Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3
Председатель. — Вы думаете, что такой служака, как Герасимов, мог оставить неясной для себя эту часть объяснений агента?
Трусевич. — Я с агентурой никогда не имел сношений, так что не знаю, как техника происходит, но могу сказать…
Председатель. — Простите меня, как же вы хотите утверждать, что вы занимались только законодательством департамента полиции? Ведь несомненно, что это — основная задача ваша, основная работа ваша была.
Трусевич. — Нет, я смотрел так, что это одна из задач департамента полиции и моей работы. Но, если вы задаетесь целью выяснить какой-нибудь факт, скажем, дело социал-демократической фракции, то нужно выяснить при этом и положение директора департамента, принять во внимание тот крупный переворот, посмотреть на тот крупный переворот, который я произвел в департаменте, потому что я именно смотрел на департамент совершенно иначе.
Председатель. — Получается так, что нужно было реформировать департамент; для этого пришел Лопухин, затем вы, за вами следует, в качестве товарища министра, Джунковский, который тоже хочет реформировать, а департамент полиции живет до последнего времени попрежнему.
Трусевич. — Розыскная часть, действия агентуры, это действительно было. Я утверждаю, что это будет до тех пор, пока какому-нибудь государственному строю придется отстаивать свое существование. Не будет называться департамент полиции, будет называться как-нибудь иначе. Весь вопрос в том, что такое департамент полиции должен представлять собою, с моей точки зрения, и чем он был, когда я его принял.
Председатель. — Разрешите просить. Если эта часть, по вашему мнению, имеет отношение к делу, будьте любезны изложить ее на отдельной бумаге, в виде заявления.
Трусевич. — Я думаю, что я просил об этом в моем заявлении на имя министра. В общих чертах вы изволили записать это тогда, когда вы у меня были.
Председатель. — Когда вы подали заявление?
Трусевич. — Там два заявления, от 10 марта. Одно из них было прошение.
Председатель. — Простите, оба заявления от 10 марта?
Трусевич. — Оба от 10-го.
Иванов. — По поводу этой части вашего показания?
Председатель. — Относительно департамента полиции.
Трусевич. — Там, между прочим, говорится о том, как я вошел в департамент полиции и что было сделано. Самый лучший показатель произведенной реформы — это розыскной отдел. До меня в департаменте полиции был какой-то отряд филеров. Я совершенно его уничтожил.
Председатель. — Мы прочтем это в вашем заявлении. Если что будет неясно, мы у вас спросим. Итак, значит, в самых общих чертах вы были осведомлены об арестах в связи с делом социал-демократической фракции 2-й Государственной Думы. Детали вам неизвестны?
Трусевич. — Я в подробности не входил по той простой причине, что, как мне припоминается, дело это после обыска сразу было передано судебным властям.
Председатель. — Теперь скажите, пожалуйста, что вы помните относительно того более позднего момента, когда к вам стали поступать сведения о Шорниковой? Ведь вам известно, что Шорникова не была арестована в момент, так называемой, ликвидации?
Трусевич. — Очевидно. Во время ликвидации эта фамилия не называлась.
Председатель. — Вы знаете, может быть, что Шорниковой дали денег и паспорт, чтобы она скрылась.
Трусевич. — Понятия не имею. Когда она получила паспорт?
Председатель. — После ареста группы. Но вы считаете нормальным то обстоятельство, что агент ваш не был арестован, а, напротив, были приняты меры к тому, чтобы он скрылся. Вы считаете это законным?
Трусевич. — Это есть положение, вызываемое необходимостью поддержания известного строя. Я должен сказать, что теперь, когда вы смотрите ретроспективно, все это представляется вам совершенно иначе, чем представлялось, с точки зрения директора департамента, в ту минуту.
