решив пройти через всё, дожить до весны, до тепла, до света, собирая подчас последние силы, чтобы продолжать каждодневные работы для фронта и города, для дома и отечества, – то в этом году январь был встречен совсем другим народом, совсем в другом настроении.
Город жил размеренной, строгой жизнью, в нужде и в заботе, но уже было предчувствие не календарной весны, ещё далекой, а уверенность, тайная и крепкая, что скоро, скоро произойдёт перемена, что длинный, тяжкий путь испытаний осветится новым светом, что события на перевале времени. И от этого сознания скорее двигалась работа, веселее становилось на душе и светлее горели детские ёлки.
И вдруг в историческую ночь, восемнадцатого января, ленинградцы услышали весть с фронта, которую три раза повторило радио, и тогда всем стало ясно, что произошло долгожданное – блокада прорвана! Всю ночь в городе не спали, всю ночь играло радио, песни и музыка разносились в эфире.
Трудно человеку, не жившему в Ленинграде в дни блокады, понять чувства, переполнявшие сердца ленинградцев. Всю ночь звонили телефоны, всю ночь говорили в квартирах, собирались собрания в цехах. Новые рекорды ставились на военных предприятиях. Уже вытаскивали флаги, чтобы вывесить их на домах, чтобы утром весь город сиял красными полотнищами. Мысли всех неслись к фронту, и сам город, сверкая морозными узорами своих великолепных зданий, вставал в новой красоте.
Плечи выпрямились, глаза заблестели. Все хотели знать подробности, все говорили разом.
2
Чтобы штурмовать высокий левый берег Невы, сильно укреплённый и защищенный многими орудиями, пулемётами и миномётами, чтобы форсировать широкую реку, надо было приготовить к этому бойцов. Отыскали озёра с подходящим ледяным пространством и с крутыми берегами, и бойцы приучались преодолевать бегом лёд и карабкаться на крутые склоны. Они тренировались, как суворовцы перед штурмом Измаила, и они делали это с энтузиазмом, зная, что речь идёт об операции, которая должна разорвать блокаду, отбросить с берега Невы немецкие дивизии. И их натиск был произведен с решительностью и уменьем.
В несколько минут было преодолено пространство Невы, и бойцы уже вели бои во вражеском расположении. Это были жестокие упорные схватки, где родились новые герои, где была добыта дорога на восток, на соединение с волховцами. Бойцы забыли всё, кроме слова: вперед!
Один красноармеец, чувствуя недомогание, пришел в ППМ, чтобы, как он сказал, попросить порошку от кашля. Его осмотрели и сказали, что он должен быть немедленно эвакуирован, как тяжело больной.
– Как! – сказал он. – Я уйду из боя, из такого боя в самую горячую минуту. Нет, я иду в полк!
И он сражался до тех пор, пока его часть не выполнила боевого задания. Тогда его уговорили отправиться на леченье. Он пришёл в ППМ, лёг на носилки и умер.
Я сам видел командира, который
