Дэвид Уайз - Охота на «кротов»
Еще до того, как Уильям Колби стал директором ЦРУ, он начал подвергать нападкам возглавляемую Энглтоном контрразведку. После возвращения Колби из Вьетнама в 1971 году Хелмс назначил его исполнительным директором ЦРУ.
Когда президент Никсон в разгар «Уотергейта» назначил Хелмса послом в Иране, Колби в феврале 1973 года стал заместителем директора по операциям при новом директоре ЦРУ Джеймсе Шлесинджере.
«У меня было мало контактов с сотрудниками контрразведки, — сказал Колби. — Я знал, что все они очень скрытные люди и представляют собой отдельную силу. У меня был один контакт с Энглтоном в Риме в середине 50-х годов. Управление контрразведки вело агента, в итоге это дело поручили мне. У меня имелись определенные сомнения». Возникшие в Риме противоречия не играли важной роли, однако они вселили Уильяму Колби мысль, что контрразведка стала слишком независимой, ей никто не указ.
Пути Колби и Энглтона не часто пересекались вплоть до 1967 года, когда Колби попросили возглавить советский отдел. Однако этой работой вместо него стал заниматься Дэвид Мэрфи, когда Колби неожиданно направили во Вьетнам. В тот период, когда Колби готовился к работе, как он думал, на должности начальника советского отдела, Энглтон захотел увидеться с ним. «Джим пригласил меня на так называемый брифинг. И я несколько часов слушал его: КГБ — повсюду, оно проникло в руководящие политические круги США и других стран, и ЦРУ — главная цель. Как юрист, я ожидал доказательств. Но их не было».
Когда Колби стал заместителем Шлесинджера по операциям, он отвечал за контрразведку и вдруг стал начальником Энглтона. «Я начал присматриваться ко всему и обнаружил, что личный состав контрразведки насчитывал несколько сотен сотрудников. На меня оказывали давление, с тем чтобы сократить численность. Штат был, пожалуй, сильно раздут».
Колби пробыл заместителем директора ЦРУ по операциям только два месяца, но за этот период он также узнал, что Энглтон взял под свой контроль все, что касалось контактов с Израилем. «Я обнаружил, что все по Израилю делалось через контрразведку, и, к своему изумлению, узнал, что шеф резидентуры в Каире не мог напрямую связываться с шефом резидентуры в Израиле. Все контакты должны были осуществляться через отдел контрразведки».
Колби обнаружил также, что на протяжении 20 лет ЦРУ вскрывало почту, следующую первым классом, в нарушение закона. В это время Энглтон и отдел контрразведки перехватывали переписку между США и СССР, а также другими коммунистическими странами. «Я занялся поближе этим вопросом и составил меморандум о том, что следует положить конец такой ситуации, — сказал Колби. — Сотрудник почты, который отвечал за эту работу, очень перепугался. Но меры, принятые мной, не дали никаких результатов. Энглтон воспротивился. Шлесинджер принял половинчатое решение, сказав: „Давайте временно приостановим эту работу“»[219].
В мае Колби был назначен директором ЦРУ. «Я стал вести с Джимом разговоры об этих вещах вскоре после вступления в новую должность, — рассказывал он. — Несколько раз я поднимал вопрос о том, чтобы вывести из-под контроля контрразведки работу по Израилю, но он сопротивлялся. Я не хотел насильно заставлять его. Теперь я могу поведать причину, так как его уже нет в живых. Он был настолько эмоционален, что я действительно опасался: если я избавлюсь от него, он что-нибудь сделает с собой».
Колби боялся, что Энглтон мог покончить жизнь самоубийством?
«Да. Поэтому я пытался отвести его от дел постепенно». Чтобы избавиться от Энглтона, Колби одно за другим ликвидировал отдельные подразделения контрразведки. До того времени исключительно контрразведка осуществляла связь с ФБР. Это означало, что Сэм Папич, человек Гувера, напрямую имел дело с Энглтоном, с которым у него установились тесные дружеские отношения.
«Я передал связь с ФБР в ведение заместителя директора по операциям, — вспоминал Колби. — Никто не мог сказать, чем занималась контрразведка. Однако отношения с ФБР имели важное значение. Поэтому я назначил сотрудника из оперативного директората на должность офицера связи с ФБР».