Председатель. — Остановимся тут на одном пункте. Департамент полиции допускает госпожу Шорникову бежать, даже выдает ей с этой целью паспорт и деньги. Затем следователь, как и все следователи, пишет постановление о привлечении этой госпожи по 102 ст. угол. улож., о чем и сообщает департаменту полиции, и департамент полиции помещает Шорникову в розыскные ведомости, как разыскиваемую и подлежащую задержанию. Как вам представляется такая двуликая деятельность департамента полиции? С одной стороны, этот орган министерства внутренних дел отпускает своего агента, члена сообщества; с другой стороны, орган министерства юстиции привлекает этого агента по 102 ст. и сообщает об этом органу министерства внутренних дел, за государственный счет пользуется трудом чиновника, который пишет: такую-то женщину нужно разыскать и арестовать, ибо она преступница.
Трусевич. — Это было бы совершенно справедливо, если бы департамент полиции знал, кто такая Шорникова, знал ее фамилию. Но я думаю, что если пересмотреть дела департамента полиции, вероятно, ее фамилии там вовсе не окажется.
Председатель. — Т.-е. вы утверждаете, что Герасимов не знал кто такая Шорникова?
Трусевич. — Герасимов не есть чин департамента.
Председатель. — Я забыл, что это на Мойке, а вы сидели на Фонтанке.
Трусевич. — Следователь сообщает: разыскать. Чиновник пишет об этом в розыскной журнал. Если бы Шорникова значилась в алфавите департамента, то чиновники, действительно, могли бы сказать: «позвольте, такая фамилия у нас есть»…
Председатель. — Вам не кажется, что так мог бы отвечать помощник столоначальника, которому ставится в вину какая-нибудь канцелярская описка! Но ведь вы стояли во главе учреждения, которое все время тем и страдало, что стремилось играть политическую роль в жизни страны.
Трусевич. — Я привел это в доказательство того, что директор департамента не касался вопроса, кто помещен в розыскную ведомость. Эта ведомость подписывалась, вероятно, начальником отделения, — чисто механическая была работа. Вы задаете вопрос, как это могло быть, что одно и то же учреждение играло по отношению к одному и тому же лицу двоякую роль. Я говорю, что если бы департамент знал, что агент Герасимова называется Шорниковой, то дело было бы иначе.
Председатель. — Но следователь, когда пишет свое постановление, знает о том, по какому делу она привлекается, и сообщает об этом департаменту, ибо он в постоянном сношении с полицией, в том числе и с департаментом полиции. Значит, достаточно было минимума внимания, а для Герасимова не нужно было никакого особенного внимания, чтобы установить, что дело идет о вашем агенте. Какой бы кличкой Герасимов ни окрестил Шорникову, она, во всяком случае, есть то самое разыскиваемое лицо, и никакого сомнения в этом ни для кого не могло быть.
Трусевич. — Для Герасимова, вероятно, не было сомнения, но до меня это даже не доходило.
Председатель. — Это имеет прямое отношение к вопросу, который я позволил себе поставить раньше. Вы распространились на тему о составе преступления по 102 ст. Выходит, что ваши агенты не могут, с вашей точки зрения, оказаться виновными по ст 102.
Трусевич. — Если они были уличены, их осуждали. Я докладывал, что я сам возбудил несколько таких дел.
Председатель. — Вы помните, что в сентябре 1907 г. стали поступать сведения, что Екатерина Шорникова обнаружилась и заявила, что служила сотрудником петроградского охранного отделения по группе социал-демократов. Вы получили такое сведение. Что, собственно говоря, вы должны были по этому поводу сделать и что вы сделали?
Трусевич. — Решительно не помню. Получил ли я такое сведение? Если установлено, что его получил, то, вероятно, потребовал объяснений от Герасимова, что это значит. А какие распоряжения я сделал, не могу сказать.
Председатель. — Вы были директором департамента полиции в 1913 году?
Трусевич. — Я в 1909 ушел.
Председатель. — Шорникова, наконец, сама заставила себя задержать. Тем не менее, по делу устанавливается, что в сентябре месяце, когда, кажется, судебный процесс и поставлен не был, разыскиваемая и обвиняемая по 102 ст. Шорникова обнаружена полковником Калининым. По этому вопросу известно вам или нет вот это? (Предъявляет документ.) Ваша это рука или нет?
Трусевич. — То, что я говорю: «прошу генерала Герасимова переговорить».
Председатель. — Это ваша рука? (Показывает.)
Трусевич. — Это — моя. А это, вероятно… не сумею сказать чья.
