Сергей Максимов - Сибирь и каторга. Часть первая
Как и следует быть жилищам бродяг, людей, подчиняющих себя только собственной воле, но теперь заключенных, сибирские тюрьмы ведут нескончаемую летопись о различных способах к побегам, т. е. достижению того самого состояния бродяжничества, которое на этот раз делает уже из бродяги искателя приключений и сильных ощущений в самом широком значении этих слов. До тюрьмы бродяга человек еще очень терпимый и не всегда опасный; бежавший же из тюрьмы бродяга — одно из звеньев в цепи опасных и вредных классов населения. Между тем положительно известно, что ни одна из русских внутренних тюрем не может похвалиться тем, что в ней не было сделано подкопов и не учинено побегов. В самых счастливых из них только что не каждый год случались эти несчастья. Но для обеспечения бродяжества надобится на крайний случай паспорт, какой-нибудь вид и, хотя на первое время, какая-нибудь денежная сумма. И вот, опять редкая тюрьма не писала в своих ежегодных дневниках случаев находок при обысках поддельных штемпелей и печатей и ясных следов работы фальшивых бумажек. В этой круговой подчиненности и взаимной зависимости одного преступного дела от другого уже счастливым результатом должно полагать то явление в наших тюрьмах, когда арестанты начнут выпускать на охотников и любителей плоды своих работ в виде голубков, искусно сделанных из лучинок, в виде разных безделушек точильного мастерства, поразительных тщательною и терпеливою отделкою. Но в тех и других, с одной стороны, нельзя не видеть большого избытка во времени, истрачиваемом на такие непроизводительные пустяки, а с другой стороны, нельзя не видеть и того, что заключенники совсем не прочь от труда, что они все-таки трудятся, хотя труд их и не направлен в полезную сторону; кроме того, нельзя не видеть также и того, что руководство и наблюдения приставников слишком вялы, бесцельны и непроизводительны, и собственно сибирские тюрьмы в этом отношении стоят по своему уровню очень низко.
Если же дело стоит за случаями, на которые наталкивают осмотры, то мы можем указать на одну такую тюрьму, где арестанты на досуге и ради шалостей устроили в острожной казарме малое подобие питейному откупу со всеми его департаментами. В разных местах обширной казармы найдены были застигнутыми врасплох различные питейные выставки: в одном углу питейный майдан назывался ведерного, в другом углу носил прозвание штофной лавочки, в третьем — распивочной. Конечно, в ведерной продавали не более косушки, в штофной производили торговлю стаканами, в распивочной — рюмками. Такое устройство существовало в этой тюрьме — по сознанию самих арестантов — не одну неделю, до того "недостаточна была заботливость о том заведующих тюрьмами" и до того не "тесно помещение"! Водку доставлял в острог тот же самый сторож, который ходил с ящиком в аптеку за лекарствами для больных арестантов. На открытие такого подвального натолкнул также случай. Раз он, проходя мимо начальства, споткнулся и разбил склянки. Начальство, ошеломленное спиртным запахом, не менее удивлено было тем, что и сигнатурки были поддельные, а подделывал их, как показал на допросе сторож, один из тюремных фельдшеров. Вот когда догадался смотритель, отчего от многих арестантов припахивало, а другие попадались ему и совсем пьяными.
"Духовные назидания совершаются в немногих тюрьмах и весьма редко (свидетельствует статья "Сев. Почты", составленная по официальным данным). Даже там, где есть церкви и священники, эти последние всю свою деятельность ограничивают обыкновенно совершением службы в праздничные дни и вовсе не заботятся об исправлении арестантов, не говоря им ни проповедей, ни поучений, и вообще далеко не выполняют той обязанности, которая лежит на них в отношении порученных попечению их арестантов. Директоры тюремных комитетов, хотя и принимают в некоторых тюрьмах на себя обязанность пещись о нравственном совершенствовании арестантов, но деятельность их, как одиночная и совершаемая по преимуществу без системы, малоплодотворна. Большинство между ними остается совершенно равнодушным к делу исправления преступников. Обучения арестантов не было до последнего времени, и лишь только в недавние годы заведены в немногих тюрьмах школы или, вернее, введено обучение частными лицами из благотворительности, без всякого вознаграждения, но и тут встречаются затруднения в отводе помещения. Книги духовно-нравственного содержания находятся в немногих тюрьмах, но их арестанты не читают и не хотят читать; других же общеполезных книг нет, и по правилам они не допускаются".
Не только безграмотность заключенных, не только недостаток книг и отсутствие духовных назиданий, но вместе с тем и равнодушие тюремных попечителей должно полагать в числе коренных причин тюремного несовершенства, Причины эти только косвенным образом оправдывают существование зла, корень которого, несомненно, лежит в дурном устройстве всего дела, в неправильности и бестолковщине отношений между дозорщиками и дозираемыми и, конечно, главным образом не в одном ленивом отправлении своих обязанностей первыми, но и в том, что обязанностям этим не придано надлежащего направления, духа единства и духа жизни. Живые на бумаге, правила эти мертвы в жизни и на практике произвели на противоположной стороне сильный противовес, выразившийся в существовании тюремной общины. Острог, воспользовавшись тем, что враждебная ему сила, вяло действуя вообще, вооружалась на него урывками, кое-как и кое-когда, вел свою работу систематически и добрался-таки до того, что организовал из себя отдельный мир, мало похожий на тот, который кишит за стенами его. В тюремной общине выдержанность общего тона поразительна: "он составлен из какого-то особенного собственного достоинства, как будто звание каторжного доставляло какой-нибудь чин, да еще и почетный".[66] Хотя состав этого мира и немногочислен (бывает, впрочем, в нередких случаях не меньше 400 душ населения), хотя он, по-видимому, и изолирован, как отдельная община, но для людей, обреченных в ссылку, в одной общине первого острога он только начинается. На пути (в этапах) он только несколько видоизменился, но в основных чертах остался тем же, а в сибирских тюрьмах достиг конечного своего развития; "недаром, — говорят острожные, — черт износил трое лаптей, чтоб сбить нас в кучу". Всем своим составом мир этот противодействует всяким начинаниям, направленным к благой цели исправления, и в нем-то главным образом надо видеть основную причину всем неудачам, испытываемым и тюремными смотрителями, и попечительными комитетами. "Замечательно то, что в продолжение нескольких лет, — говорит наблюдатель, сидевший с арестантами, — я не видел ни малейшего признака раскаяния, большая часть из них внутренне считали себя правыми. Это факт. Конечно, тщеславие, дурные примеры молодечества, ложный стыд во многом тому причиной". Замечательно при этом также и то, что руководящие жизненные начала до того выработаны и деятельны, что по всем тюрьмам они поражают сходством, и в русских правила тюремной жизни преподаются только новичкам. В русских тюрьмах, одним словом, начинается та нравственная порча ссыльных, от которой в Сибири не знают, чем защищаться. Вот почему там в общее сознание прошло то убеждение и желание, чтобы исправление ссыльных начинать во время содержания в острогах при суде, т. е. в русских тюрьмах. По численности преступников, по огромному развитию и разнообразию требований молодой страны, при недостатке свободных и способных людей на такое дело-в Сибири исправление преступников весьма трудно, даже невозможно.
Мы отчасти видели прежде, до какой степени бесполезно посылать в Сибирь преступников, присужденных к работам собственно каторжным; впоследствии мы увидим это еще яснее. Теперь остановимся по поводу занимающего нас разряда ссыльных — на поселенцах. Вопрос о каторжных, по гораздо меньшей численности их в сравнении с количеством поселенцев, нам кажется несколько менее важным, чем вопрос о поселенцах. Исключительное назначение первых на казенные работы на промыслах и в рудниках, самый способ применения труда их, подробности содержания за труд ясно показывают, что ссылка этих людей имеет исключительное значение карательной меры. Ссылкою хотят их наказывать, работами бесплатными и принудительными имеют намерение привести в чувство и раскаяние, да, кстати, и выместить тем на них неудовольствие и презрение общества. Совсем противоположное предполагается в судьбе ссыльного поселенца: его ссылают, чтобы очистить испорченное им место и не дать ему возможности больше вредить обществу. В разлуке с родиной ему полагается мера взыскания и наказания, но в акте поселения его в новой стране видится уже желание иметь в нем для новой страны жителя, деятеля, со временем гражданина, впоследствии на честном труде селянина и семьянина, т. е. честного человека. Может ли он быть таким, выйдя из русской тюрьмы, пройдя сквозь мытарства этапов и сибирских тюрем, наглотавшись их смрадного и заразительного духа?
