Энтони Бивор - Высадка в Нормандии
С другой стороны, всем военнослужащим союзников запрещалось после высадки как-либо задевать обостренную национальную гордость французов. В брошюре-памятке говорилось, что нельзя даже намекать на унизительное поражение французов в 1940 г. «Благодаря популярным шуткам о “веселом Париже” и т. п., – говорилось далее в памятке, – довольно широко распространилось мнение, будто французы – люди веселые и легкомысленные, лишенные всякой нравственности и почти не имеющие твердых убеждений. Это неверно, а в настоящее время особенно». Впрочем, официальные установки вряд ли могли всерьез повлиять на тех, кто в мечтах уже рисовал себе «французских барышень».
Военный кабинет во главе с Черчиллем отдавал себе отчет в том, что руководителя «Свободной Франции» необходимо пригласить в Англию и проинформировать о готовящемся вторжении. «Несмотря на все недостатки и чудачества де Голля, – писал премьер-министр Рузвельту, – он в последнее время стал подавать признаки готовности сотрудничать с нами. Да и трудно, в конце концов, избежать участия французов в освобождении Франции». Президент в ответ все же настаивал на том, что «в интересах безопасности» нельзя выпускать де Голля за пределы Великобритании, пока не состоится высадка по плану «Оверлорд».
Слабость разведки и контрразведки «Свободной Франции» объяснялась не тем, что в голлистскую сеть просачивались агенты Виши, а просто примитивными шифрами, которыми пользовалась организация. В английском отделе специальных операций[27] это вызывало такое сильное раздражение, особенно после того, как в 1943 г. гестапо наводнило ячейки Сопротивления своими агентами, что начальник отделения дешифровки ОСО Лео Маркс не выдержал и пришел прямо в штаб-квартиру голлистов на улице Дьюк-стрит в центре Лондона. Он попросил французских шифровальщиков закодировать любое сообщение, потом взял бумагу и расшифровал его «под их растерянными взглядами». «Этот шаг не способствовал росту дружеских чувств французов по отношению к англичанам», – сухо и сдержанно констатировал официальный историк. Тем не менее галльская гордость не позволяла «Свободной Франции» пользоваться американскими или английскими системами шифров. Накануне дня «Д» глава английской внешней разведки, «Сикрет интеллидженс сервис» (СИС), доложил премьер-министру о том, что французам нельзя разрешить передавать сообщения по радио; можно пользоваться только защищенными от подслушивания телефонными линиями.
У. Черчилль послал в Алжир два пассажирских самолета «Йорк» за де Голлем и его свитой. Ш. де Голль, напротив, не рвался в Лондон, потому что Ф. Д. Рузвельт не допускал никаких обсуждений состава будущего французского правительства. 2 июня представитель Черчилля Дафф Купер битый час уговаривал его отказаться от этой ненужной конфронтации. Если де Голль откажется прибыть в Лондон, убеждал его Купер, этим он только будет лить воду на мельницу Рузвельта. Нет, ему необходимо находиться в Англии в качестве военного руководителя. А главное, настаивал Купер, генерал потеряет уважение премьер-министра, который решит, что с де Голлем невозможно вести дела. Де Голль уступил лишь на следующее утро, когда оба «Йорка» уже ждали на аэродроме, чтобы отправиться в первый этап длинного кругового маршрута: до Рабата во Французском Марокко.
После долгого ночного полета из Рабата самолет де Голля приземлился в Нортхолте[28] ровно в 6 часов утра 4 июня. Когда генерал спускался по трапу, на поле был выстроен почетный караул, а оркестр Королевских ВВС заиграл «Марсельезу». Купера это немало удивило, так как прилет де Голля был строго засекречен. Генералу вручили приветствие, написанное в характерном для Черчилля стиле. «Дорогой мой генерал де Голль! – говорилось в приветствии. – Добро пожаловать на наши берега! Вскоре должны произойти важнейшие события на фронтах». Далее Черчилль приглашал француза в свой личный поезд. «Если Вы сможете приехать к 1:30 дня, я буду рад дать в Вашу честь dejeuner[29], а потом мы отправимся в штаб генерала Эйзенхауэра».
Даффа Купера озадачило упоминание о «передовом КП» премьер-министра прямо в поезде, но вскоре они обнаружили этот поезд в тупичке небольшой станции близ Портсмута. Купер счел весь замысел «полнейшей нелепостью», а окончательно испортило ему настроение то, что в свите премьера находился откровенный франкофоб фельдмаршал Смэтс[30] из Южной Африки. Черчилль обратился к де Голлю и сообщил, что пригласил его в Лондон, чтобы тот выступил с речью по радио. А уж совсем плохо было то, что он ни слова не сказал о возможности обсуждения перспектив гражданской власти во Франции, что де Голля интересовало как раз в первую очередь.
Де Голль взорвался, когда министр иностранных дел Энтони Иден заговорил о «политике», то есть, по сути, об упорном нежелании Рузвельта признать де Голля и его Временное правительство. Возмущение французского лидера вызвало то, что союзники напечатали в США оккупационную валюту и роздали банкноты своим солдатам и офицерам. Он заявил, что правительство Республики не признает эти «фальшивые бумажки». Кажется, и американские, и английские официальные лица совершенно упустили из виду такой важный момент. Ведь если другие правительства не станут принимать эти довольно невзрачные бумажки (солдаты сравнивали их с талонами на сигары), то они и стоить ничего не будут.
Черчилль тоже вспыхнул и стал горячо втолковывать собеседнику, что англичане не могли действовать вопреки Соединенным Штатам.
– Мы собираемся освободить Европу, но это возможно лишь постольку, поскольку вместе с нами американцы. На этот счет у вас не должно быть никаких неясностей. Всякий раз, когда нам предоставляется выбор: воевать в Европе или на море – мы неизменно выбираем войну на море. И всякий раз, когда мне придется выбирать между вами и Рузвельтом, я всегда буду заодно с Рузвельтом.
Де Голль холодно согласился с тем, что так оно и есть. Когда сели за стол, страсти несколько поутихли. Черчилль поднял тост:
– За де Голля, который никогда не смиряется с поражением!
– За Англию, за победу, за Европу, – провозгласил ответный тост де Голль.
После завтрака Черчилль проводил гостя в Саутвик-Хаус, где Эйзенхауэр с Беделлом Смитом ввели французского руководителя в курс операции «Оверлорд». Эйзенхауэр был само обаяние; он сумел скрыть ту бурю, что бушевала в его душе из-за разыгравшейся непогоды. Он не забыл показать де Голлю перед уходом текст воззвания, с которым намеревался обратиться в день «Д» к французскому народу. Хотя ему удалось смягчить категорический тон Рузвельта, верховный командующий в своем обращении все же ни словом не упоминал о власти Временного правительства. В документе даже говорилось, что французы обязаны выполнять все распоряжения союзного командования до тех пор, пока «французы сами не выберут своих представителей и свое правительство». Для де Голля это стало подтверждением худших опасений: англосаксы собираются оккупировать Францию. Он сумел, однако, сдержать свои чувства и лишь сказал, что «хотел бы предложить кое-какие изменения в обращении генерала Эйзенхауэра». Поскольку время внести изменения, вероятно, имелось, Эйзенхауэр согласился их обдумать.
Уже по возвращении в Лондон де Голль узнал, что предложенные им изменения не успеют попасть в окончательный текст: их требовалось согласовать с Комитетом начальников штабов США. Тогда де Голль отказался обратиться к французскому народу по радио – после Эйзенхауэра и руководителей Бельгии и других оккупированных стран. Кроме того, де Голль заявил, что прикажет французским офицерам связи при американских и английских дивизиях не сопровождать эти соединения при высадке, потому что согласия по вопросу гражданской администрации достигнуто не было. Черчилль, которому об этом доложили во время заседания военного кабинета, впал в дикую ярость.
Для того чтобы выправить сложившееся положение, Иден и представитель де Голля Пьер Вьено всю ночь осуществляли «челночную дипломатию», по очереди посещая каждого из двух обиженных. В беседах с Вьено де Голль бушевал и называл Черчилля гангстером. Потом Вьено шел к Черчиллю, и тот обвинял де Голля в «измене, совершенной в разгар боя». Премьер хотел отправить генерала обратно в Алжир – «в наручниках, если потребуется».
При всех этих драмах, главное событие того вечера – в воскресенье 4 июня – происходило в библиотеке Саутвик-Хауса. В течение второй половины дня Стэг и его коллеги убедились в том, что надвигающийся из Атлантики антициклон четче сформировался, но продвижение его замедлилось. Это означало, что в непогоде появится просвет, достаточный по времени для высадки десанта. Совещание началось в 21:30, и сразу же пригласили Стэга. Мало кто из присутствующих испытывал оптимизм. Ветер хлестал по окнам струями дождя, и нетрудно было представить себе, каково приходится солдатам на десантных кораблях, которые стояли на якорях у берега.
