Илья Габай - Письма из заключения (1970–1972)

А они право же добрая моя сударыня спорщица созданы только для Брута которым можно быть мгновение и все ведь если пребывать Брутом год месяц день час если замышлять стать Брутом и хотеть быть Брутом это значит быть просто убийцей и только ну не просто а подобравшим неглупые слова но и только и все равно убийцей и еще по-моему вообще непосвященному стать им и не оскверниться так же невозможно как уродице быть несмешной и нежалкой в гриме Елены с вашими волосами сударыня разве змеиное слово «шлемоблещущая» сопрягается как-то с легкими вашими шагами на выставке картин молодых баталистов сбор в фонд комитета защиты мира или с потайным но очевидным ожиданием звонков и избранника…

…Уф!Воины мы, если вы беззащитны, богини!

И весь восторг высоких слов и тем:Весь ваш масонский код и чернокнижьеИ все, что вы, – сейчас оно – зачем?Что стало с вами? На каком путиВы подобрали свой испуг и барство?Чем порожден он – праздностью? Опаской? –Совет покуртуазничать – и баста,Совет покрасоваться и уйти?Стать статуей на площадях страстей?!Быть каменной средь зла? – как ни судите,Вы вечное безвременье сулитеПризывом пребывать при красоте».

– Как с книжек обгоревшие листы,Стряхнув житейский пыл и нищий гонор,Мне самый раз, решась на благосклонность,Сподобиться житейской простоты.

Вы прямодушны. Очень. Может стать,Что вам наскучит скоро этот лепет,В моем письме и впрямь не счесть нелепиц.Что вам трудиться? – Лучше не считать.

Представьте сами: трубный глас и дым,И трупный запах вожделенной битвы…Сударыня! Доколе ж в мире быть намПосланцами немира и беды?

Мне худо, что, далекий и в узде,И ставший непонятным вам отныне,Я не могу беречь вас от гордыни:Высокомерья неотложных дел.

Но я хотел о солнце и сосне:Хотел о сне. Хотел о сне – и сбился.Мой сон исчез, сударыня: расплылся.Бог с ним совсем – еще жалеть о сне!

Мне не сыскать неторопливых словПро все, что я так благодарно помню:Про конуру, про поленни́цу дров,Древесную прохладу сонных комнат:Про все, что ваш странноприимный кров.Про утро и про серый снежный сор,Доверчиво прижавшийся к ограде,Про все, что так сродни моей отрадеСегодняшней (смотрите выше: сон!),Про тихий отрешенный разговор,Шуршанье книг и занавесных складок:Про все, что ваша дача – ваша благость.

Подумать только! – дача! скатерть! бор!И как я только мог, тупец и бездарь,Лишь (так сказать!) почти у края бездны,Почти у рубежей небытия,Понять, что бор – не робость. И не бегство.Но жизнь. Но жизнь: сакральный смысл ея…

Встают неправо и разбой.Но иллюстрации к утратамНе разглядеть – не разгадать нам:Мы слишком заняты. Собой.

За безопасностью оградХраним мы лучшие из качеств:Мы – регистраторы палачеств,Зоилы дачные неправд.

Нам надо многое сберечь:Свою – особенную – муку,Свою семью, свою науку,Свою – особенную ж – речь.

Нам позволяет наша честьОсобо знать и значить дневи,Раз слезы по распятом древлеНам затмевают казни днесь.

Нет мира бедствий, чтоб пробитьТвердыню зрелища и дела!Жить с нами – значит: жить несмело.Быть с нами – нетчиком пребыть.

Пожалуй, что теперь за счет,Когда кругом в одних уликах?Звучит по-эллински: элита.Ползет элита… Доползет?..

Откуда что берется в этот миг,Когда приходит час надежд внушенных?Сударыня! Какой нас ветер гонитОт благости: от музыки и книг,От шорохов загадочных и сонных –В базарный зной, сумятицу и крик?

И из какой пустыни наши души,Уставшие, подать сумеют весть?Сударыня, зачем нас ветер кружитИ гонит нас – и некогда присесть?

Чтоб радугой, расцвеченной без меры,Пустившись в свой пленительный вояж,Мы бросились в глаза, как эфемеры,И возвратились на круги своя ж,

Где будет та же присказка и сказкаСкудельных душ и притомленных дружб,И та же жизнь, – с азартом и с опаской –С надрывом: та же вдавленность в картуш?