Методично Колби предпринимал и другие шаги, чтобы ослабить могущество Энглтона. До того времени ни одна разрабатываемая тайная операция не могла осуществляться в любом уголке мира без одобрения контрразведки. Колби распорядился, чтобы такие решения принимались руководителями отделов; отдел контрразведки «должен давать советы, а не накладывать вето или давать одобрение на проведение операции». Работа контрразведки была сведена к осуществлению проверок лиц, предлагаемых для использования в операциях. «Контрразведка могла дать допуск, в котором указывалось, что нет никакой негативной информации на то или иное лицо, — говорил Колби, — но она не должна была давать одобрение на проведение всей операции».
Когда утверждение операций перестало входить в компетенцию Энглтона, следующее, что сделал Колби, — он лишил Энглтона полномочий осуществлять контроль за уже проводившимися операциями. По словам Колби, «периодически контроль за их проведением осуществлялся контрразведкой и несколькими другими подразделениями ЦРУ». В какой-то степени, сказал он, «эти сотрудники выработали некую оперативную систему и вели свои собственные операции. Я полагал, что такая постановка была ошибочной. Проводить операции должен отдел». Теперь контрразведка более не занималась контролем за осуществлением операций.
Кроме того, Колби вывел из подчинения Энглтона небольшое подразделение, занимавшееся вопросами международного коммунизма. Так как эти подразделения уже не находились под контролем Энглтона, то численность сотрудников его отдела уменьшилась с нескольких сотен до примерно сорока человек.
«Энглтона лишили функции осуществления связи с ФБР и руководства другими подразделениями. Таким образом, ему дали понять, откуда все идет, — рассказывал Колби. — Но он не попался на эту приманку».
Энглтон, конечно, понимал, что происходит, так же как и «Скотти» Майлер. «Колби не объяснял осуществляемых им перемен, — вспоминал Майлер, — и было ясно почему. Он считал, что утверждение контрразведкой каждой операции препятствовало ее осуществлению. Избавлялись от людей, стоящих над душой оперативных работников. Никто не мог предугадать дальнейшие действия. Грубо говоря, избавились от „гестапо“».
«Существовала прямая связь между неприязнью Колби к охоте на „кротов“ и его решением расформировать контрразведку в 1973 году, — продолжал Майлер. — Колби не понимал контрразведку. Но он сказал, что каждый ведущий оперативный работник будет его собственным контрразведчиком». Какова же была реакция Джима? «Значит, должна быть контрразведка».
«Мы знали, откуда все это происходило, — продолжал Майлер. — Мы с Джимом говорили об этом. И это был первый шаг, чтобы убрать Джима. Я не видел больших перспектив для контрразведки. В возрасте 48 лет у меня предположительно было несколько мест, куда бы я мог пойти. Разумеется, мы понимали, что контрразведка в том виде, в каком ее представлял Джим, да и я тоже, не сможет функционировать при такой реорганизации».
По завершении реорганизации поле деятельности Энглтона и его подразделения стало очень ограниченным. «Все, что нам осталось, — это заниматься внедренными и двойными агентами, нескольких из которых вела контрразведка, — рассказал Майлер. — В нашей компетенции оставались утверждение операций с двойными агентами и повседневный надзор. Возможно, осталось десятка два таких операций. Мы начинали все больше заниматься исследованиями и анализом, мы перепроверяли дела по внедрению иностранных агентов, чтобы посмотреть, не упустили ли мы чего-то».
Вспоминая, как урезались полномочия Энглтона, Колби искренне рассказал, что именно он делал и почему. «Будучи заместителем директора по операциям, а затем и директором ЦРУ, я разваливал на части империю Энглтона. У него сложились прямые дружеские отношения с Даллесом, Хелмсом и Маккоуном. Он пытался установить такие же отношения и со Шлесинджером». При Шлесинджере это у него не вышло, и Энглтон знал, что бесполезно ставить подобную цель при Колби.
«Я давно уже решил, что надо избавиться от него, но каким образом? — сказал Колби. — Мне представлялось важным руководить четко функционирующей организацией, разные подразделения которой работали бы согласованно. Его же идея сводилась к полной секретности и контролю за всеми участками работы. Затем я обнаружил, что в контрразведке работало несколько сотен сотрудников. Честно говоря, я не мог понять, чем они все занимаются. Какая нам от этого польза? Никакой.
В конце концов я решил: если я отвечаю за контрразведку, то должен контролировать ее. Но я не был уверен, смогу ли я это сделать, пока Энглтон возглавляет ее. По контрразведке нужно было пройтись хорошей новой метлой».
