Борис Яроцкий - На всех фронтах
Едва он сошел с переправы на берег, рядом грохнул снаряд. Геннадий потерял сознание. Очнулся в копне прелого сена. Слабо подивился: жив… Кое-как доплелся до медпункта. Оттуда на трясучей крестьянской телеге, которая из бытия ввергала его в небытие и возвращала обратно, Казаджиев ни жив ни мертв добрался до госпиталя.
Замелькали белые больничные дни, похожие на бесконечно разматывающиеся бинты. Выздоровел. И поехал догонять войну, хлебать свою порцию лиха.
В городе, где стоял их запасной полк, частенько приезжали «покупатели» набирать пополнение. Кота в мешке никто, ясно, не хотел. Поэтому «торгующие» стороны вели обоюдные расспросы. Казаджиев все больше молчал, ему было все равно куда, лишь бы скорее. Этим, видно, он и приглянулся неразговорчивому лейтенанту, приехавшему за «товаром».
Так Казаджиев попал нежданно-негаданно в артиллеристы. Да не в простые… В Великую Отечественную все, от маршала до рядового, гордились реактивными гвардейскими минометами «катюшами», как любовно величали их в народе. У немцев было свое определение — «адские мясорубки». Залпы реактивной артиллерии сравнивали с огненными смерчами. И Геннадию выпало стать наводчиком минометной установки БМ-8.
В нормальных полевых условиях эти системы обычно крепили на шасси мощных машин. Но тут был иной случай. Казаджиев воевал во 2-й отдельной гвардейской горно-вьючной дивизии. Оборонял Кавказский хребет. Этим все сказано. На ЗИСах по горам не особенно погоняешь. Выручали лошадки. На них навьючивали тяжелый груз и понукали карабкаться по кручам, по дорогам и бездорожью.
Лошади лошадьми, а без силенки в артиллерии, известно, хоть ложись и помирай. Тут становой хребет нужен. Весь взопреешь, покуда до цели доберешься. И бывалые солдаты диву давались, глядя на неунывающего безусого юнца, у которого мускулы литые, руки что тиски. Им невдомек, конечно, что, несмотря на младые годы, Геннадий — спортсмен с солидным стажем: с пятого класса он, захваченный акробатической страстью, упорно тренировал и тело и характер…
Взмыленные, гвардейцы торопливо собирали где-нибудь на подходящей площадке свою установку, давали прицельный залп — и скорехонько уносить ноги. Ухо надо было держать востро. Немцы спали и видели, как бы захватить БМ-8. Настойчиво поговаривали, что гитлеровцы снарядили специальные диверсионные группы для этого. Но ничего путного у них не вышло. Наши бойцы были постоянно начеку, появлялись всегда неожиданно и обрушивали на врага лавину огня.
Но не только в фашистских диверсантах-головорезах крылась опасность. И без того гвардейские минометчики рисковали головой ежечасно. Реактивный снаряд — штука чрезвычайно капризная, чувствительная. С ним глаз да глаз нужен. Чуть не доглядишь, пиши — пропал. Как-то расчет с наводчиком Казаджиевым выбрал в горах сильно поросшую кустарником позицию. И вроде добросовестно сектор стрельбы расчистили. Ан и на старуху бывает проруха: один снаряд, зацепив, как уже потом сообразил Геннадий, за ветку, взорвался метрах в десяти от установки. В ушах бойцов загудел набат, но бог миловал — этим и отделались.
Судьба гвардейцев-минометчиков такова, что они далеко не часто видели результаты своих действий. В основном об итогах страшной работы «катюш» им доводилось слышать от других. Но два раза Казаджиев лично наблюдал за дьявольской поражающей силой реактивных зарядов — за сплошным маревом огня, в котором гибло все живое. Нет, не радовался Геннадий этому жуткому зрелищу, воспринимал как воплощение гнева народного.
В 43-м Кавказ полностью освободили наши войска. Снова советскими стали города Краснодар, Ростов и другие. Это были дни, наполненные счастьем. Но опять ранение, и опять — больничные палаты.
После излечения Геннадий сменил военную «профессию» — попал в 10-й отдельный батальон автоматчиков. Уже одно то, что батальон и вдруг — отдельный, говорило о его исключительном назначении. Это была очень мобильная, подвижная единица. Вооруженных безотказными ППШ и трофейным оружием автоматчиков на «студебеккерах» быстро перебрасывали в самые жаркие точки. Их кидали туда, где горячо — в прорыв или во вражеский тыл, если требовалось устроить «большой шум».
