Георгий Свиридов - Охотники за алмазами
«Поздравляю, Василий Павлович, с наградой!» — Фарман мысленно увидел перед собой сухое лицо Бахинина. — У вас анкета чистенькая. Ни выговоров, ни разводов!»
Открыл шкаф, вынул литровую бутылку со спиртом. Поискал невидящими глазами стакан. Ему показалось, что свет на земле померк и внезапно угасло солнце, потому стало вокруг темно и глухо. Стакана нигде не было. Тогда он впопыхах и с обиды сделал два глотка из горлышка и задохнулся. Согнувшись, пошел по своей тесной комнате. Нет, недодумать ему те главные мысли, которые человек всегда откладывает на «потом», занятый ежедневными заботами и надеясь прожить долго и все дела переделать. Он раздавлен, унижен.
Только Фарман недолго пробыл в таком состоянии. Внутри у него жил еще один человек, настойчивый и беспокойный. И он снова возвысился в своей природной силе, чтобы рассмотреть истину жизни, пробиться к правде и существовать согласно с ней.
…Транспортный самолет ровно гудел моторами, и внизу, в голубоватой дымке, насколько можно было охватить глазом через иллюминатор, простиралась необъятная усть-юганская тайга. Она стояла по колено в вешней воде. Ручейки, пересыхающие летом, сейчас превратились в реки, а реки и озера — в моря. Вдали, где просматривался дымно-голубой горизонт, широкой полосой блестела в лучах солнца разлившаяся Обь. Сейчас она кажется привычной, а тогда, в первую весну…
— Фарман Курбанович, слегка повернитесь.
— Что? — Далманов отрывается от иллюминатора.
— Нет, нет! Сидите!.. Только слегка повернитесь, чтобы оператор смог снять задумчивый профиль.
— Может, не надо, а?
— Мы по сценарию. Кадр в самолете.
Московский журналист и операторы Центрального телевидения нежданно-негаданно нагрянули вчера. Свалились как снег на голову. Аэрофлот им спецрейс устроил. Они и взбудоражили ровное течение жизни Далманова. Ровное, конечно, в относительном понятии. В какой-то степени налаженное, но все такое же бурное и с неожиданными вывертами, обычными для геологов. Журналиста Далманов знал, они встречались несколько раз. Это был спецкор центральной газеты Виктор Шанин, человек среднего возраста, общительный, на вид слегка флегматичный. Он редко пользовался записной книжкой, любил слушать и смотреть. Но Далманов по личному опыту знал, что глаза у Виктора — словно киноаппарат, а уши, вернее память, — что магнитофон: каждую мелочь запомнит и потом использует в статье.
Вместе с Шаниным прилетели длинноволосый режиссер и двое молодых усатых операторов Центрального телевидения. У них был текст сценария, утвержденного в Москве, согласно которому нужно было снять кадры в поселке геологов, показать жизнь таежных первопроходцев, а затем главное событие — промышленную эксплуатацию скважин Усть-Югана, митинг, наполнение первого танкера. Намечены интервью со знатными нефтяниками, учеными, партийными руководителями…
Что поделаешь, у них, у телевизионщиков, такая работа. Спорить с ними трудно, особенно когда приезжают со сценарием, утвержденным в верхах. Далманов знал, что сценарий, пока его утвердят и дадут добро на съемку, проходит десятки рук и глаз. Точно так же, как и у них, у геологов, определяется точка опорного или разведочного бурения…
— Фарман Курбанович, весь наш экипаж поздравляет тебя… От всего сердца! По-сибирски…
К Далманову шел крупный и слегка грузный командир самолета Касьян Емельянович Бочков, которого по всему Приобью геологи и топографы, таежные бродяги ласково называли Емельянычем. Его любили за отчаянность, за умение летать при любой погоде, за то, что первым прокладывал воздушные трассы в самые дикие таежные уголки, садился и взлетал буквально с «пятачка»…
— Ты всю эту кашу в Усть-Югане заварил, чертяка черноусый!.. Пробуривал до сердцевины, до нефти. Помнишь, мало кто тогда верил, а? А сейчас? Едрена-мать, первые караваны с промышленной нефтью. Оживил край!..
— Э-э, Емельяныч, друг любезный… Не надо!
— Ты брось! Я сам знаю, когда надо, а когда не надо. Дай я тебя, черта упрямого, расцелую! По-русски, в честь праздника!..
Он заграбастал своими крепкими медвежьими руками худощавого Фармана и трижды поцеловал.
— Ты, брат, хоть родом и кавказец, но душою наш, сибиряк!.. По такому случаю и пропустить чарку не грех. Не маши рукой, все знаю… Главный праздник будет на земле, но мне на том банкете не бывать, потому как работа наша такая… — В его руках появилась бутылка шампанского.
