Александр Лепехин - О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

«После продолжительного молчания, Боур, услыхав, что принесли яичницу-глазунью, которую сопровождали другие Адъютанты, напомнил о ней Потёмкину, находившемуся в мрачной задумчивости. Как бы проснувшись от летаргического сна, он встал, и все перешли в другую комнату, где приготовлен был завтрак, который они, сверкая светлыми ножами, и начали истреблять по-военному.

«В тот же день в шесть часов вечера весь город осветила блестящая иллюминация – значило, что великолепный Князь Тавриды уже приехал в Тулу. Наместник, Губернатор, Вице-Губернатор, Губернский и Уездный Предводители с Дворянством, многие военные Генералы, Штаб-офицеры, гарнизон, все чиновники Присутственных Мест и оружейного ведомства встретили его во Дворце. Потемкин находился в хорошем расположении духа. С Кречетниковым он был крайне вежлив, повторил свою благодарность Лопухину, сказал несколько приветливых слов Генералам, Губернскому Предводителю, Вице-Губернатору, похвалил почетный караул ординарцев, и, раскланявшись с учтивостью, хотя холодною, пошел во внутренние апартаменты Дворца вместе с Наместником и Губернатором.

За обеденным столом, к которому приглашено было более сорока особ, Потемкин, обращаясь к Кречетникову, сидевшему с ним рядом сказал, указывая на некоторые кушанья:

– Я замечаю, Михайла Никитич, что вы меня балуете. Все, что я видел и вижу, доказывает особенное ваше обо мне озабочивание.

– Очень рад, Ваша Светлость, что я мог угодить вам этими мелочами, отвечал Кречетников, улыбаясь. Взяв с тарелки огромную Мясновскую редьку, стоявшую на столе под хрустальным колпаком, Потёмкин отрезал от неё толстый ломоть и продолжал:

– У вас каждое блюдо так хорошо смотрит, что я начинаю бояться за мой желудок….

«Огородное растение, о котором я сказал, чрезвычайно ему понравилось; но он, к удивлению всех, взял свежий ананас, так же находившийся на столе, разрезал его пополам и начал есть, заметив:

– У всякого свой вкус.

«Разговор продолжался и предметом его был – Тульский оружейный завод. Когда начали пить за здоровье Фельдмаршала, музыка играла туш, и артиллерия, привезенная на этот случай из парка, открыла огонь, он сказал Кречетникову:

– Все это прекрасно, Михаила Никитич, да здесь нет еще одной вещи, до которой я большой охотник, и которую вы, помнится, присылали ко мне с курьером в Бендеры.

– Не могу догадаться, Ваша Светлость, отвечал несколько изумленный Кречетников.

– Вы, кажется, и Калужский Наместник?

– Точно так, Ваша Светлость……

– И вероятно забыли, что Тульские амбарные калачи едва ли лучше Калужского теста….

«На другой день за завтраком, Потёмкин уже ел Калужское тесто.

«Между тем как великолепный Князь Тавриды сидел в Яссах перед камином в Греческих туфлях со спущенными чулками на ногах; между тем как искусные и храбрые Корпусные командиры его непобедимой армии беспощадно громили неприступные крепости и по десяти тысяч брали в плен несчастных Турок, а он великолепный Князь Тавриды, среди благовонных курений слушал музыку Сарти, и удивлял Европу своими роскошными и блистательными пирами – этот Фельдмаршал думал – о Тульском оружейном заводе! Тульский оружейный завод, говорил он, есть такое Государственное заведение, такой важный предмет, который заслуживает внимательного моего обозрения. И он дал себе слово при первом удобном случае, непременно заняться этим делом, серьёзно и тщательно. Действительно, Потемкин сдержал свое слово. На другой же день своего приезда в Тулу, он осматривал оружейный завод во всех его частях, посвятив на это около пяти часов утра. Многое он одобрил, но некоторые предметы требовали значительного улучшения, другие решительных изменений. Словом, Потёмкин тут же приказал распорядиться оружейному начальству выбором двух чиновников, которых он хотел послать в Англию для изучения искусства, находившегося в то время у нас еще в самом несовершенном состоянии. Сверх того он хотел вызвать из этого государства опытных и знающих мастеров для закалки стали, которую также делали у нас очень дурно. Предположения Потёмкина осуществились уже после его кончины.

«Два дня и два вечера толпился народ на улицах, то бегал за каретою Фельдмаршала, и смотрел на него с уважением и признательностью, как на вельможу, которого уважала и сама Екатерина Великая; то любовался на иллюминацию, дивился прозрачным картинам, глазел на тысячи предметов, для него диковинных и чудесных. Два дня и два вечера мы веселились, как только веселятся люди праздные, а мы ничего не делали, ничем не занимались. Приезд могущественного сановника произвел сильное движение в общественной жизни, всегда скучной и однообразной в провинции.

«И вот Очаковский солдат еще кое-как живёт на белом свете, а Главнокомандующий его уже пятьдесят лет отдыхает в могиле, сказал инвалид, оканчивая свой рассказ, и посмотрел на нас печально…..