И понятно, переправы, переправы… Сколько раз Геннадий благодарил акробатику за развитие ловкости, идеального чувства равновесия. Бывало, под кинжальным огнем надо перескочить по узенькому бревнышку-жердочке. Легко ли? Тут десятые, сотые доли секунды решают — жить тебе или нет. У смерти свой секундомер. Пуле достаточно мгновения, чтобы найти цель. А Казаджиев всем на изумление и зависть — шмыг юркой мышкой и проскакивал опасное расстояние, обманывая костлявую.
Не забыть Казаджиеву до конца дней и форсирование Днестра. С избытком вобрала крови наших солдат в свои воды эта река. Дважды пришлось переправляться через нее. А точнее, трижды: два раза туда, один — обратно. Не удержали автоматчики плацдарм с первого захода. Слишком губителен был гитлеровский заградительный огонь — мало кто достиг берега. На оставшихся смельчаков фашисты выплеснули всю злобу, бросив в бой резервы.
Один за другим замирали навечно однополчане Геннадия. Скуднели запасы, последние патроны берегли для себя… И когда положение стало безнадежным, комбат вызвал рядового Казаджиева и еще двух бойцов, показавших себя хорошими пловцами. Вручил им знамя батальона и приказал доставить на наш берег. Несколько человек были необходимы на случай, если убьют плывущего с батальонной святыней.
Геннадий молча разулся-разделся, скатал гимнастерку, в кармане которой был спрятан аттестат об окончании школы, взял ее в левую руку и шагнул вместе с товарищами в воду. Река бурлила от пуль и осколков, будто в нее кто-то швырял и швырял пригоршнями куски раскаленного железа. Но автоматчики доплыли и знамя спасли. А вот казаджиевский аттестат канул в Днестре вместе с гимнастеркой: по пути накрыла бойца волна от близкого взрыва, тут уж не до вещей — остаться бы на поверхности…
…Без счету ходили за «языком». Украсть живого человека, да притом без шума — не шутки шутить. Это только мешку с овсом все равно, кто и куда его тащит. Всяко приходилось действовать — и кулаком, и прикладом, и рукоятью финки. Не зря он в ребячестве отжимался до одури, таскал тяжести. По крестьянской присказке: что уродилось — все сгодилось. Скрутить постового или зазевавшегося фашиста для Геннадия ничего не стоило.
Как всякая выполняемая повседневная работа, разведка не казалась Казаджиеву чем-то необыкновенным, героическим. Будни притупили остроту восприятия. Поэтому и в память мало что запало. Вот разве что «музыкальный» случай…
Были они в очередной разведке. Устроили засаду на проселочной дороге. Глядь, катит легковушка. Тормознули ее, как водится. В машине — офицер-штабник (потом выяснилось: документы он вез немаловажные), а при нем аккордеон. Прихватили с собою и немца и инструмент.
Сам Геннадий был несилен в музыке. Но в батальоне нашелся умелец. И до конца войны в кругу автоматчиков — на привалах, в промежутках между боями — лились грустные и озорные мелодии, возвращавшие солдат к мирным дням, когда все было совсем по-другому…
Геннадий уже думал, что он никогда больше не увидит город, в котором горит электрический свет, ходят трамваи. Жить в холодных землянках, спать не раздеваясь, в мокрой одежде считалось вполне нормальным делом. Так же, как и спать на ходу во время длительных, до отупляющей усталости, походов. Чисто фронтовая привычка: услышав команду «Привал», валиться в пыль, в грязь и дрыхнуть без задних ног, как на пуховой перине.
И что такое встретить на фронте родного человека, словами не передать. Порою отец и сын были чуть не в одной линии окопов, а свидеться им не доводилось. Примерно то же самое происходило и с братьями Казаджиевыми. Сергей ушел на срочную службу в армию еще до рокового июня 41-го и встретил войну уже в шинели. Они переписывались и, только прочитав письмо, понимали, что были совсем рядом друг от друга, но обняться им так и не пришлось.
И вот, дело было в Югославии, близ города Нови Сад, Геннадий узнает, что старший брат его воюет в артиллерийской части — под боком, на одном с ним фронте. Подразделение Казаджиева стояло на отдыхе, и он испросил разрешения съездить на денек к брату. Обещал до вечера обернуться.
Ехал — волновался, все вспоминал детские шкоды, творимые на пару, и разные трогательные эпизоды. Каково же было его огорчение, когда он узнал, что Сергея по тревоге подняли и бросили на передний край — затыкать прорыв. Распалившись, проявив массу энергии и изобретательности, Геннадий все же добрался до огневых позиций артиллеристов.
А там его ждал новый удар — Сергей на задании, корректирует огонь, выдвинувшись далеко вперед. На беду, и связь с ним прервалась. И неизвестно вообще, цел ли он… Положение не ахти. Ждать Геннадию некогда, а за брата он переволновался не на шутку. Поэтому рискнул взяться за восстановление связи.
