Лев Федотов - Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
– Тетушка! – обратился Эммануил к Бете. – Неужели тебе жалко подарить своим близким родственникам несколько снимков из нашей родни?! Я знаю, что ты добрый и щедрый человек, так ведь? Ведь мы друзья?!
Ну что несчастная хозяйка могла на это возразить?! Ровным счетом – ничего!
– Хороший парень он, – шепнул мне незаметно Женька, имея в виду Моню. Я, конечно, в этом не сомневался.
Когда мы уходили, тетя Бетя и Сарра горячо просили меня передать привет всем близким в Москве и особенно – своей мамаше и Бубе. Берта тоже собралась уходить, и мы вышли все вместе.
С Женей мы попрощались на остановке троллейбуса у самой Фонтанки. Отсюда ему было недалеко до своего дома, так как он мог скоротать путь, двигаясь по набережной.
– Не забывайте нас, Женя! – сказала Рая.
– Еще раз как-нибудь приезжайте, – добавил от себя Моня. – Думаю, что здесь вам было интересно!
– Еще бы, конечно, – ответил Женик. Он скрылся в темноте, а мы все вместе вошли в подъехавший троллейбус, в котором свободно заняли места, так как он был почти пуст.
Берта сходила раньше нас, поэтому она вскоре обратилась ко мне, чтобы я обязательно передал от нее привет маме.
– Скажи, что от Люсиной жены, если мама меня не помнит, – сказала Берта.
– Зачем? – удивился я. – Мама прекрасно вас помнит! Я прямо скажу, что привет от Берты! Так будет по-родственному, истинно по-товарищески, а то, если сказать «от Люсиной жены», – то это будет выглядеть сухо и холодно. А к чему так? Ведь мы считаемся друзьями!
– Вот это мне нравится! – сказала Рая. – Честное слово!
– Действительно, верно! – проговорил Моня, хлопнув меня по плечу.
Я был сильно польщен такими ответами на мою искреннюю и чистосердечную тираду.
Минут через десять мы были дома. Леонора сладко спала, уткнувшись в подушку… В последний раз я видел ее в такой позе и в спящем состоянии: завтра в это время меня уже здесь не будет.
Мы сели за ужин, за которым на столе фигурировала бутылка с каким-то винцом.
Дядя, хитро улыбаясь, выложил на пианино отвоеванные у Бети карточки, что напомнило нам эти уморительные сцены «честной кражи».
Моня и дядя Самуил осушили свои стаканы. Я, конечно, и не думал в этом брать с них пример.
– А ты, Рая, чего не пьешь? – спросил дядя.
– Сейчас буду, – ответила та.
– Что, дядюшка?! Скажи-ка откровенно! – весело сказал Эммануил, хитро глядя на своего собеседника. – Ведь это твоя любимая дочка! Так ведь, а?!
– Для меня все равны, – смущенно ответил дядя.
– Ну, это папаши все так отвечают, – не согласился Моня. – Я уж тебя знаю! А откровенно скажи!
– Не знаю уж…
– Ну, то-то же! – рассмеялся Эммануил. – Я ведь знаю, что это твое любимейшее чадо!
По-моему, Моня был совершенно прав.
Мне пришлось выдержать осаду Мони и дяди, которые очень желали, чтобы и я выдул рюмку. Моня, между прочим, говорил, подзадоривая меня, что, когда я вырасту, я буду глушить спирт целыми цистернами, но я энергично говорил совершенно противное. Рая разделяла мой взгляд и оказалась ярым противником своего муженька и папаши. Мне как родившемуся сегодня смертному все пожертвовали лишний большой кусок пирога.
– Мне выгодно к вам приезжать сюда в январе, – сказал я, – так как каждое десятое число я буду ежегодно получать лишнюю порцию. Так ведь!
– Совершенно верно, – не замедлил согласиться Моня.
Еще давно Рая говорила мне, что Галина Львовна сейчас не в городе, а в одном из домой отдыха, и что она, уезжая туда, очень жалела, что не повидается со мною в Ленинграде. Я сам тоже очень бы хотел ее видеть, хотя мы с ней виделись относительно недавно, так как осенью, 5 сентября, будучи в Москве, она к нам заходила (я об этом писал), и ради всего этого я теперь настоятельно просил Раю передать ей от меня горячий привет, когда она вернется в Ленинград. Рая это мне обещала.
Мы поужинали и решили, что пора уже воздать должное сну.
Моя последняя, к сожалению, ленинградская ночь наступала… А мне бы хотелось, чтобы этот вечер тянулся вечно, чтобы ночь не наступила вообще, чтобы затянуть мое пребывание в городе Ленина…
12-го января. Я уж не могу сказать, как именно я проспал последнюю мою ночь в Ленинграде… Мне кажется, явились в сновидении мои ленинградцы… но больше я ничего не помню.
Я встал рано и встал в очень тяжелом настроении. Я решил в последний раз отвести Трубадур в ее детсад, тем более, что она ни за что не хотела, чтобы меня сменил кто-то другой.
