Анна Ковалова - Довлатов

Оставалась поденщина на радиостанции «Свобода», где в разное время работали, а некоторые работают до сих пор, многие русскоязычные литераторы: Иван Елагин, Борис Парамонов, Петр Вайль, Александр Генис. С момента своего основания в 1953 году «Свобода» (первое название — «Освобождение») не только рассказывала о событиях, не освещавшихся в официальных СМИ, но и предоставляла трибуну опальным нонконформистам, тем, кому не было места в советской печати.

Американская жизнь Сергея Довлатова внешне складывается очень успешно. Ему остается дождаться признания на родине — подлинной славы, о которой он так и не успеет узнать.

Глава 8

1978–1990

Действующие лица:

Валерий Георгиевич Попов, писатель

Елена Давидовна Довлатова, вдова Сергея Довлатова

Елена Константиновна Клепикова, писатель

Нина Николаевна Аловерт, фотограф, журналист

Александр Александрович Генис, писатель

Владимир Исаакович Соловьев, писатель

Петр Львович Вайль, писатель

Марк Ильич Серман, кинооператор

Лев Лосев, поэт

Людмила Яковлевна Штерн, писатель

Дмитрий Николаевич Дмитриев, школьный друг Сергея Довлатова

Алексей Юрьевич Герман, кинорежиссер

Евгений Борисович Рейн, поэт

Виктор Александрович Соснора, поэт

Владимир Васильевич Герасимов, историк

Виктор Григорьевич Никифоров, начальник историко-краеведческого отдела Государственного музея А. С. Пушкина «Михайловское»

Алевтина Михайловна Добрыш, подруга Сергея Довлатова

Владимир Иосифович Уфлянд, поэт и художник

Зима к Нью-Йорку подступает осторожно. Еще вчера было душно на остановке сабвея. Позавчера я спускался за газетами в шлепанцах. Три дня назад оставил в ресторане свитер…

А сегодня утром задаю вопрос ближайшим родственникам:

— Где моя вязаная шапка?..

Дома было все иначе. Сначала — дожди. Потом неделя сухих холодных ветров. И вдруг рано утром — пелена белого снега. И снежные шапки на тумбах ограды. И белый узор на чугунных воротах. И улица, напоминающая черно-белый фотоснимок. Нелегко было шагнуть с крыльца в первый зимний день. Я хорошо запомнил ощущение решимости, которое требовалось, чтобы ступить на это белое полотно…

Валерий Попов:

Лишь оказавшись наконец от своего несчастного героя за несколько десятков тысяч миль, писатель Довлатов смог нормально и плодотворно работать. И результаты не замедлили сказаться. Настоящим писателем Довлатов стал, несомненно, только в Америке. Помню потрясение от его книг, пришедших в Ленинград из Нью-Йорка… Вот это да! Такого от писателя Довлатова, которого многие, в том числе и я, путали долгое время с бестолковым его героем, почти никто не ожидал.

Вот оно, оказывается, как надо делать-то! — постепенно доходило до всех нас. Но сделать так же, как Довлатов, поступить так же решительно и жестко, как Довлатов, — то есть бросить своего героя, чтобы спасти его для литературы, — мог только он. Маршрут его оказался «круче», поэтому и поднялся он выше.

Потом еще не раз Довлатову приходилось отматывать от себя те липкие водоросли, которыми опутывал его вечно тонущий герой, появившийся как черт из табакерки и в Нью-Йорке тоже. Несомненно, он был самым лучшим из всего, что изобрел писатель Довлатов, и отказываться от него и переходить на «американский материал», как советовали ему некоторые доброхоты, было бы глупо. Влипание довлатовского героя то в эмигрантскую политику, гораздо более косную и нелепую, чем даже советская, то в провинциальную нью-йоркскую жизнь, гораздо более жалкую, чем ленинградская, — это новый этап, новый том похождений обаятельного довлатовского героя.

(Попов В. Писатель и его герой // Сергей Довлатов: творчество, личность, судьба / Итоги Первой международной конференции «Довлатовские чтения» (Городская культура Петербурга — Нью-Йорка 1970–1990-х годов). СПб., 1999. С. 123)

Елена Довлатова:

Сергей прилетел к нам 26 февраля 1979 года, мы же с Катей покинули Ленинград 1 февраля 1978 года. Я не видела Сережу больше года. Итак, мы с дочерью оказались в Нью-Йорке 6 июня, в день ее рождения. Мы стали обживать нашу квартиру, я устроилась на работу в «Новое русское слово». Вскоре Сергей тоже покинул Союз, и полгода они с матерью провели в Вене. Конечно, за этот год я повидалась со многими людьми, которых мы знали в Ленинграде. Так что встречали его не только мы, но и наши друзья, которых я позвала. Получился целый кортеж — три или четыре автомобиля. Конечно, огромная компания встречающих должна была впечатлить человека, приехавшего из Советского Союза. Наконец они вышли: мама Нора, наша собачка Глаша и Сережа. Его приятно удивило то, что Катя за это время превратилась в девушку: сразу бросались в глаза ее пышные длинные волосы (уезжала она коротко стриженная). Помню, в тот день она была одета в красивое девичье пальто. Пока мы ехали из аэропорта, у нас дома распоряжалась наша подруга Наталья Шарымова, которая готовила торжественный стол.

До этого мы с Сережей и Норой Сергеевной постоянно поддерживали связь. Совершенно естественно, что они ехали в Америку, чтобы поселиться у нас и жить с нами. И вот мы снова стали жить вместе, с тех пор уже не разлучаясь.

Нью-Йорк — хамелеон. Широкая улыбка на его физиономии легко сменяется презрительной гримасой. Нью-Йорк расслабляюще безмятежен и смертельно опасен. Размашисто щедр и болезненно скуп. Готов облагодетельствовать тебя, но способен и разорить без минуты колебания.

Его архитектура напоминает кучу детских игрушек. Она кошмарна настолько, что достигает известной гармонии.

Его эстетика созвучна железнодорожной катастрофе. Она попирает законы школьной геометрии. Издевается над земным притяжением. Освежает в памяти холсты третьестепенных кубистов.

Нью-Йорк реален. Он совершенно не вызывает музейного трепета. Он создан для жизни, труда, развлечений и гибели.

Памятники истории здесь отсутствуют. Настоящее, прошлое и будущее тянутся в одной упряжке.

Случись революция — нечего будет штурмовать.

Здесь нет ощущения места. Есть чувство корабля, набитого миллионами пассажиров. Этот город столь разнообразен, что понимаешь — здесь есть угол и для тебя.

Думаю, что Нью-Йорк — мой последний, решающий, окончательный город. Отсюда можно бежать только на Луну…

Елена Клепикова:

Первый год в Нью-Йорке Сережа производил впечатление оглушенного — в смуте, в тревоге, но без отчаяния. О литературе не помышлял. Не знал и не видел, с какого бока здесь к ней подступиться. Пытался трудоустроиться вне литературы. Ходил на ювелирные курсы в Манхэттене, реквизировав у жены на расплав в сырье серебряные кольца и браслет. Стоически убеждал себя и других, что способен делать бижутерию лучше мастеров, что руки его отлично приспособлены к микропредметному ремеслу, что это у него от Бога и хватит на жизнь. Чуть позже Сережа загорелся на сильно денежную, по его словам, работу швейцара — в пунцовом мундире с галунами — в роскошном отеле Манхэттена. Говорил, что исключительно приспособлен — ростом, статью и мордой — для этой должности. Что кто-то из очень влиятельных русских обещался ее достать по блату. Что он уже освоил по-английски весь словарный запас учтивого швейцара: «Эй, такси!», «Позвольте посадить», «Ваши чемоданы!», «Премного благодарен».

(Соловьев В., Клепикова Е. Довлатов вверх ногами: Трагедия веселого человека. М., 2001. С. 90–91)

Под нашими окнами — Сто восьмая улица. Выйдешь из дома, слева — железнодорожная линия, мост, правее — торговый центр. Чуть дальше к северо-востоку — Мидоу-озеро. Южнее — шумный Квинс-булъвар.

Русский Форест-Хиллс простирается от железнодорожной ветки до Шестидесятых улиц. Я все жду, когда здесь появится тележка с хлебным квасом. Не думаю, что это разорит хозяев фирмы «Пепси-кола».

По утрам вокруг нашего дома бегают физкультурники. Мне нравятся их разноцветные костюмы. Все они — местные жители. Русские эмигранты такими глупостями не занимаются. Мы по утрам садимся завтракать. Мы единственные в Америке завтракаем как положено. Едим, например, котлеты с макаронами.

Детей мы наказываем за одно-единственное преступление. Если они чего-то не доели…