Джерри Краут - «Окопная правда» Вермахта
«В наших рядах, безусловно, есть те, кто сражается за идеи национал-социализма», — признавал Эгон Фрейтаг. Более того, некоторые солдаты наделяли национал-социализм едва ли не мистическими качествами. «Когда мы устраиваемся на ночевку, мы, как обычно, настраиваем радиоприемники… и едва ли не падаем ниц, когда понимаем, что сейчас будет выступать фюрер, — радовался Вильгельм Прюллер в октябре 1941 года. — Я пробыл солдатом уже достаточно долго. Причем боевым солдатом… И я на самом деле знаю, что предпочтут наши парни, если дать им выбор: получить письмо из дома или прослушать одно из выступлений фюрера. Никто не знает, что для нас означает этот обожаемый голос, какой душевный подъем мы испытываем от его слов… Есть ли большая награда после дневных боев, чем услышать фюрера?» Даже упорные бои 1941–1942 годов не смогли поколебать веру многих солдат. Находясь в окружении под Сталинградом, лейтенант П. Г. в первый день февраля 1943 года (и в последний день сопротивления окруженных немецких войск) писал: «Национал-социалистскую Германию еще никогда не воспринимали так серьезно, как сейчас… Мы живем во времена, значение которых поймут лишь много лет спустя. Здесь речь идет не об отдельных личностях, а об общем деле. Лишь до тех пор, пока мы понимаем это, возможна победа». «Фюрер твердо обещал вытащить нас отсюда, — стенал другой сталинградский солдат, упорствуя в своей вере. — Нам зачитали его слова, и мы твердо уверовали в них. Даже сейчас я продолжаю верить, потому что должен верить хоть во что-го. Если это неправда, то чему еще можно доверять?.. Всю свою жизнь я верил в фюрера». Прюллер говорил о речи Гитлера в декабре 1942 года: «Каждое слово — бальзам на душу… С какой энергией бросимся мы завтра в атаку!.. Пусть мы вступали в эту войну, не будучи национал-социалистами, но теперь, в дни сражений, мы отбросили все постороннее и демонстрируем свою приверженность Германии, ее народу и, таким образом, нацистскому движению».
К августу 1944 года надежды на победу начали быстро таять, и солдаты стали все чаще обращаться за поддержкой к своим НСФО. Для многих идеологическая подготовка стала желанной опорой, поддерживавшей боевой дух и мотивацию. Один офицер докладывал, что простой солдат «проявляет интерес к изучению политических и иных текущих проблем», показывая, что «он более озабочен ими, чем обычно принято считать». Другой утверждал: «Солдаты слушали лекции внимательно. Во многих случаях наблюдалась ответная реакция». «Вчера я присутствовал на лекции, которую читали наш командир дивизии и дивизионный НСФО, — рассказывает ефрейтор В.П. К., на которого, судя по всему, происходившее произвело впечатление. — Разъяснения, которые они нам давали, должны укрепить нас перед лицом надвигающихся событий. Смысл выступлений заключался в том, что наше положение серьезное, но, конечно же, не безнадежное… Мы не должны быть и не будем сломлены этой неопределенностью». Лейтенант К. Н., сочетая в себе качество по-юнгеровски бесстрастного воина и преданного сторонника нацистов, утверждал: «Война всегда должна строиться на понимании и пламенной воле», настаивая, что «пропаганда истинна и хороша, если она убирает препятствия, мешающие представить поверженного противника, и доводит боевой дух и идеализм до кипения, поднимая силы солдат до героических высот». Фридрих Групе, который вел обучение как один из фронтовиков, призванных служить «политическими ударными частями» немецкой армии, отмечал: «Решающим принципом должно стать «быть больше, чем казаться». По словам Групе, это означало, что «все должно соответствовать идеалу «общества поступков». Иными словами, дух, идеалы и действия должны были тесно переплетаться, и немецкие войска должны были вдохновляться не столько лекциями, сколько «разговорами между солдатами».
Мнение, что идеология должна передаваться от одного товарища другому, было очень важным, поскольку огромным влиянием на умы солдат пользовались доверенные офицеры и такие же солдаты. Как, несомненно, понимали нацисты, не важно, чтобы все или хотя бы большинство солдат имели идеологическую мотивацию. Достаточно было располагать основным ядром сторонников, особенно среди тех, кто пользовался уважением, которые могли бы мотивировать и увлекать других. Ги Сайер дает понять, как работает такая система, описывая любимого солдатами гауптмана, которого переполняла вера в идеологию.
«— Вот за что вы сражаетесь, — сказал нам однажды гауптман Везрайдау. — Поэтому будьте храбры: жизнь — это война, а война — это жизнь.
