Андрей Колесников - Веселые и грустные истории про Машу и Ваню
«Вообще нереально!»
Надо же что-то делать, думаю я. Надо спасать. Спасаться. Их спасать… Что-то и в самом деле происходит, и мне кажется, что они уходят от меня… а не я от них… Мне все казалось, что они от меня никуда не денутся. Мне правда так казалось. Что эти мои командировки только идут нам на пользу. Что мы скучаем и от этого начинаем любить друг друга так, что то ли искры из глаз, то ли слезы. То ли радости, то ли любви.
Но в какой-то момент, как я, по-моему, уже писал, это все рухнуло.
– Маша, – говорю я, – что ты плачешь?
– Ничего, – говорит она, выйдя из своей комнаты, стоит в коридоре, и я вижу, как она делает знак маме: подойди, я что-то хочу сказать тебе… только чтобы папа не видел.
Потом, когда мы выходим на улицу и я сажусь в машину, она вдруг замолкает, хотя что-то до этого отчаянно рассказывала своей маме, и на лице ее было такое же выражение, как когда она упрашивала меня купить ей голубое платье: выражение безграничной мольбы и скорби.
– Маша, – говорю я, – почему ты плакала и что ты рассказывала? Может, я тоже что-то посоветую? Может, я все-таки на что-то гожусь?
– Ничего, – отвечает она, и на лице ее теперь какое-то почти надменное выражение.
– Так не получится, Маша, – говорю я, и в голосе моем помимо моей воли тоже появляется надменность.
Но она ее сразу улавливает.
– Папа, я плакала, потому что я не понимаю, зачем она вышла из его машины и ушла! – И Маша начинает тихонько подвывать.
– От кого?
– От этого парня!
– Как называется этот фильм? – спрашиваю я.
– «Как бросить парня за 10 дней»… – постанывает она.
– Тогда понятно. На этом ведь фильм заканчивается?
– Ну да!
– Так вот она его и бросила. 10 дней прошли. Фильм закончился. Она вышла из машины. Я только не понимаю, зачем ты его смотрела. Это взрослый фильм, такие смотреть – только расстраиваться.
– Ты смотрел его?
– Нет.
– И все знаешь? Да?! – переспрашивает она. – А что же тогда она уже выходила из машины, а?! Ведь это уже было один раз! Она уже выходила! А потом они опять целовались!
– Так это же, – говорю, – середина фильма была. Еще только пять дней прошло.
– А-а, – говорит она, – и что, они никогда не будут вместе?
– Вряд ли, – говорю. – Только если продолжение снимут.
– Поняла теперь, – говорит она и тяжело замолкает.
– Маша, – спрашиваю я, – а как ты думаешь, любовь есть?
– Конечно! – отвечает Маша. – Целуются же все! То есть она хорошо отличает любовь, например, к родителям от той, в которой целуются. Любовь к родителям – это что-то такое совсем другое, видимо. То, что может на время исчезнуть, потом возникнуть снова… И, я так боюсь, исчезнуть навсегда. Или не может? Ну, просто отойти на второй план. Отец же справится с ролью второго плана? Третьего?!
И я решаю сам отойти на второй план. Тем более что в жизни Вани-то я, надеюсь, еще пока на первом.
И на следующий день я иду на детскую площадку, чтобы сыграть роль второго плана в одной короткометражке и заглавную роль – в другой…
И я вижу страшную картину: Ваня, лежа и запрокинув голову, кружится на карусели, которую раскрутили старшие мальчишки и тут же убежали, – и голова почти касается земли. Он пытается подтянуться на руках, потому что ему самому, видимо, уже страшно, но центробежная сила сильнее его рук, и он так и висит беспомощно, пока я бегу к нему, а потом, как-то весь извиваясь, все-таки оказывается на этой карусели и лежит без сил под скамейкой.
Няня метрах в 30 увлеченно болтает по телефону.
У меня был брат. Ему было семь лет, когда он упал с качелей и длинная доска с металлическим сиденьем, опускаясь, ударила его по виску. Его не спасли.
– Ваня, – тормошу я сына за плечо, – не смей! Никогда не смей так делать! Ты слышишь?!
– Я слышу, – говорит он. – Я тебя увидел, когда ты меня еще не видел. И я хотел тебе показать, как я умею.
– Никогда, Ваня!!!
– А ты видел? – спрашивает он. Маша бежит ко мне с криком:
– Папа, принеси мне туфли из дома! Светло-серые! А то мы с Машей не можем танцевать!
Я понимаю, что она не кокетничает: на ней кроссовки с колесиками, на которых она может проехать половину футбольного поля. И они действительно с этой девочкой танцевали, вернее, другая Маша пыталась показать моей Маше какое-то па.
Она могла бы попросить няню принести ей туфли, но она просит меня, потому что хочет показать Маше свою власть надо мной.
«Надо быть великодушней», – говорю я себе и отвечаю своей Маше:
– Домой уже пора вам, по-моему.