Далманов удивленно посмотрел на бутылку с серебристой головкой, и в его темных грустных глазах промелькнули веселые искорки:
— Сухое? Шампанское? Как же так, Емельяныч? Ты же никогда такую воду в рот не брал. Даже когда наш первый фонтан ударил, помнишь?.. Попросил спирту?..
— Не спешите открывать! Застыньте так! — крикнул режиссер и жестами давал команду оператору заснять сцену с шампанским. — Какой кадр будет! Поздравление в воздухе!
— Вишь, что ты натворил, — хмурился летчик. — Даже выпить запросто не дадут.
— Э-э, стоит ли спорить?
Далманов хотел было добавить, что, мол, мне в свое время бурить не давали, где нужно, а потом даже спасибо никто не сказал, и теперь лечу на праздник незваным гостем, но только глухо причмокнул. Да, как и семь лет тому назад. Тогда они, геологи, тоже явились в Усть-Юган незваными гостями.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1Семь лет назад он, Далманов, двадцативосьмилетний начальник геологоразведочной партии, полный надежд и веры в удачу, отправлялся штурмовать недра усть-юганской тайги.
А произошло это так.
После окончания института Фарман третий год работал на юге Сибири, в экспедиции разведочного бурения. Молодого энергичного геолога назначили начальником партии.
Заканчивался очередной летний сезон, который опять не принес ничего утешительного — нефтью в Кузбассе и не пахло. Сначала разбуривали Воскресенскую площадь, потом — Нижнегрязненскую. Ученые доказывали — где-то здесь должна быть нефть, должно быть скопление газа. Они приезжали на буровые, были в управлении, ораторствовали на совещаниях и выступали в печати, устно и письменно доказывая, что в недрах Кузбасса есть необходимые условия для образования нефти. Эти уверения были похожи на чудотворный бальзам, который ложился на старую рану. Кузбассу, Уралу, да и всей неоглядной Сибири нужны были своя нефть и свой газ. Государство щедро выделяло миллионы рублей на изыскательские работы, отрывая их от других насущных нужд. Нефть в Сибири была нужна, как хлеб, как воздух!
Но ее не находили. Бурили одну глубокую скважину за другой — и напрасно. Радужные прогнозы и предположения безжалостно опровергало обычное рабочее долото. Вынутые из тысячеметровой глубины пробы грунта, как говорится, нефтью и не пахли…
А далеко на севере, на Обском севере, в районе Березова еще три года тому назад ударил первый фонтан газа. Он бушевал почти год, пока его, наконец, не удалось задавить. Там, на севере, идут интенсивные поиски. А здесь что? Напрасная трата сил и времени. Фарман считал, что ему страшно не повезло в жизни, ибо еще на институтской скамье мечтал о своей нефти…
И Далманов не находил себе места. Худощавый, слегка похрамывающий (травма на футбольном поле еще давала о себе знать), с копной черных, слегка вьющихся волос, порывистый в движениях и стремительно-торопливый в речи, он и работал как одержимый. Дневал и ночевал на буровой, горячо переживал каждую неудачу.
Фарман — потомственный нефтяник. И отец его, и дед, и прадед добывали топливо на промыслах Баку, да и сам он начинал трудовой путь на буровой, работая коллектором в экспедиции. А институт был потом. И вот он, впитавший с пеленок вкус и запах нефти, внутренним чутьем догадывался, чувствовал, что у него под ногами никаких залежей нет, что они топчутся на пустом месте. И пробы, взятые из разных мест, доказывали бесполезность усилий.
Фарман не мог молчать, слепо выполняя указания начальства. Не мог молчать как специалист. Как коммунист. Его недавно приняли в ряды ленинской партии, членами которой были старшие братья, отец, дед… Дед Залман Далманов еще до революции вел нелегальную работу на нефтяных промыслах, участвовал в знаменитых бакинских забастовках, отбывал ссылку в Сибири…
И Фарман доказывал, опровергал прогнозы, спорил, имея в руках веские доказательства из нутра Земли. Вступал в конфликт с вышестоящим руководством, горячо атаковал начальника управления:
— Зачем бурить пустые дыры?
— Позвольте, как это — пустые? — округлое улыбчивое лицо начальника управления стало хмурым.
— Нету здесь большой нефти.
Георгии Петрович Казаминов не привык к критическим замечаниям. Тем более не желал выслушивать их от Далманова, у которого на губах еще институтское молоко не обсохло. Он так и подумал: «институтское молоко». И вслух произнес тоном, не допускающим возражения:
