Леонид Млечин - Комитет-1991. Нерассказанная история КГБ России
Я поинтересовался потом в пресс-службе посольства, действительно ли милая барышня принадлежит к оперативному составу, или она все же работает с бумагами, а револьвер носит по обязанности. В пресс-службе мне сообщили, что в обычные дни барышня не расстается с любимым автоматом, который на сей раз оставила в сейфе, чтобы меня не испугать.
На задворках заброшенного здания играли дети сотрудников посольства, молодые мамаши прогуливались с колясками. На пыльных стеклах заброшенного здания крупными буквами было написано: «Боже, благослови Америку». Много лет к зданию никто не прикасался – за исключением американских контрразведчиков, которые с помощью радиоизотопных томографов с кобальтовой пушкой изучали образцы советской подслушивающей техники.
Российских рабочих на сей раз не позвали, и российскими строительными материалами не воспользовались. Переделывали здание американцы, получившие специальный допуск к сведениям высшей категории секретности, то есть абсолютно благонадежные, и только из американских же строительных материалов, которые тоже проверены специалистами. Все, что понадобилось для посольства, включая строительные механизмы, доставлялось в Россию морем.
Рабочие ободрали фасад, снесли два верхних этажа и надстроили четыре новых, уже свободных от подслушивающих устройств. Здание стало десятиэтажным – на два этажа выше, чем предполагалось первоначальным проектом. Его приняли в эксплуатацию 12 мая 1999 года.
На верхних этажах гарантируется полная секретность переговоров. Там и разместились кабинеты посла и других старших дипломатов. Нижние этажи сохранились, а с ними, видимо, и подслушивающие устройства, но на этих этажах ничего секретного не обсуждают.
В Нью-Йорке на выставке «Секретный мир шпионажа» демонстрируют массивный кусок арматуры, начиненной разноцветными проводами. Это часть стены снесенного верхнего этажа американского посольства.
Счастливая судьба разведки
Послеавгустовская гроза 1991 года обошла разведку стороной. 1-е главное управление КГБ (внешняя разведка) отделили от остального аппарата государственной безопасности – и структурно, и в смысле ответственности за более чем семидесятилетнюю историю этого ведомства. Лишились своих должностей всего лишь несколько генералов из первого главка, близкие к арестованному Крючкову. Но нависшая над бывшим КГБ угроза полной ликвидации (в конечном счете оказавшаяся мнимой) на разведку никогда не распространялась. Разведку спас Евгений Максимович Примаков.
После провала августовского путча и возвращения Горбачева в Москву его команда, сохранившая верность президенту, получила новые назначения. Все крупные посты были поделены. Примаков, пожалуй, единственный из ближайшего окружения Горбачева не получил реальной работы. И тут Бакатин предложил ему роль начальника разведки.
Сам Евгений Максимович рассказывал:
«Я настолько не был готов к такой крутой перемене в своей жизни, что вначале вообще несерьезно отнесся к предложению Бакатина. Начисто забыл о нем во время сентябрьской поездки по Ближнему Востоку, куда полетел с большой группой представителей союзных и российских органов власти с целью получить столь необходимые стране кредиты. Нам тогда это неплохо удалось сделать – сумма полученных только несвязанных займов составила более трех миллиардов долларов.
Прилетел в Москву, окрыленный успехом. Во время поездок в Саудовскую Аравию, Кувейт, Арабские Эмираты, Египет, Иран, Турцию в полной мере использовал и свои связи, но главное, конечно, было не в них, а в высоком авторитете нашей страны в арабском мире. Однако для личного доклада меня никто не вызывал.
Позвонил по телефону Горбачев и, не спросив ни слова о результатах поездки, предложил в условиях ликвидации Совета безопасности стать его советником по внешнеэкономическим вопросам. Я понимал, что мне „подыскивается место“.»
Евгений Максимович не без обиды ответил:
– Михаил Сергеевич, мне как-то уже надоело советовать.
– Тогда соглашайся на работу руководителем разведки, мне Бакатин говорил об этом.
– Хорошо, – с ходу ответил Примаков.
Прошло несколько дней – никто не возвращается к этой теме. Бакатин позже объяснил причину. Тогда уже ни одно назначение на сколько-нибудь крупный государственный пост не проходило без Ельцина, а он отдыхал на юге. Бакатин позвонил ему. Ельцин вначале колебался, но, по словам Вадима Викторовича, он его уговорил.
Судьба разведки зависела от того, что происходило у смежников – дипломатов.
19 августа утром министр иностранных дел Бессмертных вызвал к себе своего первого заместителя Юлия Александровича Квицинского. Распорядился отправить послам телеграммы с поручением передать документы ГКЧП властям страны пребывания. Иначе говоря, МИД дисциплинированно подчинился новому начальству.
Ельцина спросили о позиции Бессмертных. Борис Николаевич ответил:
– Он нейтрален. Видимо, ждет, кто возьмет верх.
Бессмертных попросил быстро, буквально за полчаса, продиктовать проект послания вице-президента Янаева главам крупных государств относительно происходящего и включить в текст слова о том, что внешняя политика Горбачева будет продолжена. С этим проектом министр уехал на совещание в Кремль.
К концу дня Бессмертных собрал своих заместителей. По словам Квицинского, министр сказал, что есть три варианта действий: либо подать в отставку, либо вовсе ничего не делать, либо продолжать работать, чтобы не нанести ущерба внешней политике страны. Все высказались за третий вариант. После этого министр уехал на дачу. С ним общались по телефону. Говорили, что у Бессмертных дипломатическая болезнь. Он уверял, что страдал от приступа почечно-каменной болезни.
– Бессмертных оказался не на высоте, – констатировал Горбачев, вернувшись из Фороса.
В тот момент Михаил Сергеевич не признавал полутонов. Или ты поддержал ГКЧП, или остался верен президенту и законной власти. С министром он разговаривал жестко:
– У меня создалось впечатление, что вы вели себя пассивно в эти три дня.
Бессмертных не согласился:
– Это неправильно! Вам наговаривают на меня. Я единственный из ваших соратников, кто прошел через это испытание. Все были в отпусках. А я старался сделать все, чтобы защитить нашу политику.
– У меня иная информация, – сказал Горбачев.
Бессмертных подал в отставку. В иное время Александр Александрович, высококвалифицированный дипломат, оставался бы министром долгие годы. Он собрал коллегию, пересказал разговор с президентом. Провожали его с сожалением, к нему в министерстве относились очень хорошо.
Утром 28 августа президента СССР соединили с советским послом в пока еще единой Чехословакии Борисом Дмитриевичем Панкиным. В посольстве аппарат междугородней правительственной связи по инструкции находился в отдельной звуконепроницаемой будке, где было душно и тесно.
– Здравствуй, Борис Дмитриевич, – буднично сказал Горбачев, словно они только вчера расстались, – ты можешь сейчас прилететь в Москву?
– Если вы вызываете, конечно.
– Тогда прилетай сегодня же и прямо ко мне в Кремль… Прямо из аэропорта… Речь идет о назначении тебя министром иностранных дел…
Панкин ответил четко:
– Могу я ответить так: я немедленно вылетаю, но в дороге буду думать.
Аэрофлотовский самолет задержали в пражском аэропорту, чтобы посол успел собраться. В Кремле у Панкина несколько раз проверяли документы, пока он не попал к помощнику Горбачева по международным делам Черняеву. Анатолий Сергеевич сказал Панкину, что никто Горбачеву не называл его кандидатуру, это его личный выбор. Вспомнил, что знаком с Панкиным еще с комсомольских лет.
Когда Панкина пригласили в кабинет Горбачева, там сидел еще и академик Александр Николаевич Яковлев. Горбачев достал из стола папочку, в которой лежали две бумаги. Несколько картинно подписал первый из указов, которым освобождал Панкина от обязанностей посла в Чехословакии:
– Но этот указ мы положим в стол. Пусть полежит там, пока Верховный Совет вот эту бумагу не утвердит.
Он подписал второй указ и прочитал его текст вслух:
– Назначить министром иностранных дел и внести настоящий указ на утверждение Верховного Совета СССР.
– Учти, могут и не утвердить, – предупредил Яковлев. – Тут, брат, дело такое…
– Утвердят, утвердят, – уверенно сказал Горбачев. – Пусть попробуют не утвердить.
Настал звездный час Бориса Панкина. Его имя в те дни облетело всю планету. Указ о назначении министром был зачитан по телевидению в девять вечера. В этот момент он еще находился в приемной президента. Все бросились его поздравлять. Евгений Максимович Примаков, которому неведома была его дальнейшая счастливая судьба, то ли в шутку, то ли всерьез попросил нового министра послать его послом в какую-нибудь хорошую страну:
