Евгений Воеводин - Эта сильная слабая женщина
Конечно, он был просто неприкаянным парнем, и ему очень хотелось, чтобы жизнь была как жизнь. Он имел на это право. Галя нравилась ему. Она была ласковой, и он вбирал в себя ее ласковость с жадностью, которая удивляла, радовала и в то же время пугала женщину. В рейсе он скучал без Галины, потом понял, что влюбился, и ревниво думал, что она делает, пока он в рейсе.
Между тем времена наступили трудные. В одну ночь трассу занесло, бульдозеры надрывались, выворачивая к обочинам пласты снега арктической белизны. Потом морозы подогнали к пятидесяти. Резина крошилась. Одного шофера, попавшего в пургу, едва живого доставили в больницу, и, как ни крутились, ни мудрили врачи, пришлось ампутировать парню ноги. Валька струхнул, узнав об этом. Он уже знал, как выглядит приближение смерти. Еще там, в армии, он повел танк через реку и застрял на дне. Наверху была многометровая толща воды, а танк стоял на дне, и мотор не тянул. Но чудеса существуют; Валька все-таки вывел машину, и, когда танк выполз на берег, Валька потерял сознание. Потом, на разборе, отмечали его хладнокровие и умение, а он не верил ни в то, ни в другое — просто чудо…
Попадать еще в какие-нибудь переплеты ему не хотелось. Он не мог забыть то липкое, холодное ощущение ужаса, когда перестаешь быть человеком и становишься мешком, набитым костями и ливером. Шоферы, сукины дети, в эти дни, как назло, вспоминали всякие истории из давнего и недавнего прошлого, и, послушать их, выходило, что рано или поздно, как ни газуй, все равно тебя на дороге догонит курносая.
Усталый, замерзший, сразу после рейса он шел в душ и оттуда прямым ходом к Галине, к ласке, теплу, уюту, подальше от напряжения дороги. И хотелось, чтобы его пожалели; тогда становилось вроде бы легче и уже не с такой тревогой думалось о том, что вот расчистят трассу — и снова надо будет ехать через белую, парную, беззвучную зиму. Но когда, уже отогревшийся, уже счастливый, он рассказывал Галине об этих двух неделях, что остались позади, она только ахала и повторяла: «Да ты у меня герой! Я б вот — ни за какие деньги…» И ему нравилось, что Галина называет его героем, потому что, черт подери, слабакам на трассе делать нечего. Не каждый выдержит этот сумасшедший мороз, когда надо обливать скаты и ходовые части машины бензином, а потом поджигать, чтобы машина не развалилась на первых же метрах.
Однажды на трассе Валька увидел и вовсе такое, от чего волосы под шапкой зашевелились, как живые существа. Бульдозерист задел ножом о пенек, и пенек-то был — тьфу, ногой сковырнуть! — а задел, и стальной нож треснул, как какая-нибудь фанерка. В тот день градусник показывал минус 56, и на Валькиной меховой маске висела тяжелая ледяная борода.
В один из рейсов Валька спас человека.
Машины шли, растянувшись, стараясь держаться подальше друг от друга, потому что позади каждой оставалось и неподвижно висело в воздухе непроглядное облако. В этом облаке ничего не стоило свернуть с дороги или врезаться в бампер идущей впереди машины. Свет фар не пробивал это облако: он словно бы растворялся в нем, и лишь на несколько метров расходилось слабое желто-зеленое сиянье. Валька вел машину осторожно, весь подавшись вперед, словно бы нащупывая колесами твердь дороги. И на какую-то долю секунды, скосив глаза, увидел темный силуэт слева. Ясно — кто-то свернул с трассы и застрял. Валька выпрыгнул в снег.
Казалось, обожгло глаза, и он зажмурился от боли. Потом, выставив вперед руки, как слепой, пошел к этому темному пятну и наткнулся на кузов. Даже сквозь рукавицы он почувствовал движение. Машина шла! Медленно, едва заметно, но шла! Он успел обогнать ее, нащупал дверцу кабины, рванул за ручку. На него навалился человек сбил с ног и упал рядом. А машина шла! Она ползла мимо Вальки, серая, как призрак, и вдруг исчезла, словно бы и не было ее вовсе.
Валька, проклиная свою судьбу, поволок человека к своей машине, задыхаясь, поднял его и затолкал в кабину, где еще хранилось тепло, и слышал, как сзади гудят его дружки. Гудки были нетерпеливыми, и он ругался на чем свет стоит. Чего гудеть, ну, чего там гудеть? Вышли бы и помогли лучше, в бога душу…
Они словно бы услышали его брань и начали появляться из морозного облака один за другим. Валька прокричал им, в чем дело, и уже собрался пойти поглядеть, где же машина, когда один из шоферов толкнул его в сторону.
