Тамара Заверткина - Мои Турки
— Нога срослась? — спросил Игорь.
— Нет, — ответил хирург.
Он не захотел ответить и на вопрос, отчего вышла из нее эта кровь. Не повредила ли она что-то в брюшной полости при падении?
Наутро сделали сердечный укол, как советовала с вечера медсестра. Но жилочка вдруг на шее замерла, лицо стало бледнеть, а губы синеть. Помочь мы уже ничем не могли.
22 октября 1995 года нашей мамы Кати не стало. Именно этого года она боялась. Многие члены нашей семьи умирали в разном возрасте, но на цифре «9».
Лида — в 19 лет.
Маруся — в 29 лет.
Старенький папа — в 69 лет.
Сережа — в 79 лет.
Дядя Коля — в 79 лет.
Мама Катя — в 89 лет.
Я кричала и захлебывалась слезами, я не хотела, чтобы тело мамы обмывали, это может быть, еще не смерть, и она придет в себя от сердечного приступа. Но пошел четвертый день, а в себя она не приходила. Совсем недавно она сердцем прощалась со своей горницей:
— Как люблю я свою горницу! — звучал ее голос.
Что бы мы делали без Игоря? Люда, папа Сережа и я были как парализованные. Люда дважды теряла сознание. По силе возможности Игорю в похоронах помогали приехавшие из Саратова Слава и Сер-жик, племянники мамы Кати. Приехала Валя. До поминок «девять дней» Игорь был с нами, а Валя, Слава и Сержик после похорон уехали. Было еще далеко до поминок «сорок дней». Я ходила как обезумевшая, со стеклянными глазами. Папа Сережа все беспокоился, чтобы я не простыла, все предлагал вместо тапочек мамины обрезки от валенок. То вдруг в комоде находил рукавички мамы Кати и совал мне. И все сердился, что в память о маме я раздаю много ее вещей соседям:
— Себе побереги, это и тебе пригодится.
Как-то я вышла на улицу за ворота. Папа Сережа, рубивший дрова во дворе, вышел следом:
— Да ведь продует тебя.
Он ввел меня, словно слепую, во двор.
— Вот тут в затишье и стой, в огороде тоже не ветрено. Однажды папа Сережа заметил Люде:
— Мать-то совсем плоха и ест мало.
— Ничего, все наладится, — ответила Люда.
Как-то само собой у нас распределились обязанности: утром папа Сережа разжигал плиту и варил какую-нибудь кашу, как при маме Кате. Люда варила обед. Я мыла посуду, а папа Сережа вскоре после обеда затапливал голландку, потом ложился отдохнуть, а вечером мы пили чай.
Как-то за завтраком я вдруг обратила внимание на то, что у папы Сережи стали бледными недавно еще розовые щеки. Заметно поседели волосы.
— Люда, папу Сережу надо увозить в Орск, — сказала я дочери.
— Конечно, и я так думаю.
Как все сделать практически? Если нам с Людой уехать к Новому году, а он тут среди своих знакомых поищет домоседа?
Он словно слышал наш разговор. А может быть, и слышал:
— Как вы уедете, эх я и орать буду.
— Мы не уезжаем, папа Сережа, — сказала Люда.
Я по-прежнему жалела маму, но жалела и его. Он много сделал нам хорошего, и о том, что нам не следует расставаться, было ясно.
В мыслях мы все трое уже в Орске, планирую, в какой кастрюле нам удобнее варить кашу, которой он приучил нас завтракать каждый день. Была довольна, что мы сохранили вторую Людину кровать, все берегли на случай, если сагитируем их обоих переехать в Орск.
А пока продолжали жить в Турках, не зная, как нам всем подняться и как быть с домом.
Однажды он пришел домой как будто бы под хмельком и сказал, что провел телефон, чтоб вызывать «скорую», когда потребуется.
Как-то за обедом он сказал нам о том, что после выходных собирается сходить к терапевту за бесплатным рецептом на нитроглицерин. Я удивилась: Игорь привез ему этого лекарства половину целлофанового мешочка.
— Ну и что же? А это дадут еще бесплатно.
Было воскресенье. Мы пообедали, Люда ушла к Алке. Я, вымыв посуду, прилегла на мамину кровать, а папа Сережа сидел у топившейся голландки, подкладывая чурочки.
— Папа Сережа, а как звали твою маму?
— Ее звали Надеждой Ивановной. В семье было трое детей. Жили бедно. Корова, правда, была. А лошадь мы отдали под расписку в Красную Армию в гражданскую войну. Однажды отец получил письмо о том, что из табуна в Балашове он может взять свою лошадь. На чем за ней поедешь? Да и на какие средства? Отец пошел в Балашов пешком, нашел и табун, но в табуне нашей лошади не оказалось. Ходил и второй раз, да без толку. Бедствовали, конечно. Потом организовали колхоз, тоже было не сладко, но уже полегче.
— Отец был талантливым механиком, его ценили, около него и я многому научился, уже помогал в колхозе. Работала и мать, когда могла отойти от младшего ребенка. Но пришла беда: на ремонте веялки отцу оторвало руку. До Турков далеко, жара, пыль. Не сразу до больницы добрались. Только, видно, поздно: началась гангрена, и отец умер.
С горя ли, с чего ли другого, но у матери начался рак желудка. Похоронили и ее.
Я младшим братьям остался за мать и за отца. Из колхоза меня перевели в совхоз ближе к машинам, в которых я уже хорошо разбирался. А вскоре назначили заведующим гаражом. Зарплату положили хорошую, купил костюм, велосипед, ручные часы. А потом и женился.
Отслужил армию. До демобилизации оставались последние месяцы, но началась война с немцами, домой я так и не попал. Ну, а остальное ты и сама знаешь.
Вечером за ужином Люда спросила:
— Папа Сережа, ты идешь завтра к врачу?
Он не ответил. Мне понравилось, что он отмолчался. Я не хотела, чтобы он шел: завтра понедельник, а я не люблю понедельников. Намекнуть о понедельнике не осмелилась, он убежденный атеист, не верит в суеверия. Сказать, что в понедельник будет слишком большой наплыв больных из деревень, тоже нельзя, это уже было и он говорил:
— Я участник войны, прохожу без очереди.
Лучше смолчать в надежде на то, что он и сам передумает. Что-то внутри меня не хотело, чтобы он шел в больницу, тревожило.
Утром и вправду он не торопился. Истопил не спеша плиту, сварил кашу, поели. Вот уже одиннадцатый час, Люда ушла за хлебом. Я успокоилась. Однако, он засобирался:
— Я, пожалуй, кожаный пиджак не надену, утащат еще, пока в кабинет войду.
— А гардероба нет? — спросила я. Он усмехнулся и махнул рукой:
— Какой там гардероб? Пойду в телогрейке бабкиной. Я только к терапевту, а к глазному не пойду. Отрежь мне вот только хлястик у телогрейки.
— А шарф?
— Да на мне гимнастерка с плотным воротничком. И сумку не возьму, карточку заверну в газету да в карман положу.
С возвратившейся Людой мы долго ждали его к обеду, но так и пообедали одни, и Люда куда-то ушла.
Вдруг к нам в дом вошла знакомая женщина и сказала, что папа Сережа упал недалеко от районо, а подняться не может.
Наскоро одевшись, я поспешила к указанному месту, но отойдя всего несколько шагов от дома, встретилась с Людой и Букетом.
— Я проходила мимо, случайно увидела Букета, а папы Сережи почему-то нет, Букета я забрала с собой, — сказала Люда.
— Дочка, бегите бегом, поспрашивайте людей. Где же он? Зайдите в редакцию, может, в окно кто видел и что-то знает.
— Я сначала тапочки захвачу. Вдруг он в больнице, я останусь там на ночь.
И они ушли. Но в редакцию умный пес Люду старался не пускать. Стоит ей сделать в сторону редакции несколько шагов, он начинает негромко лаять и сам за ней не идет. Напротив, бежит к зданию районо, оглядывается на Люду, как бы зовя за собой. Там, в районо, Люда узнала, что деду вынесли стул, а тем временем вызвали «скорую». В больнице после рентгена хирург подтвердил:
— Да, дед, у тебя то же самое, что и у твоей бабки: перелом верхней части бедра.
Люде указали палату. Папа Сережа лежал один, укрытый двумя одеялами. Ногу положили на вытяжку. Лицо его было мертвенно-бледным. Один глаз закрыт, у второго узкая щелка.
— Папа Сережа, не умирай, мы тебя спасем! — закричала Люда. Она собрала медсестер и врачей.
— Это стресс, — сказал хирург.
Да, он видел мучения мамы, и сердце не выдержало, когда подтвердили перелом бедра.
Умер он 13 ноября 1995 года в понедельник, через три недели после смерти мамы.
В течение двадцати дней у нас два гроба. Снова приехал Игорь. Валя на этот раз не приезжала, она была на первых похоронах. Приехал Вова Куделькин, третий племянник мамы. Известили Виктора, сына папы Сережи. Ответил, что на похороны приехать не сможет.
Папа Сережа долгие годы был недоволен Виктором за то, что тот был страстным любителем зеленого змия.
И снова вся тяжесть организации похорон легла в основном на плечи Игоря. Слава и Сержик на этот раз не приезжали.
Положили папу Сережу в ту же могилу, где и мама. Возможно, раньше она просила положить ее с родителями и потому, что считала, будто папа Сережа может после ее смерти жениться, мол, он моложе ее, и его положат потом вместе с новой женой, а совсем одинокой в могиле оставаться не желала, просясь в могилу к родителям.
Но народ и даже хирурги поговаривали о том, что это она позвала его за собой.