Нора попросила меня, чтобы я оставил ей сделанную мною игру «Путешествие на Луну», что я и сделал с большим удовольствием. Я ей вырезал лишний волчок, и она осталась, видимо, очень довольна.
Рая тепло пожала мне руку и сказала, что, когда я вернусь из детского сада, ее и Мони, наверное, уже дома не будет, так как они должны уйти в филармонию.
– Так что на всякий случай давай попрощаемся, – сказала она. – Хотя, может быть, ты нас и застанешь, но я не уверена.
Моня за последние дни сильно страдал от зубной боли, и потому мы с Раей не хотели его будить. Я попросту передал ему через нее горячий до белого каления привет.
Тяжелые для меня были эти минуты, но я старался не унывать.
– Как приедешь, подробно напиши о своей дороге, не забудь только, – сказала она.
– Обязательно! – ответил я. – Ты ведь знаешь, что, когда дело касается письма к вам в Ленинград, то меня долго просить не нужно.
Рая приготовила мне в пакете кое-что съестное на дорогу и, когда я одевался, передала привет моей маме и Бубе.
Сегодня в последний раз я должен был зайти после сада за хлебом, и поэтому я отправился с Норой, захватив с собой капитал и газету.
По дороге Нора настоятельно просила меня что-нибудь нарисовать ей в письме; я, конечно, с большим удовольствием дал согласие на эту миссию.
В детском саде я с ней попрощался, велев быть ей хорошей и послушной малышкой, пожелал ей всего хорошего и наилучшего, и отправился назад, зайдя по дороге за хлебным грузом. Именно в этот день я с особой тщательностью проделал всю процедуру в хлебной лавчонке, так мне хотелось и в последний день сделать что-нибудь полезное своим ленинградским родичам.
Если бы вы знали, как я стремился к дому моих ленинградцев! Я надеялся, что еще застану их дома и смогу повидать их еще раз, но я ошибся… Они уже ушли, и это повергло меня в удручающее настроение.
Оставшийся дома дядя Самуил передал мне десятирублевую бумажку – подарок для меня, оставленный Раей и Моней… Если бы они еще были дома, то я мог бы с благодарностью отказаться от этого, но теперь я мог только лишь это принять, чтобы не обидеть их, когда они вернутся домой.
Теперь я был уже полностью оторван от Ленинграда, так как с самым главным в нем я уже расстался: ни Раи, ни Мони, ни маленькой Леоноры я уже не видел! И хотя я еще был на территории этого города, я уже не обращал на это внимания и уже не считал это для себя ценным.
Я позвонил Женьке и сказал, что выхожу. Поезд уходил в час дня, сейчас же было полдвенадцатого, и нужно было спешить.
С помощью дяди я упаковал весь свой багаж, потом оделся и попрощался с дядей и с Полей.
В последний раз я оглядел эту всегда казавшуюся мне замечательной комнату, стараясь запечатлеть ее надолго (ведь кто знает, когда я здесь буду в следующий раз?), и покинул свое ленинградское пристанище. Даже с лестницей мне было жалко расставаться!
Обходя площадь, я пристально созерцал фиолетовый от мороза, мощный облик собора, и когда он исчез за углом гостиницы, я подумал вслух:
– Вот и все!!!
Я прошел по набережной Мойки мимо детского сада, где была уже далекая для меня Трубадур, и вступил на Невский проспект. Для веселья я затянул марш из «Аиды», и под его аккомпанемент я прошел по проспекту до Фонтанки, попрощавшись с Казанским собором, памятником Екатерины и прочими его сокровищами.
Женька уже был готов, когда я явился к нему, и через некоторое время мы уже шествовали с ним к вокзалу по Невскому проспекту.
«Всего лишь часа полтора-два я еще видел перед собою и Моню, и Раю, и Нору, в общем, я был тогда в полноценном Ленинграде, – думал я, – а теперь…» Я так и не закончил этой мысли.
– Когда-то я шел по этому Невскому так же с этим чемоданчиком, как и теперь, – сказал я Женику, – но тогда я шел с вокзала, а сейчас – на вокзал.
Ознакомившись с нашими билетами, контролерша впихнула нас на перрон. Нам пришлось пройти почти весь состав, пока мы не достигли своего вагона, но мы ничего не имели против долгой дороги по перрону: ведь это все-таки как-никак был ленинградский перрон!
Отыскав свои полки в одном из купе, мы узнали, что нашими соседями были именно та тетушка с парнишкой, с которыми мы стояли в кассе на городской станции. Их провожала целая гурьба ласковых девиц, которые без умолку трещали до самого отхода поезда. Веселая была орава!
Мы же с Женькой хладнокровно поставили на наши полки свои поклажи и трубки ватманской бумаги и, стащив с себя пальтишки, молча стали созерцать всю эту крикливую толпу, лаконично отвечая на ее кое-какие вопросы. Перед самым отходом поезда провожавший наших соседей народец скрылся, а через пару минут вагон дернуло… Прощай, Ленинград!
