Тамара Заверткина - Мои Турки
А Ченыкаев в то время не только лечил больных, но действительно занимался революционной деятельностью. Нелегальную литературу ему поставлял сын из Москвы.
Доктор хотел, чтоб в селе меньше было больных, чтоб дети всех сословий, в том числе и бедноты, ходили в школу, не были темными, которых легче закабалить, заставить бесплатно гнуть спину на богача, чтоб народ понял, что пора сбросить проклятый царизм, взять власть в свои руки и задышать свободнее.
Он организовал политические кружки. На занятия кружков заходил и Петр Куделькин, приносил домой тоненькие брошюрки, читал их украдкой.
— Петя, оставь ты это. Вон сколько уже людей арестовали. А вдруг и тебя заберут?
— Забирать меня не за что. Но жить народу, как жил он веками в лаптях да при лучине, тоже нельзя. Бороться надо, чтоб люд на земле жил получше. Посуди сама: оболтус богатого сидит за партой годами и ничего не смыслит. Он же занимает место другого, пусть бедного, но умного, а, может быть, и талантливого ребенка, который с семи-восьми лет идет в подпаски. Это справедливо?
И Наташа умолкала. Она все понимала. Богатство у толстосумов — не их богатство: оно нажито за счет других людей. По совести оно и не принадлежит им, так как оно народное. Вот и отобрать бы все свое у богачей.
Но всегда неспокойно было на душе у Наташи — каждый вечер до тех пор, пока Петр не возвращался домой.
Днем не раз слышала Наташа о том, что горят по деревням помещичьи усадьбы, особенно самых жестоких помещиков. А в Турках громил народ купеческие лавки.
Однажды Петр принес вечером тюк сатина.
— Не надо, Петя, слышать об этом не хочу, посадить тебя могут, — умоляла Наташа.
И старая мать смотрела на тихого сына с удивлением и испугом.
— А вы не бойтесь, я его под колоду спрятал, никто и не найдет. Но то ли свекровь успела проболтаться соседям и сатин украли, то
ли она сама, опасаясь за сына, сбросила сатин в какой-либо колодец, но утром под колодой сатина уже не было.
Революция 1905 года не достигла успехов, арестовали очень многих. Революционеры ушли в подполье.
В конце ноября (22-го) 1905 года у Куделькиных родилась дочь. Назвали Екатериной.
Девочка была неспокойной, нервной, крикливой. Внешне походила сразу на всех: у матери взяла цвет волос и высокий лоб, у отца восточный разрез глаз и овал лица. А у прабабушки Марьи ее ярко-синий цвет глаз и нежность кожи. (Когда Катюша стала взрослеть, стали говорить о том, что она даже лицом начинала походить на прабабушку Марью, а особенно фигурой, строением шеи, груди).
В Кате вся семья души не чаяла, особенно отец. Едва придя с работы, бросался к малышке. Он только что пылинки с нее не сдувал. Без ума от дочки была и Наташа. После того, как похоронили четверых детей, она уж и не чаяла иметь ребенка. Баловали девочку очень.
Через три года после рождения Кати появился на свет Николай. Его рождение и первые годы жизни проходили для семьи незаметно. Главенствующую роль занимала шустрая любимица Катя. Между собой дети были очень дружными, почти неразлучными. Позже, будучи взрослой, Катя вспоминала, что они в детстве с Колькой повздорили только один раз из-за первого огурца, который Николай нашел на грядке, а Катя вырвала из руки и бросилась по огороду наутек, а брат догнал.
Шли годы, дети подрастали. Однажды вместе с подругой Манькой Таня повела Катю на ярмарку. День был прохладный, все три девочки надели на головы платочки. Вдруг Катя остановилась как вкопанная:
— Вы не так повязали на меня платок.
— Ну, а как тебе его повязать? — спросила Таня.
— Потуже.
Повязали потуже, отошли несколько шагов, опять не так, опять просит повязать еще потуже. Подружки посмотрели друг на друга, расхохотались. Куда же туже?
— Да завяжи ей со всей силой, — посоветовала Манька, — не задуши только.
Татьяна так и сделала. У Кати в глазах даже слезинки появились.
— Теперь так?
— Вот теперь так.
— Отчего она у вас такая? — спросила Маня.
— Взрослые говорят, что Наташа, когда была в положении, тяжело переживала беды: пожар, смерть Зои, строительство дома и боялась за Петю, как бы не арестовали из-за каких-то политических кружков и книжек. Поэтому, наверное, и Катька немного нервная.
— А какая хорошенькая! И поет-то она у вас замечательно, — заметила Маня.
— Да она все до одной песни знает. И знаешь, Манька, умная какая. Иногда большие разговаривают, а она будто их и не слушает, играет в куклы и вдруг подскажет взрослым такое, что они сами и решить не могут, — хвалила свою Катьку Таня.
Любила Татьяна Катю и за смелость. И в самом деле девочка была боевая, шалунья, а порою и драчунья. Сладит — не сладит, а в обиду Колькиным товарищам себя не даст и брата защитит, первая налетит на обидчика.
В 1913 году в семье появился еще один ребенок, тоже мальчик по имени Сережа. Прабабушка Марья, полностью к этому времени ослепшая, спросила, беленький ли ребенок или черненький. И каждый раз радовалась, что дети рождаются у Наташи светлые, русоволосые, ни один не похож на смуглую Машу, отцову мать. Но чертами лица Сережа очень походил не на мать, а на отца.
Кроме повзрослевшей Лизы, подростка Татьяны, в семье у Петра и Наташи уже трое и своих детей.
В доме все преобразилось, повеселело: то тут, то там слышен радостный звонкий смех. И после долгого молчания вновь поет Наташа за шитьем. Стучит ли швейная машинка, наметывает ли ткань вручную, а песня льется:
В тиши ночной, прекрасной, дивной
Стояла тройка у крыльца.
С прелестной девочкой-блондинкой
Прощался мальчик навсегда.
(Текст этой песни записан в тетради мамы Кати).
В начале 1914 года выходила замуж и Лизавета, сестра Петра, крестная Катюши. Хороша была Лиза в юности. Стройная, с тонкой талией и пышной грудью. Служила Лиза в ту пору горничной в одном богатом доме. Часто хозяева приглашали ее пообедать с ними вместе. Не смея отказаться, Лиза садилась за хозяйский стол, но едва поев и поблагодарив, от стеснения стремилась быстренько выскользнуть из-за стола.
— Не спеши, Лиза; чем дольше посидишь за столом, тем дольше пробудешь в раю, — шутила хозяйка.
Однажды к хозяевам приехал их родственник, молодой офицер по имени Семен. Лиза очаровала его, и Семен сделал ей предложение. Готовились к свадьбе, нужны были деньги на приданое, к тому же подрастали и другие дети. И решил Петр уйти из колбасной своего родственника дяди Алексея, где получал гроши, а мастером к тому времени был опытным. Его охотно принял в свою колбасную богач Евдокимов Леонтий Афанасьевич, имеющий еще и свою пекарню, и несколько магазинов.
Лиза же после свадьбы уехала со своим мужем во Владикавказ, где он служил в армии. Там она устроилась в госпиталь сестрой милосердия. Но счастье молодоженов продолжалось недолго: Семен погиб, а Лиза вернулась домой.
В этот год Куделькины сфотографировались всей семьей. Взяли с собой и грудного Сережку. Но он так кричал, так изворачивался тельцем, что фотограф предложил делать снимок без него. {Это фото сохранилось у нас до сих пор).
Сережка порою так кричал, что плач его был слышен через весь овраг на Селявке.
— Ну, Наташа, и крикун у тебя, по всей Селявке слышно. Не иначе, как петь будет хорошо, — шутили селявины женщины.
Сережа, как и Катя, тоже был неспокойным ребенком. Может быть, беспокойнее Кати. Он очень часто плакал, когда немного уже подрос. Его и уговаривали, и стыдили за слезы, и бранили. Но сдерживать слезы он не мог. Были случаи, когда, стыдясь всех домашних, он подходил к старенькой бабушке Маше и шептал на ухо:
— Мама старая, собери меня на улицу, а то я орать хочу.
— Да ты что? Дурачок, что ли?
Но малыш упорно просил помочь ему одеться. Наплакавшись вволю, приходил успокоенный:
— Ну, вот я и наорался.
Но сбылись и слова селявиных женщин, слух и голос у Сережки были прекрасными, и песни он любил не меньше Кати.
Однажды взрослые выехали в поле. Дома бабушка Маша напекла пресных пышек, завязала их в узелок и послала Сережку отнести в поле своим к обеду. Долго шел мальчик полевыми дорогами. Кругом рожь стоит стеной, цветы, поют птички. Запел и Сережа:
Во субботу день ненастный, Нельзя в поле работать. Нельзя в полюшке работать, Ни боронить, ни пахать.
Работающим в поле ветер хоть слабо, но доносил слова песни и знакомый голосок.
— Да ведь это наш Серенька! Вот постреленок! Неужели один идет?
Время шло, а мальчика все не было. И снова вдруг донеслись слова песни, но звук едва был слышен.
— Да уж не заблудился ли он? Скачите кто-нибудь на коне. Искать его надо по голосу, по песне.
Догнали малыша километров за семь от своего поля. От развилки дорог он шел совсем в другую сторону. А когда стали есть принесенные им пышки, все тут же начали плеваться: бабушка Маша вместо соды положила в тесто хину.