1843 г. Прогулки по Туле и путешествия по ее окрестностям

Не Фантастическую повесть, сильно пропитанную юродствующим воображением, намерены мы теперь писать, и не роман в духе отчаянного Сю, и не фельетонный очерк, животрепещущий современным интересом, предлагаем вам, читатель наш благосклонный…. Нет! Мы намерены обратить ваше внимание на предметы совсем другого рода, предметы, в которых не найдете ни тени мечты, ни слова вымысла. Мы живем в век самой упорной сомнительности, неверия, чистого скептицизма. Скептики, будто бы изучив наши древности, крепко сомневаются в наших летописях; малограмотные, не понимая, что глаголет, ни во что ставят записки современников; прочие говорят, что всё идеальное уже давно наскучило, надоело им, как надоедает один и тот же мотив, одна и та же песня. Очень хорошо. Так попробуем взять красок у существенности, у действительного, и, если мы напишем эскизы бледные, без успеха, не угодим вашему вкусу, то обвиняйте в том нас, именно нас, а не существенность, которая в таких вещах также виновата, как и вы… Не удивляйтесь титулу рассказа нашего: в нем ни крошечки нет изысканного, затейливого, заглавию книги еще ничего не значит, ничего не доказывает.

После второго Тульского пожара, превратившего в пепел более пяти сот домов несчастных жителей, пожара, в котором (скажем кстати) сгорел и наш укромный приют, мы переехали тогда в одно из отдалённейших предместий города, лежащее в долине, понимаемой вешнею водой тихой, несудоходной Упы. Погрустив о невозвратимых лишениях, и взвалив всю вину на судьбу, которой грозным велениям, (также скажем кстати), давно повинуемся с непоколебимым самоотвержением, мы полагали, что она, наша судьба, забросила нас в эту глушь, в эту Новоголландию, для того именно, чтобы одним ударом поразить, уничтожить нас. На этот раз мы жестоко ошиблись. Справедливо сказал какой-то Рейс-Эфендж, что «когда предопределение захочет исполнить какой-нибудь из своих приговоров, так не знаешь, откуда берутся случаи да обстоятельства». В самом деле, не пошлая случайность и не крайность нашего положения, а все-таки она же, всенощная судьба, прежде наградила нас поместьем, принадлежавшем покойной крестной матери нашей графини Д., близ Тулы, потом силою своей воли перенесла нас в старое жилище покойного крестного отца нашего, премьер-майора К. – Деревянные хоромы, как обыкновенно называют их Новоголландцы, куда втолкнула нас необходимость, находятся в шести только саженях от того светлого, опрятного, хорошенького домика, теперь уже не существующего, в котором страдала наша мать, выкупая тяжкими страданиями жизнь нашу и где мы увидели свет Божий. По мнению нашему, читатель наш благосклонный судьба не совсем без намерения определила нам здесь жить; она, по видимому, хотела, чтобы мы взглянули на священное для нас место: вот там, где теперь лежит груда камней, поросших высокою травою, где еще растет одна яблоня и одна черемуха – обе старые старухи, кокетливо убираясь каждую весну в тысячи благоухающих цветов – это наше пепелище. Здесь некогда совершались обряды христианской религии и на младенца возложили крест животворящий. Этот младенец вырос, возмужал, и уже в зрелом возрасте возвратился на свою родину…. Кажется века прошли с того времени, когда мы, с робкою застенчивостью, приносили поздравление крестному отцу нашему в день его именин, а как сочтешь, так выходит в итоге не Бог же знает сколько лет этой мнимой вечности. Длинный период времени миновался, мы утратили лучшие лета жизни, потеряли незабвенных, оплакали тех, которых любили, но сохранили нашу драгоценную святыню, наш палладиум веры, наш крест животворящий…. Мы никогда не были мистиками, никогда не пытались разгадывать того, что выше наших понятий; но воля ваша, а в этом охотно сознаемся, есть смысле и смысл религиозный, таинственный.

Предместье, о котором мы начали говорить, находится между двух небольших ручьев и рекой Упой, так, что его можно назвать полуостровом, которого одна сторона, примыкающая к подошве горы, в дождливую погоду непроходима. Если бы не было моста, теперь прочного, но тогда дурного и опасного, перекинутого через один из этих ручьев, то в такое время сообщение с городом совершенно бы прекратилось. В 1800 году, в Апреле, чрезвычайное наводнение затопило все это пространство: по улицам ездили на лодках и плотах, а бедные жители спасались на чердаках домов, своих и даже на кровлях, где прикрепляли к трубам люльки с детьми…. В таком-то мучительном положении они провели три дня и три ночи…. В 1833 году наводнение повторилось, но вода не заливала всего предместья. Кроме этих необыкновенных явлений, каждую весну жители его терпят немаловажные потери от воды, обильно разливающейся по улицам, примыкающим к лугу, омываемого Упой. Скажем мимоходом, что здесь две улицы имеют мостовую, если только можно назвать мостовой ряд камней, втиснутых в землю как ни попало. Она сделана, если верить старожилам, еще при губернаторе Гедеонове, давно… в прошлом веке. Прочие улицы сохранили первобытное свое состояние, то есть, они остались теми же, какими были со временем заселения этого полуострова рыбаками…. Рыбаки туземцы Новоголландии в Туле.