Но ты отмечен свыше: ты помеченОбязанностью к действиям вотще…Какой же ветер кружит нас и мечетИ гонит нас – и некогда душе?..

Какое столетье? Неужто н е н а ш е уже?Две тыщи такой-то – а мы не приметили это…Мне, правда, до тое, н е н а ш е г о, делани малости нету,Совсем не об том я – о том, что и ты постарел,Беранже.Хоть так же смешлив и умен и все так же сродниАруэту

Все т о ж е? Все т а к ж е? Но вправду личесть высокаНимало не ста́реть?.. (И где наши мудрость дапосох –Все ветхость да трудная светскость.) Минувшегон а ш е г о послух.Как мог я не знать, что не вечна ж тоска, ни строкаУшедшего в нети! Все т о ж е? Все т а к ж е?Все т а к.Ну как бы не так! В непостижности новых,ненашенских, буденЗаста́рело дело, и нас забрала немота,И верить нелепо: что в не́мочи мы не оску́дим.Оску́дим. Конечно ж: нас время словило на том(А знали ведь, знали ж, что преданность нашабез прока!)Что мы предавались г л а в о ю, стихом ик р е с т о мНе очень и н а ш е й, но про́житой нами эпохе.И вся очевидность высоких печалей, и свар,И гордых гражданств, и намерений, честных ичистых(Так нам объясняли: король – Валуа́, а Валуев –министр),Заста́рели нынче – и надобен песням словарь.Словарь. Словосклеп. Но воздержимся как-тоот слез.Загублены вирши, но мы-то – живые, не с ними.Мой друг Беранже, мы не станем жалеть нашихславных пиэс:Забудутся песни – останется доброе имя.Все – утешение.

Сударыня! Я вспомнил в мелкий часСебяжалений и привязок к быту,Что мучили меня в те дни обидыДа язвы обгорелого плеча –И только-то.Но ежели средь делЯ вспомню вновь крикливый южный город,Как сызмальства, мне горько сдавит горлоНедобрый смех не злых – отнюдь – людей –И только.Только давность детских делТак не по мне: в те годы, не по росту,Куда больней привычного сиротстваЯ ощутил немудрость и х сердец.Смешной, как в сквере духовой оркестр,Большой и старомодный, как мазурка,Мой город был сердечен и в мазуте.Я б счастлив был, когда б не первый крест.

Я не умею подобрать ключи,Чтобы открыться п р о с т о, без судействаПро город зноя, лоз и алычиИ очень копперфильдовского детства.

Как рассказать о родичах моихЗа давностью без трепета и п р о с т о:Что были не по детству, не по ростуМне вздохи их и сокрушенность их;

Что горше и язвительнее жалаБыл для меня их обреченный жест,Парад их скорбных, слышных миру жалоб,И непосильность их великих жертв.

Несносно и старательно, без празднеств,Меня в Н и ч т о сводила воркотня.О, как хвастливой был вконец задразненЯ добротой, унизившей меня!

И если я в двусмысленный тот мигНе закоснел в упрямстве и угрюмстве,От ангельской угодливости грумаЯ уберегся если, – горстка книгДа дружества, которыми помечен,Спасли меня от хмурой хитрецы.А город был в мазуте и сердечен,И обещали добрые концыЗачитанные, ветхие романы,Упрямо указующие цель.

И это было верным, необманным –Напоминаньем: помни о концеХорошем. Об одном о нем. И слушай,Как жизнь обетованна и п р о с т а.И верь в невечность скучного перста!И верь в покой и счастье добродушья!

И как я ни насмешничал, коряСебя потом за сказку, – но нетленнойОна одна осталась, а изменойКонцам хорошим стала жизнь моя:

Мы полюбили варварство, мой друг.Мы только тем и жили – упованьемНа проповедь сменившее камланьеИ музы подменивший волапюк.

С ехидцей поддержавшие канон,Нам полюбились шаткие подпорки:Гражданственные рифмы-оговоркиИ башней взгроможденный террикон.

(Тщедушный пастырь выморочных муз!Когда твое непрочное строеньеВзметнет к чертогам свой надменный груз, –Ты, сея лжу, воззиждешь оскуденьеСреди развала каменных пустынь!)

Но я спешу куда-то все – а ранеЯ жил, мой друг, в слезах и обещаньях,Надежных, справедливых и – п р о с т ы х.Какой волшбою было мне даноС упорством непреложным очевидцаУверовать, что Англии столицаИ прадедов местечко – все одно:Что, как ни различайте чад, – в чадуТщеславия, в торгашеском удушьеНелепец – Нестяжатель – ДобродушецЗажег свечу в ночи́ надменных душ.

И потому грядущее растратДушевности сулило мне не простоНикчемного утрату первородства –Но Словаря. Но кровного родства.

И потому, когда добра и злаРазграничений видеть пересталаДуша моя – не детство оставлялоМеня, – но человечность обошла.

Входите ж в адский карнавальный круг,Где пляшет козлоного и немудроПетрушечник в одеждах демиурга!Мы полюбили варварство, мой друг!

Пляши и блей, божественный козел!Здесь, в святотатстве лубочного глума,Мы – пленники, и нет высокоумья,Чтоб оживить озябнувший глагол.

Зачем – для старомодных утешенийКоснеющих упрямцев и тупцов? –Оскомины кислицы праотцов:Слова досужих жалоб и смятений.Гляди ж, как вхруст, за годом Новый год,Сминает жадно площадная челюсть!Пляши и блей, божественная нелюдь!Исхода нет. И к черту ли – исход?В такие вот – присяжности – годаОдин и спас: петрушечное зельеИ в исступленье бесноватых зрелищНизкопоклонство просто ль угадать?………..

Но что потом мы скажем, обретяПотемки первобытные и пустошь?Что был обряд? И не было искусства?Что мы молились идолам, дитя?

Начаток кривды и неправотыВ надменности душевной: в убежденье,Что ты дошел до смысла и чертыСокрытого, что ты проник до корняПознания, до азбуки пыльцы.Вот, за чертой заблудшие слепцы, –И ты им – поводырь, креститель, кормщик.

Разбитости начаток и крушеньяВ назойливом, непрошенном крещенье –Начаток зла.И я не поручусь,Что я не знал заране: будет грузОбрыдлостей, издерган и отринут,Я брошусь к благодетельным отрывкамИз писем к вам – и горько усмехнусь:Такая – непригляднейшая – стать:Искать всему конечные ответы,Сполна от их никчемности отведатьИ вновь кого-то в чем-то наставлять…Мне плохо, что, далекий и в узде,Я не сумею вам открыть воочьюВ такой ночи́ – такое чувство но́чиКромешной: это чувство нелюдей.

И лучше безрассветность, чем пределГрядущего, при свете дня, бездушья:Чем грязный и бесстыдный, как частушка,Бездарный, как блатная песня, день.

И все что я: надежды и слова, –Своей нехитрой мерой замеряя,День не уйдет, пока не замараетСтихи и сны, и даже письма к вам.

Что делать мне? Ночами теребяПлаксивый словник заунывных песен,Придумать худосочное «Из бездны»,Украдкою любуясь на себя?Или свою придумать мерку: «АдНе по грехам», – без вкуса и без мерыТвердить: «Сие – стигмат исконной веры».Подумайте! – парашка – и стигмат.Что делать мне? Какая даль иль близьВ каком краю предстанут мне защитой?Так нету сил! (И где мой утешитель?)Так худо мне! (И чем же мне спастись?)Так нету сил!…И, стало быть, пораИскать в ночи́ не но́чи злобы – лицаРодные, и бессловно приклонитьсяК товарищам по перьям и пирам.Я б навсегда укрылся, если б смог(Как в старину сказали бы: под сенью),в такую малость, в сущности, – в письмоОт друга, – кроме – в чем мое спасенье?Там, под пятой воинственных систем,В проверке человечности и мужеств,Вы – человеки, сколько вас ни мучай:Вы дружества не предали. Ничем.

Я не судья вам – мне б один удел:Строжайшей и пристрастнейшей охранойВас удержать от ссор и перебранок! –Да вот беда: далек я и в узде…

Когда вы притомитесь от борьбы,Какие ждут вас пропасти и сшибки?Но дай мне бог – грехами и в ошибке,И чем угодно – сходным с вами быть.

Да минет вас замшелый бережокПриюта плоти сытой и несытой!Пускай звучит по-эллински: элита!Пускай элита круг свой сбережет!

