Виктор Устинов - Украденная победа 14-го года. Где предали русскую армию?
Поведение Рузского и его начальника штаба Данилова, не разрешавшего Николаю связаться по телефону с Петроградом и Ставкой, чтобы самому узнать подробнее положение дел, добавило царю тревоги за жизнь семьи. Несколько часов Рузский склонял императора даровать стране «ответственное министерство» и поручить составить его по усмотрению председателя Государственной Думы Родзянко[493]. Император возражал, доказывая, что он, из-за клятвы перед Богом, не может предоставить управление страной случайным людям, которые не выведут Россию из кризиса, а больше навредят ей. Рузский, в привычной для него манере военачальника, доказывал царю необходимость пойти на уступки, которые были поддержаны принесенной телеграммой генерала Алексеева, которая четко определяла поведение царя на ближайшее время. Содержание ее было емким и понятным. Она гласила: «Его Императорскому Величеству. Ежеминутно растущая опасность распространения анархии по всей стране, дальнейшего разложения армии и невозможность продолжения войны при создавшейся обстановке настоятельно требуют немедленного издания высочайшего акта, который мог бы еще успокоить умы, что возможно только путем призвания ответственного министерства и поручения составления его председателю Государственной Думы. Поступающие сведения дают основание надеяться на то, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще могут остановить всеобщий беспорядок и что работа с ними может наладиться. Но потеря времени уменьшает последние шансы на сохранение и восстановление порядка и способствует захвату власти крайними левыми элементами. Ввиду этого усердно умоляю Ваше Императорское Величество решиться на немедленное опубликование из Ставки нижеследующего манифеста:
«Объявляем всем нашим верным подданным. Грозный и жестокий враг собирает последние силы для борьбы с нашей Родиной. Близок решительный час. Судьба России, честь нашей геройской армии, благополучие народа, все будущее дорогого нашего Отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца. Стремясь сильнее сплотить все народные силы для скорейшего достижения победы, я признал необходимым призвать ответственное перед народными представителями народа министерство, возложив образование его из лиц, пользующееся доверием всей России, на председателя Государственной Думы Родзянко. Надеюсь, что все верные сыны России, тесно объединившись вокруг престола и народного представительства, дружно помогут нашей доблестной армии завершить ее великий подвиг.
Во имя нашей Родины, призываю всех русских людей к исполнению своего святого долга перед ней, чтобы вновь доказать, что Россия столь же несокрушима, как и всегда, и что никакие козни врагов не одолеют ее.
Да поможет вам Господь Бог.
Генерал-адъютант Алексеев»[494].
Содержание манифеста привело монарха в глубокую задумчивость, выйдя из которой, он написал текст телеграммы на имя Родзянко, совпадающий по содержанию и смыслу с манифестом, подготовленным Ставкой. Но в ней недоставало слов об ответственном министерстве перед Думой, и Рузский попросил царя исправить ее содержание, находя в этом главный смысл. Отправив генерала Данилова в штаб для передачи содержания телеграммы в Петроград, Рузский сумел убедить монарха приостановить репрессивные меры против революции и отменить задачи, поставленные генералу Иванову и войскам. Николай II согласился и на эту меру, и в первом часу ночи 2 марта в Царское село на имя Иванова была послана телеграмма, в которой царь останавливал применение силы до его прибытия в столицу империи.
Ночь в Пскове развела на время всех участников этих трагических обстоятельств, наполнив их трудными заботами дня и размышлениями, и заставила каждого думать о том, как может дальше развиваться ход этих переменчивых и тревожных событий, вызванных революцией, и как ответить на них, если худшие предчувствия сбудутся. Николай долго не ложился спать. Было около пяти часов утра, когда он распорядился отправить в Ставку следующую телеграмму на имя Алексеева: «Можно объявить представленный манифест, пометив его Псковом. Николай»[495].