— Это же Громовой перевал, — прокричал он Вальке. — Машина-то сковырнулась…
Хорошо, через двадцать с лишним километров они въехали в поселок, и водителя с той машины перенесли в дом. Никто не мог сказать, отчего это парень потерял сознание за рулем. И если бы не Валька, прости-прощай шоферская душа!
Валька ехал и — странная вещь! — уже не смотрел враждебно на эту чертову дорогу. Ему даже было весело от того, что он оказался сильнее ее. И тогда, в танке, конечно, не было никакого чуда. Просто он кое-что умеет, Валька! И танк был — крепкая машина, так что никаких чудес. А мороз — ну, не всегда же будет такой мороз. Он-то знает, видел, как вдоль трассы цветут ландыши. Как будто выпадает град, лежит среди зелени и, не тает.
6Никакой свадьбы не было — Галя не хотела устраивать ее. «Ну, вот еще тратиться!» — сказала она. И записывались они не во Дворце брака, а просто в загсе. На этом тоже настояла Галя, потому что, как ей известно, во Дворце записывают только тех, кто по первому разу, а она была разведенкой. Но Валька все-таки сказал, что он не какой-нибудь жлоб, и что своим ребятам он обязан поставить по такому случаю. Первый семейный скандальчик, впрочем, окончился миром. В «Тайге» ребята бормотали «горько!» и, посидев недолго, исчезали по одному. У каждого оказывались какие-то дела.
— Это они тебя жалеют, — раздеваясь дома, говорила Галя. — Я ж на целых шесть лет тебя старше, вот они и думают — влип, дурень! А ты не обращай внимания. У них что? Общежитие да киношка по выходным. А мы с тобой в театр ходить будем.
В одной ночной рубашке она вертелась перед зеркалом, любуясь собой и ловя взгляд Вальки.
— А ты еще на меня рассердился, глупый. Что мне, действительно на твоих ребят три или четыре десятки жалко? Ты ведь, если хочешь, жар-птицу поймал. Знаешь, сколько у меня на сберкнижку положено? — Она засмеялась. — Это на пиве, говорят, дачи строят. А у меня и коньячок есть в буфете, и портвейнчик…
— Перестань, — попросил Валька. — И давай договоримся на будущее: узна́ю, что на руку не чиста, — пеняй на себя, Галка. Я работяга — понимаешь? Я людям в глаза всегда честно смотрел и смотреть хочу.
— Ну хорошо, хорошо, — торопливо согласилась она. — И бог с ним, и не надо! Действительно, и так-то хватает…
Новая семейная жизнь была непривычной. Однажды он вернулся из рейса, а на видном месте — пальто с меховыми отворотами и какими-то огромными накладными карманами.
— Снимай свой тулуп, — хохотала Галина. — Примерь. Теперь ты как артист будешь.
Он заупрямился: на черта ему эта шуба? Галя расстроилась, чуть не заплакала. Она нарочно ходила в библиотеку, сама срисовала фасон. Пришлось примерить шубу. Ничего, просто очень здорово выглядел он в ней, этакий продавец из мясного магазина. К шубе еще полагалась шапка-папаха, и здесь Валька просто обалдел: мистер Твистер!
— Ну тебя, — сказал он. — Не буду я это носить. Смех один.
И настоял на своем, хотя Галя и ревела. Вот дуреха! Не понимает, что он шофер все-таки, а не какой-нибудь там…
Но на вопросы дружков о том, как себя чувствует молодожен, Валька отвечал смущенно и довольно:
— Моя сдурела, по утрам простоквашей кормит и еще — морковкой. Вычитала в «Неделе», что очень полезно по утрам простоквашу и морковку, вот и шпарит…
Что ж, она и впрямь была заботливой женщиной, Галина. Очевидно, просто стосковалась по ровному бабьему счастью — вот тебе и пальто, и простоквашка по утрам!
Один только раз за всю зиму словно взбесилась. Заглянула в колонну, зашла в гараж, а в кабине Валькиной машины та, рыжая с лисенком, вправленная в плексиглас. Тут тебе, конечно, и слезы и попреки — все, все, что полагается в таком случае, — а Валька стоял дурак дураком и доказывал, что он эту девчонку отродясь не видел, а держит просто так — лисенок хорош! Но все-таки портрет пришлось снять. Он сунул его в инструментальный ящик, тем дело и кончилось. Ребята фыркали: лисенок, говорит, хорош! А ведь и на самом деле, ничего себе лисенок!
Когда Валька возвращался из рейсов, ему был накрыт стол, и коньячок стоял, и все, чем снабжали буфет Дома культуры: икорка там или красная рыбка, апельсины и всяческая другая снедь… И ласкова в такие дни Галина бывала необыкновенно. Вальке даже становилось неловко: черт ее знает, влюбленная какая! Впрочем, он старался сделать вид, что, собственно, именно этого он и ждал от нее, и ничего особенного нет в том, что жена вот так встречает мужа, который две недели крутил баранку на Большой трассе.