Когда-нибудь при яркой вспышке дняГрядущее мое осветит кредо:Я в человеках тож: я вас не предал.Ничем.Друзья, молитесь за меня!

Давным-давно, послушник честный книг,Я книжное ж слепил стихотвореньеПро пышное узорное цветеньеЦветов морозных – про уход их в NichtsБез увяданья.

Не мне судить вас (что уж мы цветыМорозные взлюбили?) – за способностьНе замечать лукаво низкопробностьПод машкерадной маской красоты:Чем жить, когда бы не притворство книгВ столпов сверженье и столпотворенье –Когда бы не узорное цветеньеЦветов морозных, не уход их в NichtsБез увяданья…

Поэты слепы и в потеряхНе ведают скорби потерь.Я думаю так: не Гомера льПленительность в сей слепоте.Так надобен низким и горькимЭпохам, живущим на слом,Лишь росчерк огня, а не зоркостьДля трех валтасаровых слов.

От древле вселенских потемков,От бранной и льстивой тщетыОдин и пребудет – и только –Взыскующий иск слепоты.Как совести – ночь одиночеств,Как памяти честной – засов, –Томленье без рифм и вне строчекЛюбому из огненных слов.

Одни и пребывшие в миреОстанки пиров и побед –Слова те незрячи, как лира,Слепы, как причастность судьбе.

И знаете, друг мой, – обидишьНеважно кого-то иль нет, –Но коль ты ревниво всевидящ:Всесведущ, – то ты – не поэт.

Ты вдруг ощутишь, что утерянБесславно язык праотцов:Притупленных перьев затеи,Попытки натруженных словЛегки и пусты – безъязыцы,Тревожно и зыбко кружа,Споткнутся о скучные лица:Бесстрастные лица чужан.

И что им в слезах, горевыеУроки исчезнувших днейСоседки моей, Ниневии?!(«И кто зарыдает по ней?»)

Наверно, надежно порочатЛюбую из трепетных темПредставшие в немотеСмешные потуги пророчеств!

………

Тогда-то и будет разгадан,До срока припрятанный в стих,От детства, от первого шага,Мой страх оказаться в смешных…

Т о г д а казалось: долгие годаНе выветрить из памяти тоскливойУрочный час в Совете Нечестивых:Шаманский срам Шемякина суда.Тогда казалось: должно уберечь,Как юношам из очерков – мозоли,Победный знак еврея и масона:Последнюю, возвышенную речь.

Сударыня! – суда!.. в суде!.. судом!.. –Мы все о нем – но пред лицом Содома,В который каждый втянут, – пред судом мыКуда тяжеле.Я стою на том,Что испытанье пагубой и порчей,Проверка униженьем и стыдомНе для моей отнюдь тщедушной почвы.Вот почему кружением не впрокОтмечен каждый божий миг кануна;Вот почему все оказалось втуне:Любой – былой и небылой – порокОбозначал разрыв с собой и сломаКонечность, и сегодня этот сломПодвиг меня на истинное слово,Последнее – и пусть оно не ново! –Виновен в чем-то – виноват во всем.

Уловленный недоброй хмурой тьмой,Я и впотьмах сыскал, как видно, тропку,И все, что ныне, оказалось робкойИ малой (не в грехи) епитимьей.

Сударыня! – такой веселый сон!Приснится же такое человеку!Но сон – лишь сон: в мечтах святой, как Мекка,Ты созидаешь в яви Вавилон.

Какие лес и дача? – Не взыщите:Какая благость? – Скверна и Содом!И нету сил! (И где мой утешитель?)И худо мне! (И чем утешит он?)

Утешусь ль тем, что с л о ж е н человек?Что много в нем намешано от века?Что мы, – когда Аврелий! и Сенека!Когда поэт! Философ! Имярек! –Вчитайтесь! Нуте-с: это ли не Мекка.

А если это вчуже и не впрок –Пример велик, но явственно обличье, –Утешит, может, тоже столь привычный,Священника спасительный урок?

(Роскошество ревнителей убожеств?Мздоимство, раболепие святош?Все правильно, – однако вспомним, кто жНизкопоклонник, но хулитель торжищ?)

Откуда что берется в этот час:Как мы мудры, как мы в сужденьях тонки!Как тешат притчи нас и побасенки!Как стыд житейский умиляет нас!