Гауптман Везрайдау часто помогал нам перенести тяжелые времена. Он всегда был в хороших отношениях с солдатами… Он стоял с нами в бесчисленных сумеречных караулах, заходил в землянки, чтобы побеседовать с нами и помочь нам забыть о бушующей снаружи грозе…
— Германия — великая страна, — говаривал он. — Система, в которую мы верим, ничуть не хуже лозунгов другой стороны. Даже если мы не всегда согласны с тем, что приходится делать, мы должны придерживаться этих принцинов, несмотря на все трудности. Мы пустились в рискованное предприятие… Мы продвигаем идею единства, которая не сулит большого богатства и которую нелегко переварить, но подавляющее большинство немецкого народа принимает ее и придерживается ее, выковывая и формируя ее, прилагая достойные восхищения совместные усилия… Мы пытаемся… изменить облик мира…
Беседы с гауптманом Везрайдау производили на нас глубокое впечатление, Его явная и страстная искренность влияла даже на колеблющихся и, казалось, была на порядок выше обычных призывов к самопожертвованию… Он проводил с нами немало времени… Мы любили его и чувствовали, что у нас есть настоящий лидер и друг, на которого мы можем положиться».
Забота, дружба, искренность, идеализм: совершенно очевидно, что это были сложные и динамичные отношения, которые было непросто создать усилиями одних лишь НСФО, однако, возникнув, они образовывали надежную связь. «Не могу найти слов, чтобы выразить богатство эмоций, которые пробудил во мне немецкий идеализм», — утверждал Сайер позднее.
Многие солдаты, несомненно, под влиянием нацистской пропаганды представляли себя участниками идеологического крестового похода, призванного защитить европейскую цивилизацию и немецкое общество. Однако, как показывают их письма и дневники, их идеологическая мотивация основывалась не на одной лишь расовой ненависти. Глубокое недоверие и отвращение, которое солдаты испытывали к примитивным условиям существования в оплоте коммунизма, сама суровость повседневной жизни порождали в них ощущение апокалиптической борьбы против жестокой и отсталой державы. Таким образом, последующие события не просто служили поддержке идеологии, а нередко приводили к принятию взглядов нацистов теми, кто ранее относился к ним скептически или безразлично. Непреложным фактом остается то, что реалии Советского Союза оказались ошеломляющими для простых солдат. Лейтенанту Й. Г. все в России казалось отсталым. «Эта примитивность просто непостижима, — писал он. — Сравнивать [с Германией] попросту невозможно. У нас всех возникает совершенно необычное чувство… Просто грязь и разложение — вот он, советский рай». «Крестьянские дома с соломенными крышами больше напоминают конуру для собак, — делился своими впечатлениями о России Вильгельм Прюллер. — Оборванный, грязный, звероподобный народ… Рай для рабочих — всего лишь сгусток голода, нищеты, убийств, массовых заключений, рабства и пыток».
«Тем, кто и сегодня считает большевизм спасением, стоило бы показать этот «рай», — насмешливо писал жене Карл Фухс. — Когда вернусь, расскажу тебе много страшных историй о России». В другом письме он заключил: «Куда ни посмотри, не видно ни следа культуры. Теперь мы понимаем, что наша великая германская родина дала своим детям. Во всем мире есть лишь одна Германия». Своей матери Фухс с негодованием заявлял: «Эти люди… живут, как животные. Им бы хоть раз увидеть немецкую гостиную. Для них это было бы раем — раем, которого их лишили коммунистические прохвосты, евреи и преступники. Мы увидели истинное лицо большевизма, познакомились с ним, испытали его на себе и знаем, что с ним делать». Фухсу миссия Германии казалась понятной: «Наш долг — сражаться и освободить мир от коммунистической заразы. Когда-нибудь, через много лет, мир поблагодарит немцев и нашего обожаемого фюрера за победы здесь, в России».
Такого мнения придерживались не только солдаты, происходившие из среднего класса. Солдаты из рабочих семей, воспитанные в вере в то, что Советская Россия была раем для рабочих, нередко испытывали куда более сильный шок и отвращение. Таким образом, непосредственный опыт подкреплял утверждения нацистской пропаганды, поскольку солдаты собственными глазами видели то, что они считали жестокостью и варварством России. Рядовой X. в июле 1941 года презрительно писал: «Мы уже в глубине России, в так называемом раю. Здесь царит великая нищета. Люди более двух десятилетий страдают от невообразимого угнетения. Мы все предпочли бы скорее умереть, чем жить в такой нищете и мучениях… Мы часто спрашиваем русских солдат, почему они бросили оружие, и они отвечают: «А за что нам воевать? За годы угнетений и нищеты, через которые нам пришлось пройти?» Ефрейтор В. Ф. негодовал: «Я сыт по горло этим хваленым Советским Союзом. Условия жизни здесь допотопные. Наша пропаганда, судя по всему, не преувеличивала, а, скорее наоборот, преуменьшала». С его мнением соглашался и фельдфебель Г. Ш., с сожалением отмечавший: «Трудно себе представить, как беден и примитивен «красный рай». Другой солдат в сентябре 1943 года подтверждал: «Здесь, на востоке, можно понять, почему человек может выдерживать такие тяготы». Один солдат, выходец из рабочей семьи, с отвращением описывал:
