Всеволод Кочетов - Собрание сочинений в шести томах. Том 6
— Вот и наша редакция! — сказал Мольво.
Редакция спала, крошечные ее комнатки были полны посапывающих людей. Мольво почесал в затылке, и мы пошли через дорогу в довольно большой дом, внизу которого был сельмаг, а на втором этаже, куда надо было подыматься по скрипучей деревянной лестнице, в единственной большой комнате без всякой мебели, прямо на полу, тоже спали люди. Но там места еще были, и мы нашли их себе возле окон, расстелили, тоже на полу, шинели, легли и тотчас уснули — было часа три ночи.
Довольно скоро нас разбудил какой-то шум, стук, бряк. Кто-то чиркал спичками, светил ручным фонарем.
— Вот здесь, товарищ полковой комиссар!.. Здесь и располагайтесь.
В свете спичек и фонарей мы разглядели внушительную фигуру, стоявшую посреди комнаты. Человек был плотный, одет в шинель, на шинель накинута плащ-палатка, из-под нее виднелись кобуры пистолетов, футляры биноклей, подзорных труб, полевые сумки; голову его прикрывала каска, в руках он держал карабин. А поскольку приведший все время поминал при этом «полкового комиссара», то есть называл колоссальное воинское звание, за которым сразу же идут звания, равные генеральским, то спавшие тотчас вскочили, кто в чем был, и вытянулись, приветствуя полководца. Полководец скомандовал:
— Вольно, вольно. Продолжайте сон. — И ушел, грохоча сапогами по лестнице. Ему этот ночлег, видимо, не понравился.
Михалев назвал какую-то незнакомую мне фамилию и, перевернувшись на другой бок, добавил:
— Он корреспондент чего-то, не то ТАСС, по то радио. Завтра узнаем. Зовут его Гришкой.
— Полковой комиссар — корреспондент? — Я удивился до крайности. Я плохо знал армейские дела.
— Да, как-то присвоили ему в свое время такое звание, вот и носит четыре «шпалы».
У меня не только «шпал», у меня не было даже и двух «кубиков», как у Михалева. Засыпая вновь, я не без зависти думал об экипировке и об арсенале газетного полкового комиссара. Он был, конечно, во всем этом шикарен и внушителен. Мы валяемся на грязном полу вповалку, а ему где-то, поди, уже взбивают пуховики…
Пишу я эти строки в пустом сенном сарае на околице Ополья. На улице жарища, в сарае прохладно, его продувает ветерок. Мы с Михалевым только что составили здесь свою первую корреспонденцию, помеченную внизу, под нашими подписями, многозначительными словами: «Действующая армия». А в сарай забрались потому, что, по рассказам местных жителей, это самое спокойное место: за сараем лежит большая луговина, на которой оборудован ложный полевой аэродром — стоят фанерные самолеты, вытоптана взлетная полоса, валяются старые бочки из-под бензина. Немцы давно разобрались, какой это аэродром, поэтому и он сам и все, что вокруг него, — наиболее спокойное место в районе Ополья.
Какая же и о чем, о ком написана нами корреспонденция?
С утра мы отправились в редакцию газеты «За победу». Там уже стучала «американка» — печатался тираж очередного номера. Под приглядом старого печатника работе на этой несложной машине училась совсем молоденькая девчушка, лет шестнадцати с небольшим. Она сказала, что ее зовут Машенькой, она тоже ополченка, вступила добровольно, она только что весной окончила девятый класс.
— Машенька, но почему же вы, милая, не пошли куда-нибудь в госпиталь в Ленинграде? Почему непременно на фронт, почему воевать?
— Хочется поскорее узнать жизнь, стать взрослее, полезней народу, — говорит она просто, механически снимая отпечатанные листы с машины. — А то я совсем какая-то девчонка.
Вся редакция — добровольцы, ополченцы — народ дружный, крепкий. Мы позавтракали с ними и хотели тотчас отправиться вперед, в полки, в батальоны дивизии, в боевые порядки. Нам сказали, что одни мы заблудимся в лесах, а вот к вечеру кто-то поедет и нас проводит, покажет дорогу. Запросто путаться по фронтовым дорогам не стоит, можно попасть в переделку.
Мы принялись исследовать село Ополье. Здесь, оказывается, расположена рота ВНОС — службы воздушного наблюдения, оповещения и связи: как раз в тех строениях, где некогда был ямской почтовый двор, и за ними, в землянках, скрытых кустарниками. Надо будет наведаться к вносовцам. Кроме их подразделения в Ополье стоят еще и медицинские учреждения: госпитали, медсанбаты, в том числе и ополченческие. И так как, по рассказам, ополченцы уже побывали в сильном встречном бою — прямо из вагонов на марш, а с марша в атаку, — то медики повидали крови, поработали. Они расположены кто в школе на околице, кто в палатках, раскинутых тоже меж кустами, как землянки вносовцев.
Ну и, конечно же, чтобы не терять времени, мы отправились к медикам. Нам повезло. Мы застали там двух девушек-сандружинниц, приехавших по каким-то делам из батальона, занимающего оборону в районе села Ивановского. Одна из них, Нина Шейкина, — тоненькая письмоносица из 105-го ленинградского почтового отделения. Другая, Клавдия Бадаева, — сестра известного в Ленинграде партийного работника, цеховой диспетчер одного из городских предприятий.
— Знаете, — почти наперебой рассказывали они, — прибыли мы на станцию, здесь, недалеко, уже под вечер. А через час после того, как выгрузились из эшелона, — прямо в бой. Было очень страшно. Но еще больше хотелось преодолеть этот противный страх. Что мы, не комсомолки, что ли! Бойцы идут в атаку на деревню, в которой немец. И мы с ними. Мины рвутся, пули свистят. Уже сумерки немножко, и эти пули, задевая за ветки деревьев, при взрыве светятся. Вы еще не видели трассирующих пуль? Ну увидите. А наши, говорим, все наступают. И мы, конечно. Мы сандружинницы, наше дело — раненые, наше дело — первая медицинская помощь. Тащим сумки с перевязочными средствами.
— У моего первого раненого, — сказала Нина Шейкина, — рана была в ногу, под голенищем сапога. Но я не растерялась. Ножом голенище — раз! — и распорола. А дальше и пошло… Оттуда кричат, отсюда зовут: «Сестрица, сестрица!..» Затихло все только ночью. Посмотрела я тогда на свою сумку — в двух местах пробита. Может быть, осколками, может быть, пулями — еще не разбираюсь.
Нина — экспансивная девушка, трещотка. Клавдия Бадаева — уравновешенная, спокойная. Обычно она ходит с разведчиками, была с ними уже несколько раз. На днях в разведку отправилась большая группа ополченцев _ 63 человека. Им предстояло боем разведать огневые точки врага, расположение его оборонительных рубежей. Группа подобралась вплотную к немецким траншеям, установила пулемет и открыла огонь. Немцы было побежали. Но в ближайшем же лесу пришли в себя и ударили по нашим пулеметчикам из миномета. Кому полагалось залечь под этим огнем, укрыться от него, а ей, Клавдии, надо было бежать туда, где гремели разрывы. Там же могли быть раненые!..
Клавдия не впервые имеет дело с больными, ранеными. Еще во время финской войны она ежедневно дежурила в одном из ленинградских госпиталей.
— Не знаю, почему, по я чувствовала большую радость, когда мне удавалось хоть чем-нибудь да помочь этим людям. Подушку поправишь, пить подашь. Больше-то что я могла сделать, я же не врач, даже не медицинская сестра. Так, девчонка была.
Девчонки, девчонки! Милые девчонки! Какими отважными оказались вы в трудный для народа час! Какой огромный запас женской, материнской любви принесли вы с собою сюда, на поля сражений, сколько любви, которая врачует раны, и особенно те раны, которые принято называть душевными… А их, этих душевных ран, пожалуй, еще больше сейчас, чем ран пулевых и осколочных. Милые девчонки, хорошо, что вы были пионерками, что вы комсомолки, что старшие научили вас патриотизму, осветили жизнь вашу такими идеями, от которых светло и в эту мрачную ночь, в ночь войны, в ночь страданий и крови. Не знаю, как будет дальше, по все-таки думается, после того как война окончится, вам — не вам, вы останетесь жить, вы должны жить, а вашему подвигу — поставят памятник. И памятник тот непременно будет из белого мрамора. И будете вы изображены вот в таких аккуратных гимнастерочках, в коротких юбочках, в пило-точках, кокетливо сдвинутых набок, перетянутые ремнями в ваших девчоночьих талиях, в сапожках, тесноватых в икрах, с брезентовыми санитарными сумками на боку…
Первую свою корреспонденцию из действующей армии мы с Михалевым посвятили вам, девчонки. И мы этому очень рады. Дойдет ли она до редакции? Мы переписали ее набело в двух экземплярах, и Михалев пошел на дорогу, чтобы просить кого-нибудь, кто едет в Ленинград, доставить конверты на Фонтанку, 57. Или хотя бы бросить в городе в первый попавшийся почтовый ящик.
3
Под вечер мы отправились в части. Указать нам дорогу взялся один командир, который возвращался в свой 2-й стрелковый полк, где комиссаром товарищ Гродзенчик, тот самый именинник, кому мы должны доставить торт и письмо от его жены.
За Опольем в нескольких километрах — станция Веймарн. Бомбами разбито станционное здание, раскиданы, согнуты рельсы, порваны провода. Наш провожатый объяснил, что именно здесь выгружались из эшелонов ополченцы и отсюда начинали свой боевой путь.
