Ада Баскина - Скажите «чи-и-из!»: Как живут современные американцы
– А к кому вы идете, когда у вас появляются личные проблемы?
– К shrink’y, – хором ответили студенты.
Шринк – это психотерапевт, то есть профессиональный «слушатель» клиента, решающий вместе с ним его проблемы. А как же поплакать в жилетку другу, быстрее набрать хорошо знакомый номер, чтобы раскрыть душу, услышать утешение, сочувствие, осуждение того, кто причинил боль? Всего этого дружба по-американски совершенно не предполагает. «Американец чрезвычайно неохотно вовлекается в личные проблемы других людей. Друг, конечно, познается в беде (у Ричмонда: friend in need is a friend indeed), однако американец скорее предпочтет направить друга с его бедой к профессиональному психологу, чем изъявит готовность самому вникнуть в его личные проблемы».
Впрочем, это касается именно личных проблем. Если же речь идет о проблемах деловых, тут все с точностью до наоборот. Тебе помогут – и советом, и правильным адресом, и звонком нужному человеку, и не поленятся послать кому-то письмо по электронной почте. И не пожалеют времени, чтобы встретиться с кем-то, от кого можно получить нужное решение. Я лично сталкивалась с этой готовностью оказать реальную помощь несчетное количество раз.
Одиночество
Со стороны кажется, что американцы – врожденные коллективисты. Они общительны, открыты и контактны. Они состоят в сотнях клубов, ассоциаций, братств. Но если взглянуть пристальней, выяснится, что при этом главная душевная драма американца – одиночество. Макс Лернер считает это противоречие между внешней коммуникабельностью и душевным одиночеством едва ли не самым главным парадоксом американского характера. Американцы охотно объединяются во всевозможные общества – радикальные, консервативные, либеральные. Каждая из трех главных религиозных общин – протестантская, католическая, иудейская – имеет собственные клубы, занимается благотворительностью, ведет общественную работу, устраивает развлекательные мероприятия. Кажется, что коллективная жизнь кипит и человек глубоко в нее погружен. И вот тут Лернер ошарашивает читателя неожиданным выводом: «В гуще постоянных перемен и кипения, посреди массового общения американец чувствует себя одиноким».
Он делает этот вывод на основании многочисленных опросов американцев. Но для большей объективности обращается к оценке иностранца. Лернер вспоминает свои беседы с известным немецким психоаналитиком Керен Хорни. «Приехав в Америку из Германии, Керен вынуждена была изменить всю свою концепцию невротической личности. Она обнаружила, что внутренние истоки конфликтов в Америке совершенно иные, чем в Германии». На чем же основаны комплексы американцев? По мнению Керен Хорни, главным источником психологической неустойчивости среднего жителя Америки является то, что в его жизни «слишком большую роль играет одиночество». А московский психолог Юлия Баскина, работавшая в Америке несколько лет, сформулировала свое главное впечатление так: «Это страна всеобщего одиночества».
Макс Лернер вспоминает популярную речевку: «Каждый за себя, а Бог за всех нас». И делает короткую ремарку: «В этой ключевой фразе главное – первая ее часть». Потом он еще несколько раз формулирует свой главный вывод: «Американцам свойственны индивидуализм и атомизм». Этот «атомизм» мне приходилось наблюдать много раз.
Я часто вижу студентов, направляющихся поодиночке в студенческий кафетерий, хотя только что они вместе сидели за одним столом в лаборатории или бок о бок на лекции. Грустно видеть родителей, не старых еще людей, живущих в empty nest (пустом гнезде – так называется семья, из которой уехали дети). А они уезжают очень рано, обычно сразу же после школы, и очень далеко – в другой город или штат. О причинах – в главе о детях. А здесь – только о матерях и отцах, которые в свои 40–50, когда уже поздно заводить нового ребенка, вдруг обнаруживают себя бездетными, покинутыми и одинокими.
Беседы
В самом первом доме, где я поселилась в Миннеаполисе, ожидалась вечеринка. Собирались прийти человек сорок. При моем жадном интересе к американской жизни, при моей острой потребности узнать как можно больше и немедленно, для меня этот прием значил очень много. Я ждала его со страстью гурмана, предвкушающего пиршество, в данном случае, разумеется, духовное. Разочарование, однако, меня постигло глубокое. И новых знакомств было много. И разных бесед достаточно. Но при этом я не узнала почти ничего об Америке. И практически ничего, кроме справочных данных, о своих собеседниках.
Андре Мишель, с которой я поделилась позже, ехидно усмехнулась:
– Да у них же это принятая форма общения – cocktail-style. Это когда за ланчем собирается случайный народ, чтобы выпить бокал коктейля и поговорить с собеседником ровно столько, сколько времени уйдет на осушение этого бокала. Обо всем понемногу и ни о чем по существу.
Да, примерно то же я почувствовала и в тот вечер. Народ разбился на кучки, каждая вела о чем-то оживленную беседу, а я переходила от одной группы к другой и видела, что разговора – в том смысле, как это принято у меня на родине, – нигде нет. И хотя темы были разные, все они оказались для меня неинтересными и скучными. Впрочем, может быть, для иностранца и невозможна глубокая вовлеченность в чисто американский разговор? Ответ на этот вопрос я нашла у того же Макса Лернера: «В Америке беседу поддерживать не умеют. Где бы ни происходил разговор, он будет вертеться вокруг одних и тех же тем: информация о спорте и вечеринках, предложения заключить пари практически без всякого повода, профессиональное обсуждение служебных дел, женская болтовня о тряпках и покупках, обсуждение скандальных газетных сенсаций». В моем случае, кроме того, непомерно большое место занимали разговоры о детях, но тоже в чрезвычайно поверхностном стиле: где учатся, каким спортом занимаются, кто заболел, кто выздоровел. И чуть меньше, но тоже много – «беседы о животных»: как себя чувствует ваша собачка, появились ли у нее щенки, где вы ее стрижете и т. д.
Позже я научилась сама инициировать беседы на проблемные темы – об образовании, например, или медицине, или о новых молодежных тенденциях. Собеседники мои не уклонялись, наоборот, охотно включались в обсуждение, немного спорили друг с другом. Однако стоило мне отойти, и разговор снова возвращался в коктейль-стайл. Непривычно вести серьезную беседу. Ибо, если верить Максу Лернеру, «беседа у американцев отрывочна и стереотипна, всегда крутится вокруг того, что идет в кино или по телевидению. Это не столько обмен идеями, сколько способ разрядить нервы».
Перечитав последние строчки, я вдруг подумала: а чем, собственно, это плохо – просто весело поболтать, почесать языки, «разрядить нервы»? Разве непременно нужно нагружать собеседника информацией, втягивать его в обсуждение проблем, ждать от беседы обмена серьезными идеями? Не лучше и не хуже. Речь просто идет о разных традициях. Чтобы была понятна эта разница, давайте посмотрим, как выглядит традиция беседы в России со стороны, глазами американца. Обратимся снова к Йелу Ричмонду.
«Разговор у русских, – пишет он, – легко начинается даже между абсолютно незнакомыми людьми… и никакие языковые сложности этому не помеха. Манера беседы обычно неспешная, хотя подчас весьма красноречивая и при этом безо всякого притворства».
Добавлю от себя еще одно наблюдение. В отличие от американцев, которые даже в компании хорошо знакомых людей придерживаются поверхностного стиля, русские и с незнакомцами готовы пуститься в серьезное обсуждение проблем – экономических, политических, спортивных. Я несколько раз наблюдала, как во время беззаботной американской вечеринки где-нибудь в Нью-Йорке или в Чикаго приглашенные русские гости, никогда до того не видевшие друг друга, принимались обсуждать политическую ситуацию на родине, углублялись в историю вопроса, связывали его с глобальным положением в мире. А едва обнаружив разность воззрений, вступали в горячий спор, подчас переходящий в крик, что весьма удивляло и даже пугало американцев. И очень нравилось мне: вот это настоящий разговор – заинтересованный, страстный.
Ричмонд, конечно, эту особенность русской беседы не заметить не мог: «Каждый русский, кажется, рожден быть оратором… Они не просто обмениваются идеями, но и стараются их исследовать; разговор обычно возникает спонтанно, но ведется весьма сосредоточенно. По собственному опыту знаю, что искусство беседы в России развито на более высоком уровне, чем где-либо в мире…»
Ричмонд советует: «Если вы хотите глубже узнать русских, сядьте с ними за стол. И лучше за стол на кухне. Именно во время такого kitchen talk, за едой и водкой, ведутся самые сокровенные беседы». Шутки, анекдоты, смех становятся все более оживленными, а настроение взлетает вверх. В результате чего все, включая гостей, чувствуют себя весело и естественно, что, по мнению Ричмонда, и является главной задачей хозяев: «Русские сделают все для того, чтобы гость, в том числе и иностранный, чувствовал себя желанным, чтобы у него было ощущение, что он не в гостях, а у себя дома, чтобы ему было уютно, свободно и комфортно». За таким столом, пишет дальше автор, подчас решаются и строго деловые вопросы. Он вспоминает, что в 1970 году, когда США посетила правительственная делегация из СССР, самые эффективные переговоры состоялись именно на кухне. Правда, это была американская кухня, в доме одного из местных фермеров. Но велась беседа именно по-русски: горячий разговор о проблемах сельского хозяйства затянулся далеко за полночь.
