Пирамида жива… - Юрий Сергеевич Аракчеев
В своих показаниях как на предварительном следствии, так и в судебном заседании, он описывает расположение комнат и мест общего пользования в моей квартире. Он помнит даже то, что на дверях комнат висели бамбуковые занавеси. Однако Рабинович почему-то не упоминает, что в квартире была собака, не заметить которую было невозможно, потому что всех входивших в квартиру она встречала громким лаем, и ее приходилось запирать в комнате. Собака жила в квартире с марта 1980 г. Все эти обстоятельства свидетельствуют о том, что если Рабинович и бывал в моей квартире, то раньше того времени, на которое он указывает.
В процессе следствия по моему делу мне предъявлялись кое-какие материалы уголовного дела № 50842. Из этих материалов было видно, что в процессе следствия по его делу Рабинович неоднократно делал «чистосердечные признания», каждое из которых по лживости превосходило предыдущее…
Тем не менее, следствие верит ему, несмотря ни на что, потому что следствию это выгодно, а истина руководителя следственной бригады В.И. Малюкина интересует менее всего.
Еще один характерный момент: на очной ставке с Рабиновичем я спросил его, твердо ли он уверен, что эпизодов нашей совместной «преступной деятельности» было только два (Гольдман и Фоменко). Рабинович совершенно четко и определенно ответил: «Да, только два – Гольдман и Фоменко.» В судебном заседании, зная исключительную способность Рабиновича к подобного рода «чистосердечным признаниям» и опасаясь с его стороны новых оговоров, я повторил тот же вопрос, добавив: «Не последует ли новых «чистосердечных признаний», компрометирующих меня?» И тут последовал удивительно циничный ответ Рабиновича: «Если будет нужно, последуют»…
В своей обвинительной речи прокурор, пытаясь обосновать то, что Рабинович дает правдивые показания, сказала: «Рабинович прекрасно понимает, что еще предстоит расследование его дела». Я полностью согласен с этим доводом прокурора. Да, Рабинович прекрасно понимает это, как понимает и то, что он полностью зависим от следствия. Поэтому он готов дать любые нужные следствию показания и не только в отношении меня. А ведь Рабинович является основным свидетелем обвинения, на показаниях которого следствие обосновывает мою виновность в тягчайшем преступлении.
В свете вышеизложенного о Рабиновиче, можно ли доверять его показаниям и огульно отрицать показания Косарева, Чекмарева, Борисенко, Алферова, Живиной, Мартыновой, которые удостоверяют мою полную невиновность в отношении инкриминируемых мне деяний? Подобный подход свидетельствует о крайней необъективности и тенденциозности как предварительного следствия, так и поддерживающего обвинение в суде прокурора.
О показаниях Заирова подробно говорил мой адвокат в своей защитительной речи. Я полностью согласен с его доводами и добавить к этому ничего не могу.
Показания Булавенко как на предварительном следствии, так и в судебном заседании подвергнуты тщательному и всестороннему анализу в речи адвоката. Я полностью согласен с доводами защиты…
Относительно обнаружения в моей квартире акта № 770 на Гольдмана, я высказал свои соображения во время допроса в судебном заседании. Адвокат в своей речи дал подробный и исчерпывающий анализ доказательственного значения этой «улики». Я полностью согласен с доводами адвоката, и добавить к ним мне нечего…
Граждане судьи! С самого начала и до окончания следствия по моему делу следствие постоянно нарушало нормы советского уголовно-процессуального законодательства. Я с первого же допроса постоянно заявлял о своей полной невиновности, приводил различные доводы в подтверждение этого, просил следователей проверить мои доводы. Однако, ни один из следователей следственной бригады не сделал этого. Более того, в протоколах допросов даже не фиксировались мои просьбы…
Возникает вопрос, о какой объективности, всесторонности и полноте расследования может идти речь, когда на первом же допросе в качестве обвиняемого, следователь В.Е.Синюк заявил, что единственный в то время инкриминируемый мне эпизод (получение в 1981 г. взятки от Рабиновича за направление Фоменко на стационарную судебно-психиатрическую экспертизу) – чистая формальность для того, чтобы на законных основаниях содержать меня под стражей, а по другим многочисленным эпизодам моя вина полностью доказана и осталось лишь «застолбить это протоколами допросов». Для полноты картины отмечу, что вместо «остальных многочисленных эпизодов», накануне закрытия дела после шестимесячного следствия появился лишь один эпизод (Гольдман), а обещанный тем же Синюком «громкий процесс на всю страну» скромно проходит в зале № 3 Брежневского районного народного суда. Да это и неудивительно. В подобном деле гласность и открытость явно не нужны следствию…
Граждане судьи! Как я уже отмечал ранее, весь ход судебного разбирательства с точки зрения защиты и с моей точки зрения несомненно и убедительно показал мою полную невиновность. Прокурор имела возможность, как это предусмотрено законом и нередко практиковалось прежде, отказаться от обвинения. Однако, для этого нужно обладать профессиональной честностью, принципиальностью, гражданским мужеством. Действительность показала явный дефицит этих качеств у представителя государственного обвинения. Поэтому ей пришлось взять на себя весьма неблаговидную задачу: поддерживать обвинение по сфабрикованному следствием делу. Совершенно естественно, что убедительных, юридически обоснованных доводов в поддержку подобного обвинения она в своей речи привести не смогла, ограничившись механическим перечислением пунктов обвинительного заключения, набором штампованных фраз и голословных бездоказательных утверждений…
Граждане судьи! Я не прошу у Вас ни снисхождения, ни гуманности. Я взываю исключительно к вашей справедливости, то есть к неукоснительному соблюдению не только буквы, но и духа закона. И если вы в совещательной комнате, решая мою судьбу, будете руководствоваться этими принципами, то я убежден, что вами в отношении меня будет вынесен справедливый оправдательный приговор. Какой-либо иной приговор будет неправосудным.
Последствия
Итак, уважаемые читатели, многоуважаемые «господа присяжные заседатели», вы ознакомились с главными документами судебного заседания. Конечно, я привел их в сокращении, конечно, здесь нет подробных свидетельских показаний. Но я ручаюсь за главную суть…
Как тут не вспомнить изданные у нас «Речи известных французских адвокатов», судебные речи наших – дореволюционных – соотечественников. Какое блестящее столкновение лучших юридических умов демонстрируют эти издания! Там действительно решались сложные вопросы, там следствие, адвокатура, обвинение цеплялись за тончайшие нюансы происшедшего, там искали истину. Что же мы видим здесь? Выводы следствия непрофессиональны, ничтожны, обвинение человека в тягчайшем преступлении (от восьми лет заключения – до расстрела!) основано исключительно на показаниях лиц, никак не заслуживающих доверия, явно заинтересованных именно в обвинительных показаниях, подавляющее число свидетелей дает показания совершенно противоположные тем, какие очень нужны следствию, дело абсолютно ясно любому здравомыслящему человеку: если даже Массовер и виновен в получении инкриминируемых взяток, то это совершенно не доказано.
Но что же делает суд? Он, как