Я затыкаюсь сразу, как только вижу в глазах Маши слезы. Тут Ваня несется к нам с футбольным мячом. Еще не все потеряно.
– Будете со мной в одной команде? – спрашиваю я.
– Я буду! – сразу говорит Ваня.
– И я буду, – сквозь зубы отвечает Маша.
Мы с ними иногда играем в футбол. Но только Маша быстро на что-нибудь обижается и уходит. А Ваня стоит на воротах до конца.
Он и теперь встает в ворота, Маша где-то чуть сзади, я, как всегда, в нападении. Против нас уже целая команда. Их четверо, шустрые пацаны, лет по восемь-девять каждому.
Мяч у них, они здорово играют в бортик на этой фут-больно-хоккейной площадке – и Ваня!.. Теперь Маша! Удар! Я подбираю мяч, обвожу одного, удар в бортик. Отсекаю сразу двоих, выхожу один на один… Мы ведем.
– Я тоже забью, – говорит мне Маша, когда я оказываюсь рядом. – Спорим?
– Забьешь! – говорю я и рвусь к воротам. – Пас дай! У нее отбирают мяч. 1:1.
Она плачет и уходит с поля. И я понимаю, что это конец. Потому что она вся в меня. И уговаривать ее вернуться бессмысленно. Я бы тоже ушел.
Мы остаемся вдвоем против четверых. Ваня берет уже второй удар. И тут меня разбирает злость, и она не спортивная. Меня бесит то, что я никак, даже если уже очень стараюсь, не могу найти с ней общий язык. Не мо-гу!
Весь на этой злости, я бью от своих ворот. Они не ожидали: 2:1. Отбираю, бегу, бью: 3:1… 4:1. 4:2. Они тоже разозлились. Но уже 5:2. 6:2.
– Папа, они слабаки!
– Ваня, – кричу я, – нет, просто мы лучше!!!
– Это не Ваня! – слышу я. – Это Маша!
Она стоит вместе с другой Машей за сеткой за их воротами, и я вижу, что она вся там, на поле…
– Папа, давай!!! – кричит моя Маша. Моя.
7:3. Все, нам пора. Последний раз я так уходил из казино, выиграв полумесячную зарплату. Достойно и не спеша, потому что ноги не держали.
– Конечно, – говорит один из этих пацанов, Максим. – Такого папу нереально обыграть!
Я оборачиваюсь и смотрю на Машу: она слышала?!
– Вообще нереально! – кричит она, просто захлебываясь от смеха.
«У нас в квартире живет горилла»
Мы с Ваней пошли на футбол. Я Маше тоже предлагал, но она отказалась. Мне это было обидно, тем более что они оба уезжают на следующей неделе на целый месяц. Они едут в Грецию, на море. Маша едет со своим первым классом, который она как-то незаметно закончила.
Много чего происходит до обидного незаметно. И даже до катастрофически, до непоправимо обидного. Я вот, например, был потрясен несколько дней назад, когда пришел на их концерт в школу и Маша там, кроме того что прочитала два стихотворения, сыграла на пианино. Я был правда этим потрясен до основания. Примерно так же я был бы потрясен, если бы она вдруг поплыла баттерфляем. Или прыгнула с шестом (этому я бы, кстати, удивился меньше всего).
– Маша, – спросил я ее, – ты когда научилась играть на пианино?!
– Давно уже, – сказала она.
– Как это давно?! А почему я об этом ничего не знаю?!
– Папа, да ты даже платишь за это, – спокойно сказала она.
– И сколько раз в неделю ты занимаешься?
– Каждый день, – безжалостно закончила Маша.
– И сколько это уже происходит?
– Уже год.
– Как же так? Про ушу я все знаю, а про пианино – ничего!
– А ты сам подумай, – вздохнула Маша. Вот я теперь и думаю.
Закончив первый класс, они едут отдыхать и от ушу, и от пианино. С ними едут учительницы, так что вроде не страшно. Более того, милосердный завуч школы сама предложила, чтобы поехал и Ваня, который ходит в детский сад, но при этой же школе. Завуч сказала, что возьмет Ваню, потому что Маша без него очень скучала, когда до этого с классом в осенние и весенние каникулы ездила на неделю во Францию и Англию.
Месяц без детей – это, конечно, страшно. Еще страшнее, по моим представлениям, месяц без родителей. Но мы идем на это, потому что на это идут они. Я понимаю, что они не до конца представляют себе, как скрутит их через неделю ностальгия и тоска по мне, например. Я думаю, что так будет. Я надеюсь на это. Но если бы только это, я бы их, наверное, все-таки не отпустил. Я их отпускаю, потому что отдаю себе отчет в том, что именно об этом путешествии они оба, может, будут помнить всю жизнь. Я пробовал ставить себя на их место и представлял, что отец, когда я был таким же, как они, сказал бы мне, что можно поехать на море с классом без родителей. И я начинал испытывать к нему такую пылкую благодарность, что сразу же мысленно отпускал Ваню и Машу в эту сложную загранкомандировку.
