Дмитрий Журавлев - Скопинский помянник. Воспоминания Дмитрия Ивановича Журавлева

В семье швабов – культ труда, сытости и материального благополучия. Отношение к работникам – самое хорошее. Питание отличное. За обедом лучшие куски хозяин берет себе, потом работникам и уже только оставшееся – семейным, в том числе хозяйке. Посылая на работу в поле, давали работникам с собою свинины и прочей еды в таком изобилии, что те не съедали, остатки пленные зарывали в землю, чтобы не досталось врагам. Впрочем, Петя и Леня на такое обращение с харчем не решались. Ценили швабы и берегли рабочую силу! Весь уклад жизни для наших необычный. Без дела не сидят. Приходят гости, работу не прерывают, но гости включаются в помощь <…> Вернувшись из плена в 1918–1919 гг., добирались целый месяц. В пределах Австро-Венгрии эшелоны пленных на станции получали харч. Переехали границу – на каждой станции шумная встреча, забрасывали их газетами, брошюрами, воззваниями и… никаких пайков! Голодали отчаянно, да и власти по пути менялись <…> По своей земле целый месяц ехали…

Почему-то именно «Павелец» – глава, самая насыщенная преданиями. Журавлев вообще-то не склонен был увлекаться легендами, небылицами, передавать слухи и если обращался к ним, то очень дозированно, неизменно сопровождая проверкой, доказательством и скептическим замечанием. А в той главе преданий немало. Потенциальная «художественность» просилась на бумагу. Не потому ли автор не перепечатал рукопись?

В Павельце жил знаменитый человек Максим Синичкин. Это что-то вроде московского «Ивана Яклича»[23], сектант – не сектант, юродивый – не юродивый. В моем представлении – человек умный. Он пользовался громадным авторитетом в народе. К нему шли во всяких трудных случаях жизни за советом, за пророчеством. Его почитали множество поклонников и особенно поклонниц <…> Помню одно его пророчество. В разгар гражданской войны и разрухи он говорил: Россию спасут двое – дворянин и попович. Пророчество исполнилось: одну из двух мировых «сверхдержав» создали дворянин Ленин и попович Сталин…

Это последнее замечание нельзя оставить без внимания. Дмитрий Иванович не противопоставлял себя советской жизни, что особенно заметно в письмах и дневниках. Сравнивая себя и одного из своих ровесников Кормильцевых, Журавлев пишет:

Разные мы с ним люди. Я смотрел на вещи с точки зрения интересов народа и свою будущую деятельность хотел посвятить служению обществу. Брат оспаривал. Единственный интерес в жизни он видит в служении лично себе, в своей личной материальной пользе <…> И если он сторонник советской власти, то только потому, что на этом пути он сможет построить личное благополучие; до других ему дела нет…

Заметим, что в беловой машинописи воспоминаний – об этом предоставляем судить читателю – есть и другое, иногда резко критическое отношение к советской жизни, причем не к частностям ее, а к общему духовному состоянию («одичание»); впрочем, дореволюционную Россию (особенно официальную идеологию, систему образования) Журавлев тоже не идеализировал.

Публикаторы должны признаться, что они не только выбирали, что печатать, а что нет, но и придумали название книги. Собственного названия воспоминания не имеют (хотя отдельные главы озаглавлены), потому, видимо, что автор не готовил их к публикации. Выбранное нами – «Скопинский помянник», – отсылая к одной из главных для автора семейных реликвий, должно было (хоть слово здесь и употреблено метонимически) давать представление о природе книги, выросшей из разных «документальных» жанров: писем, дневниковых записей, того же семейного Помянника в прямом смысле слова.

Трудно сказать, насколько определенными были представления автора о предполагаемом читателе. Понятно, что о печатной книге в сколько-нибудь обозримом будущем речи не было[24]. При этом некоторым близким людям Дмитрий Иванович давал читать написанное (и иногда наводил у них справки: у Татьяны Владимировны Розановой – из истории церкви). В воспоминаниях много объяснений старых реалий, слов, т. е. того, что предполагается непонятным читателю в 1960–1970-х годах (например, элементы богослужения). Получается, что воспоминания обращены и к «чужим», к людям другого поколения и советского воспитания, к кому-то вроде его студентов.

Дмитрий Иванович Журавлев умер 15 июня 1979 г., вскоре после смерти своей сестры, Екатерины Ивановны Журавлевой, и похоронен рядом с ней на Долгопрудненском кладбище.

Глава первая

Родословная

да думаешьдумаешь там и дядя и мама

входишьи пёс[25] и кот спит ивидит саднас в садувеснавсюдуяблонии это всё здесьцветет

Источники моих сведений о далеком прошлом:

Рассказы бабушки Настасьи Ивановны. Когда-то я расспрашивал ее о временах прошедших, но не записывал, и многое забыто.

Рассказы тети Анны Дмитриевны о старине. Она любила сопоставить прошлое с современным и часто говорила: «В старину делали так…», «В старину не так было…». Помню и наш детский недоуменный вопрос: «Тетя, когда старина кончилась?».

Воспоминания папы Ивана Дмитриевича позднего времени. Родословная таблица. Ее я составил с помощью папы 9 января 1955 г. Годы рождения и смерти поставлены позже.

Бумаги и документы, перешедшие в мое распоряжение после смерти папы. Среди них «Помянник священника Пятницкой города Скопина церкви Иоанна Дмитриевича Журавлева» – книжка в осьмую долю листа, знакомая с детства. Помню: папа сидел за своим письменным столом, тем самым, за которым я в саду в Покровке[26] пишу эти строки (17 июня 1969 г.); Сережа и я у него на коленях; эта книжка и карандаш в моих руках, и я в ней «написал»; «писал», возможно, и Сережа – начеркано на нескольких страницах. В Помяннике перечень имен умерших, в родительном падеже: «Помяни, Господи, души усопших раб Твоих…». Все они прочитывались за Литургией, когда служил сам папа. <…> На полях не всюду – даты смерти и иногда фамилии. Поэтому я знаю время смерти многих мною упоминаемых, но не знаю дат рождения. Большинство имен мне ничего не говорит.

Сохранилась переписка с Сережей, когда он лежал в московской больнице, и мои записи о его смерти. В начале 50-х годов я перепечатал на машинке письма и записи о смерти Сережи, бабушки, тети, последнее письмо дяди Паши.

Старые письма. Их сохранилось мало.

Вот родословная нашей семьи.

Фома Алмазов – дьячок в с. Журавинка.

Максим (1756–1836) – дьякон в Журавинке.

Федор Журавлев (1797–1877) – дьякон на месте отца.

Дмитрий (1833–1910) – дьякон на месте отца.

Иван 1874 (1956) – священник в г. Скопине. <…>

Фамилия вначале Алмазовы. Но в семинарии мудрое начальство вопросило – откуда, и узнав, что из Журавинки, изрекло: ты будешь Журавлев. Это рассказывала бабушка. Но о Федоре или Максиме – не могу сказать[27]. <…>

18 ноября 1846 г. указ Синода запретил произвольно менять фамилии лиц духовного происхождения. Обязал сохранять за каждым фамилию отца.

«Чтеца Фомы» – записано в Помяннике. <…> В Помяннике среди старшей родни есть «свещеносец Василий». В родословной таблице его нет, и степени его родства я не знаю.

Фома, дьячок при церкви в селе Журавинка, жил в XVIII в. Каких-либо сведений о нем, даже имени его жены, не сохранилось.

Сын Фомы Максим умер 80 лет 23 июня 1836 г. Значит, родился в 1756 г. Его жена – Пелагея. Он был дьяконом в Журавинке же.

<…> Усадьба на том же месте, где жил и его внук Дмитрий Федорович, наш дедушка.

Предо мною рукописная книга «Служебник». Очень изношена. От первого листа обложки осталось только две трети; на обороте что-то написано карандашом, не могу прочесть. На 1–4 стр. выцветшими чернилами написаны молитвы заупокойной службы. На средине 4-й стр. черта карандашом и ниже карандашная запись:

Сем рублей 3 руб. 55 к. 3 руб. 50 к. 3 руб. 25

4 руб. 60 к. 3 руб. 50 к. 2 руб. 70 6 руб. 42 2 ру. 37 к. 3 руб. 75 к.

1 руб. 75

2 руб. 30 к. 1 руб. 80 к. 2 руб. 30 к. 2 руб. 2 руб.30 к. Всех денег получ пятьдесят три рубля.

Я подсчитал: в сумме получается 53 р. 09 к. На пятой стр. карандашом:

диакон Максим Фомич помре 1836 года месяца июня 23-го дня.

Попадья берзнеговская помре 1839 года июня 8-го.

Ниже начеркано детской рукой. Кто писал карандашом? Сын Федор или внук Дмитрий, наш дедушка? Кто это – березняговская[28] попадья, и почему не упомянуто ее имя?..

Написана книга Максимом. Когда? При царице Екатерине. В ектениях перечислены все дети Павла, кончая Марией, родившейся в 1786 г. Позже всюду вставлена Екатерина, родилась в 1788 г. Считаю: написана около 1787 г.