Коль истины удобны и просты!Подумайте! Так просто до сужденья,Что вы как раз достойны осужденья,Коль скоро вы достигли чистоты…

…Я в сомкнутом, я в сдавленном кольце.Мне остается пробавляться нынеЗапавшей по случайности латынью:Memento mori. Помни о конце.

Какие сны и травы? – Не взыщите:Какая благость: лживый, малый сон.И нету сил! (И где мой утешитель?)И худо мне! (И чем утешит он?)

Такая непрощенность – эта грязьИ поздний стыд – любая казнь в угоду, –Предвестница последнего ухода,Объявшая меня грехобоязнь.

Невыносимо в сдавленном кольцеОстаться до конца и сокрушенноСомнительной гремушкой прокаженных –Напоминаньем: помни о конце.

Кому напоминаньем и зачем?..Непрошенно, взахлеб и неспасенноО замыслах рассыпанных поэм,

О горькой невозможности забытьсяВ каком краю, среди каких языцех,Какому собутыльнику повем?..

– Отыщется ль странноприимный кров?– Отыщется, я думаю, чего там!

…Вообразим же, коль пришла охотаДо слезных и самовлюбленных снов,Молитвенное шествие коров,Отверженность и жабью рябь болота:Сочувственный и призрачный приют.

Дорожный посох и мешок ковровыйВ товарищах немилых по оковам,Как и во мне, застенчиво живут.

Я думаю, насильственно, темно,Протянутыми, скучными годамиОни об этом ревностно гадаютПо стершимся костяшкам домино.

…Вот так и я, ребячливо, навзрыдВ кругу своих товарищей постылыхСо стеллажами книжек и пластинокПридумал свой пустынножитный скит.

Так милосердно пожалеть о том –О сем: себя взжалеть без меры,И причитать, в исконность слов не веря:

– Отыщется ль странноприимный дом?– Отыщется……И нет конца, ни крова……И посох сбит… И пуст мешок ковровый……И долог путь… И беспредельна ночь……И безысходна память этой ночи:Униженность блужданья без помо́чи,Паденье ниц и стыд отмерзших ног…

Так выдумка о ските и стезях,Так участь наподобие и вродеВели меня к исчезновенью в ролиОпасной: в жизнь со снами и в слезах.

Так пишется едва ли не шутяВ докуке своевольного хотеньяОбразчик благолепного хожденья,Апокриф пресвятого жития.

А между тем среди таких забот(Турпесенных!) есть чистой зов природы,Предвестницы последнего ухода:Пребыть иным и стать самим собой.

И перед этим счастьем обрестиОсобый знак лица, отечеств, отчеств –Что вся тщета воителей и зодчих,Которая мелькнула б на пути?

…Но вечер – и сцепленье тех же слов:– Отыщется ль странноприимный кров?– Отыщется, я думаю, чего там!…И снова путь отринутостей, скитВ конце пути, загробный вопль болотаИ голос мрака:– Путник! Кто ты? Что ты?– Я бедный нетчик в час вселенских битв…

Нетчик? Да-с! Бедный? Думаю, вряд ли.Я давно уже шел к этой теме,Но сказать не умел – и помог мнеРассудительный друг Боэси.

Долго, значит, я все-таки ждал,Если трепетно так и готовноК каждой строчке, изящной и едкой,Прилепился душой в эти дни…

…Задохнулись в кромешном угареДети Сарры и дети Агари…

…Значит, должен я выискать местоВ этом крошеве местей и свар? –По какому наитью? Родства?Но, сударыня, что за родствоС задохнувшейся речью пророкаУ ублюдка, не пасшего стад?

Значит, должен я выискать место?По какому наитию? Чести?Но откуда мне ведома честьГосударственных тяжб и воительств?

Наверно я нарочно оттягиваю ту сокровенную минуту собеседования с Вами которая право же друг мой и спорщица не поразит Вас никакой такой новизной так часто мы говорили об этом бывало я знаю заранее что Вы скажете слова внушенные мною же так уж печально мы устроены что признание я вынужден был так поступать воспринимаем как измену и как объяснить что понимание не обозначает измены своим поступкам ни даже что мы откажемся повторить эти поступки хотя знаем теперь и знали прежде их подоплеку потому что знали и знаем их подоплеку.