Николай Прокудин - Конвейер смерти
Вторая рота уходила последней, прикрывая «кротов». Ребята оставили врагу принесенные в горы мины, устроив ловушки на тропах, и теперь шагали бодро, с чувством выполненного долга.
– Через час будем выжимать мокрую одежду и сушиться на легком ветру, – радостно прокричал Острогин, забравшись на последнюю вершину, за которой начинался спуск к дороге.
– А некоторые вроде меня лягут в «санитарке» и будут дремать! – ехидно улыбнулся я.
– Счастливчик! А мне придется подставлять мокрую морду холодному пыльному ветру, – вздохнул Серж.
– Каждому – свое. Подрастешь, станешь замом по тылу или начальником штаба и будешь дрыхнуть в кунге. Все впереди. Повоюешь еще годик-другой… – нагло рассмеялся я.
– Что ты сказал? Годик?! Другой?! – взвизгнул Острогин под раскатистое ржание Афони. – Да я сегодня в горах, дай бог, в последний или в предпоследний раз! Домой! Навоевались. Я заржавел под сегодняшним дождем. Мой сменщик отпуск, наверное, отгулял и уже чемоданы упаковывает! Он надо мной издевается! Молчи, зеленый! Мне остался месяц, а тебе три!
Афоня ничего не говорил, он раскатисто смеялся. Ему до замены осталась уйма времени, чтобы не вернуться обратно домой.
Внизу кто-то громко вскрикнул.
– Эй, саперы! Что случилось? – окликнул их Острогин.
– Что-то с ногой у нашего замполита, – ответил сержант. – Кажется, майор сломал ногу!
Сергей отправил к ним медика для оказания первой помощи. Через пятнадцать минут санинструктор вернулся и подтвердил: нога сломана.
– Открытый перелом! Наложили шину, перевязали, сделали носилки. Сейчас понесут вниз.
– Чертовы замполиты! – выругался Афоня. – Недотепа! Ходить ногами не может, чего в горы поперся!
– За орденом! – хохотнул старлей-сапер, сидящий рядом с нами. – За год в первый раз отправился на войну. Он только в гарнизоне мастер поучать и призывать к сознательности. А в горы и зеленку не заманишь показать личный пример.
– Но-но! Попрошу без обобщений и грубости! – возмутился я, обидевшись. – Почти два года по рейдам шарахаюсь!
Сапер виновато посмотрел на меня и выдавил из себя:
– Ну, замполит роты, это само собой. Куда же рота без него? Я замполита батальона имею в виду.
– Вот-вот, меня в виду и имеешь. Я замполит батальона! Но по горам и кишлакам брожу вместе с пехотой.
Старлей смутился, почесал затылок, а мы рассмеялись. Сапер хмыкнул и произнес, переходя на «вы»:
– Вам, наверное, делать не хрен. Сидели бы в ленинской комнате да плакаты рисовали. Может, походная жизнь нравится? Хобби? Иначе понять не могу…
Я и сам себя не понимаю иной раз. Дожил, дослужился до замкомбата, а сачковать, как мои предшественники, не получается. Почему? Черт знает…
Благодаря «сломавшемуся» майору вторая рота ползла очень медленно и в результате попала под минометный обстрел духов. Откуда они взялись? Как из-под земли. И расставленная «охота» не остановила, не подорвались они почему-то. Хотя все верно. Эти мины рассчитаны на настоящих людей, а не на стадо оголтелых религиозных фанатиков. Бараны!
Вот так мы и выбирались. Сверху лил дождь, а вокруг сыпались мины. Поскользнувшись, я упал на склоне и проехался на заднице по размокшей глине. Рядом также скользили и падали солдаты. Мимо нас по ложбинам текли ручьи, потом они соединялись внизу в мощные потоки. Пересохшее русло речушки, по которому батальон неделю назад шел к горам, теперь превратилось в бурную стремнину с крупными валунами. В ней плыли коряги, деревья, вымытые из почвы вместе с корнями, и различный мусор. И через этот поток нужно было как-то переправиться.
Вот это да! Ну и занятная ситуация! Почти два года жариться на солнце, чтобы перед заменой утонуть в грязной жиже? Парадокс!
Рота побрела вдоль русла в надежде на какой-нибудь брод, а время шло. Мы оказались отрезанными от своих. Лишь бы духи не стали расстреливать нас с господствующих вершин. Выручили появившиеся на горизонте БМП. Это Вересков примчался на броне, чтоб ускорить возвращение родной затерявшейся пехоты. Техника группировки уже уходила отсюда. Только мы и саперы со своим «сломавшимся» майором задержались.
Броня – хорошо, лучше, чем еще восемь километров топать пешком нагруженными, словно промокшие вьючные животные.
Однажды вечером после возвращения на базу куда-то запропастился Кирпич. На построении его не оказалось. Поиски ни к чему не привели. Мишка бесследно исчез. Комбат был зол до чертиков. Чапая постоянно ругали за этого старшего лейтенанта, а он его не мог наказать, потому что через месяц предстояло ехать служить в ту армию, которой командовал папа молодого разгильдяя. Подорожник скрежетал зубами, теребил усы и матерился, получив очередной выговор. Утром на нас с Иванычем опять орало начальство.
С подъема Ошуев отправился проверять несение службы нарядом по полку. После его тяжелейшего ранения народ думал, что Султан Рустамович успокоится, перестанет «рексовать» и терроризировать нас. Но нет, не тут-то было! Начальник штаба стал, наоборот, злее и яростней. Всему виной, говорят, было то, что его долго мурыжили с наградой по ранению. В конце концов вместо Красного Знамени дали Красную Звезду, которая по статусу гораздо ниже. Вроде бы кто-то наверху решил: слишком много наград на троих братьев. Десяток орденов! (Оба брата Султана Рустамовича отслужили в нашей дивизии и тоже были при наградах.) Того, кто так думает, самого бы в зеленку на неделю.
Так вот, подполковник подошел к КПП, проверил дежурного, залез к пулеметчику, осмотрел капонир и оттуда увидел мчащийся к полку в предрассветных лучах уазик. Машина притормозила у ворот. Из нее выбрался разыскиваемый взводный и нетвердой походкой направился в полк. Герой выскочил навстречу и схватил за рукав Кирпича.
– Товарищ старший лейтенант! Вы где были? Кто разрешил покинуть гарнизон?
Михаил громко икнул и, взглянув на начальство сверху вниз мутными глазами, ответил:
– Пьянствовал, товарищ полковник. Ночью пил с генералом Хрековым. Можете позвонить и уточнить!
Ошуев подпрыгнул на месте, заскрежетал зубами и буквально пролаял:
– Пять суток ареста! Шагом марш на гауптвахту!
– Есть, пяток суток ареста! – усмехнулся Мишка и бодрым строевым шагом промаршировал к казарме. Он молодцевато отдавал воинскую честь встречным офицерам, несказанно удивляя их этим и вызывая смех.
Сразу до гауптвахты Кирпич, конечно, не дошел. За поясным ремнем у него были засунуты две бутылки водки. С ними Кирпич пришел в роту и предложил выпить ротному Коршунову. Для компании вызвали к себе приятелей Хмурцева и Мандресова. Двух флаконов оказалось недостаточно, и дозу повторили.
Ошуев позвонил в караульное помещение и, узнав, что Кирпичевский не прибыл, отправился за ним в роту лично. В каптерке туманной пеленой стоял дым от сигарет и на всю катушку гремел магнитофон. Пьяные офицеры начальника уже не узнавали.
Рассвирепевший Султан Рустамович вызвал комбата и меня. Общими усилиями удалось препроводить развеселый коллектив на отдых – трезветь в камере.
Следующим утром генерал Хреков позвонил начальнику штаба полка и поинтересовался самочувствием Кирпича. То, что он сидит на гауптвахте, Ошуев благоразумно сообщать не стал, отрапортовав:
– Со старшим лейтенантом полный порядок.
– Ну и ладно. Дайте мальчику отдохнуть. Он вчера немного перебрал, пусть расслабится после боевых. Вы, я знаю, несмотря на мой запрет, начали вытаскивать его на боевые действия! – выразил неудовольствие генерал.
– Он сам попросился, товарищ генерал! Его взял в горы под свою ответственность командир батальона Подорожник.
– Ну ладно. Раз сам просится в рейд, бог с ним. Не маленький. Но поберегите парня. Сколько раз он был на боевых?
– Два рейда! – ответил Ошуев.
– Хм-хм. Две рейдовые операции… Не кажется ли, что пора Кирпичевского к ордену представить? Парень-то – орел! Пусть позвонит мне вечерком!
– Подумаем о награде, товарищ генерал! – буквально проскрежетал в трубку возмущенный начальник штаба и по окончании разговора вдребезги разбил телефонный аппарат о стену.
Ошуев распорядился выпустить с гауптвахты Кирпичевского, а остальных оставить.
Чухвастов пришел в караулку выпустить на волю дебошира. Володя в ужасе обнаружил, что в камере сабантуй продолжается с новой силой. Водка, закуска, сигареты. Для полного набора удовольствий не хватало только женщин. Начальник караула, молодой взводный, ничего, конечно, поделать не мог.
– Лейтенант Дибажа! В чем дело? – воскликнул Чухвастов. – Почему пьянка в камере?
– А вы ее сами попробуйте прекратить, товарищ капитан. Может, вас послушают.
Растерявшись, Чухвастов задумчиво почесал переносицу. Вступать в схватку с этими обалдуями ему совершенно не хотелось.
– Ну ладно, допьют, что есть, – и баста! Больше ничего им не носить. Пусть спят. – Приоткрыв дверь, Чухвастов крикнул в глубину камеры, пытаясь разглядеть в клубах дыма того, к кому обращался: – Кирпичевский! На выход! Быстрее освобождай помещение.