Но этот манифест уже был не нужен, события с опережающей быстротой, по воле восставшего народа, требовали отречения царя, если Дума и созданный ею Временный комитет хотели удержать власть за собой. Об этом сказал Родзянко генералу Рузскому в телефонном разговоре, который состоялся у них в середине ночи 2 марта: «Произошла одна из страшнейших революций, сломить которую будет не так – то легко. В течение двух с половиной лет я постоянно при каждом моем всеподданнейшем докладе предупреждал императора о надвигающейся угрозе, если не будет немедленно сделаны уступки, которые могли бы удовлетворить страну. … Я сам вишу на волоске и власть уходит из моих рук. Анархия достигла таких размеров, что я вынужден сегодня ночью назначить Временное правительство. К сожалению, манифест опоздал, его надо было издать после моей первой телеграммы немедленно, о чем я настоятельно просил государя. Время упущено, и возврата нет»[496]. Такого же мнения придерживался в Ставке и генерал Алексеев, сообщивший рано утром 2 марта Родзянко, что армия стоит за отречение императора от престола. Чтобы прибавить вес своим аргументам, Алексеев обратился ко всем главнокомандующим фронтами, чтобы они высказали свое мнение относительно пребывания Николая на троне и предложили пути выхода из кризиса, так как «династический вопрос поставлен ребром»[497]. В этой телеграмме он подчеркивал свое мнение, что «обстановка, по-видимому, не допускает иного решения». Этот вывод Алексеев мотивировал необходимостью «продолжать до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии»[498].К двум часам дня Алексеев имел уже нужные ответы от всех главнокомандующих фронтами. Судьба императора была предрешена. В Ставке тут же был составлен текст отречения, который Алексеев направил генералу Рузскому вместе с телеграммами других главнокомандующих фронтами. После завтрака Рузский снова пришел к царю и положил ему на стол семь телеграмм: от великого князя Николая Николаевича, который коленопреклоненно молил царя отречься от престола и передать его наследнику при регентстве великого князя Михаила Александровича, от Алексеева, Сахарова, Брусилова, Эверта, Непенина и – заявление Рузского – о том же; среди телеграмм лежал и подготовленный Алексеевым манифест об отречении[499]. Несколько часов император не давал ответа, пытаясь найти выход. Его не было. Генералы принуждали его к отречению, этого добивалась от него и свита. Десятки его генерал-адъютантов, флигель-адъютантов и батальон охраны не подавал признаков жизни – все они были в сговоре. Защищать царя было некому. В скрытой угрозе Рузского и Данилова отправить непокорного Николая к брату Вильгельму II прямо под парами своего паровоза была горькая истина: позиции немецких войск находились в двухстах километрах от штаба Северного фронта. Впервые в жизни император остался без советников и в этот период он проявил свои лучшие качества, открыв которые в себе бы раньше, он мог бы стать хорошим государем. Все свое царствование он не хотел понимать положение дел таким, каким оно было в действительности, как не делал ни одного осознанного и самостоятельного шага, чтобы совершенно не отдаться в руки тех, кого сам поставил у власти. Знаменитое выражение Распутина, что у него «внутри недостает» сейчас оборачивалось в Николае в решимость и такую последовательность действий и мысли, что они вызвали удивление и уважение к нему тех лиц, которые сейчас решали его судьбу. Первым решением царя был естественный и законный путь передать власть наследнику, 13-летнему сыну Алексею при регентстве великого князя Михаила Александровича. Вначале Николай так и поступил, и это укладывалось в цели участников заговора. Форма отречения, подготовленная Алексеевым и доставленная из Ставки, была готова, и Николай подписал ее в 3 часа пополудни 2 марта. Престол переходил от отца к сыну, как и предписывал закон. Будущий царь Алексей был мал, и решение всех дел в империи легло бы на плечи младшего брата царя Михаила, которого прусско-немецкая партия при дворе собиралась использовать в своих интересах. Михаил не обладал ни популярностью в глазах масс, ни репутацией сильного волей человека. Правда, его имя оказалось не запятнано, и он оказался непричастным ко всем темным сторонам скандальной хроники Распутина, напротив; одно время он даже был в оппозиции тому кругу людей, что окружали «старца»»[500] Но и вокруг Михаила, в тревожные месяцы неустройств в стране и поиска вождя, не было сплочения государственно обеспокоенных людей, которые бы его поддержали и сплотились во имя высших интересов империи. Он оставался незаметным и чуждым властолюбию и деспотическим замашкам. Устоявшееся мнение, что из него бы «ничего не вышло»[501] отражало время кризиса власти России, где, после гибели Столыпина и отстранения Коковцова, в правительство и во все другие структуры управления проникли карьеристы и авантюристы, приспособленцы и негодяи. Для большинства из них власть стала средством обогащения и мимолетного удовлетворения властолюбивых потребностей, за которым они не видели будущего: ни своего, ни своих детей и внуков. В любом обществе такие люди опасны, и власть должна ограждать себя от них бесчисленными барьерами общественной и государственной мудрости и прозорливости.
