Алан Кларк - План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945
Дело в том, что эти румынские дивизии совершенно не годились для самостоятельных фронтовых операций против Красной армии. Они были организованы по типу французской пехотной дивизии времен Первой мировой войны (и имели в основном французское вооружение, захваченное немцами в 1940 году). В каждой дивизии была только одна противотанковая рота, и они были оснащены устаревшей 37-мм пушкой. После неоднократных просьб командующего армией генерала Думитреску ему передали в октябре немецкие 75-мм пушки – по шесть орудий на дивизию! Не хватало боеприпасов всех видов, и не было современных противотанковых или противопехотных мин. У румын плохо обстояли дела и с питанием, и с зимней одеждой. Немецкий инспектор в начале ноября отметил, что «…не уделяется внимания строительству оборонительных сооружений, вместо них строят большие подземные убежища и укрытия для людей и животных».
Эта слабость и тот факт, что румыны на самом деле занимали позиции не вдоль Дона, а против целого ряда русских плацдармом, некоторые из которых имели в глубину до десяти миль, делали их сектор очевидным местом для контрнаступления. Действительно, с приближением зимы подобные перспективы стали обычной темой рассуждений и разговоров. «Единственное утешение в том, что вся эта Восточная кампания основана на импровизациях, которые кажутся невозможными и которые каким-то образом всегда получаются». Но, по-видимому, никто, начиная со штаба Паулюса и выше, вплоть до штаб-квартиры ОКВ в Виннице, не предвидел всю силу грядущего наступления русских. Первые признаки того, что готовится нечто, были отмечены только 29 октября, когда в донесении Думитреску Вейхсу перечислялось:
1. Заметное учащение переправ через Дон в тылу русских.
2. Показания дезертиров.
3. Непрерывные локальные атаки, «единственной целью которых должно быть выявление слабых мест и подготовка пути для главной атаки».
После некоторых запоздалых действий по проверке этих сообщений, главным образом методами воздушной разведки (которая сама по себе становилась все труднее из-за ухудшения погоды), Паулюс отправился в штаб-квартиру группы армий в Старобельске с докладом, в котором была грубо недооценена численность сосредоточения русских сил. Данные Паулюса касались «положительно идентифицированных» под Клетской «трех новых пехотных дивизий с танками, предположительно сосредоточенных в этом районе; одного нового танкового, одного нового моторизованного и двух новых пехотных соединений». Под Блиновом «два новых пехотных соединения с некоторым количеством танков». Разумеется, судя по этой оценке, советское наступление должно быть не мощнее тех, с которыми вермахт справлялся в прошлом. Даже 12 ноября, всего за неделю до начала бури, Рихтгофен (признанный вечный оптимист) писал в своем дневнике после лично проведенной воздушной рекогносцировки русских плацдармов:
«Их резервы теперь сосредоточены. Интересно, когда же начнется атака? В данный момент, по-видимому, не хватает боеприпасов [это потому, что русская артиллерия не открывала огня, чтобы не выдавать своих позиций]. Однако в орудийных окопах начинают появляться пушки. Надеюсь только, что русские не наделают слишком много больших дыр в линии фронта».
Большинство офицеров в штабе группы армий «Б» все еще было занято подготовкой «последнего броска» на Сталинград. Рихтгофен утверждает, что даже Цейцлер соглашался с ним, что «…если мы не решим вопроса сейчас, когда русские находятся в трудном положении, а Волга покрывается льдом, тогда мы никогда этого не сможем». Начальник Генерального штаба, несомненно, придерживался бы совсем другого мнения, если бы знал, что русские, весьма далекие от пребывания «в трудном положении», сосредоточили более полумиллиона пехоты, 900 новых танков Т-34, 230 полков полевой артиллерии и 115 полков «катюш» на фронте наступления, не достигавшем по протяженности и 40 миль. Плотность людских резервов и огневой мощи в этом случае была выше, чем в любом другом предшествовавшем сражении Восточной кампании[77]. Пока немцы собирали силы для последнего броска на груды щебня в Сталинграде, за их плечами армии Жукова бесшумно занимали свои позиции.
Иногда над городом, больше напоминавшем мертвую пустыню, воцарялась тишина, более тревожащая, чем грохот взрывов. Но город продолжал жить, хотя никто не мог больше отличить день от ночи. Даже в короткие затишья зоркие глаза наблюдали за всем. Пристальные взоры снайперов следили за малейшим движением врага. Подразделения снабжения, нагруженные минами и снарядами, торопливо двигались по окопам, змеившимся между развалинами. С высоты верхних этажей артиллерийские наблюдатели ничего не упускали из виду. В блиндажах командиры склонялись над картами, ординарцы стучали на машинках, разносили бумаги, солдаты получали приказы. Занятые своей опасной работой минеры копали галереи и выискивали вражеские подкопы.
Местные действия на ротном уровне вспыхивали постоянно, так как каждая сторона все время старалась улучшить свою позицию. Из-за угла улицы показывался немецкий танк; он медленно поворачивался и осторожно двигался к зданиям, удерживаемым русскими, с задраенными люками, с экипажем, дрожавшим в предчувствии боя. Русские пехотинцы дают ему пройти и ждут, когда покажутся автоматчики. На углу появляется еще один танк; остановившись, он наблюдает за движением первой машины, медленно поворачивая пока еще молчащую башню. Внезапно взрыв. Русская 76-мм противотанковая пушка на восточном конце улицы открывает огонь; дистанция менее 50 ярдов, но, по-видимому, промах. И сразу вся сцена оживает в грохоте боя. Немецкий танк отчаянно дает задний ход, прикрывающий танк мгновенно стреляет по русской пушке; одновременно отделение немецких пехотинцев, вооруженных автоматами и гранатами, поднимается из проходов в щебне и тоже стреляет по противотанковой пушке. В это время их одного за другим снимают русские снайперы, которые бесшумно лежат часами за карнизами разрушенных зданий, высоко на балках еще необрушившихся фасадов. Если бой не усиливается, когда обе стороны начинают вводить в поддержку все более тяжелое оружие, он мало-помалу замирает, оставив до темноты на виду только раненых, кричащих в агонии.
В «спокойные» дни царствовали снайперы. В этом искусстве русские имели заметное преимущество. Отдельные особо умелые стрелки вскоре становились известны не только своим, но и противнику. Русское превосходство стало так заметно, что в Сталинград был прислан начальник школы снайперов в Цоссене, штандартенфюрер СС Гейнц Торвальд, в попытке уравнять силы. Одному из лучших советских снайперов – Василию Зайцеву – поручили поймать эсэсовца. Вот как он это описывает:
«Приезд фашистского снайпера поставил перед нами новую задачу: надо было его найти, изучить его повадки и приемы, терпеливо ждать того момента, когда можно будет произвести всего-навсего один, но верный, решающий выстрел.
О предстоящем поединке ночами в нашей землянке шли жаркие споры. Каждый снайпер высказывал предположения и догадки, рожденные дневными наблюдениями за передним краем противника. Предлагались различные варианты, всякие «приманки». Но снайперское искусство отличается тем, что, несмотря на опыт многих, исход схватки решает один стрелок. Встречаясь с врагом лицом к лицу, он каждый раз обязан творить, изобретать, по-новому действовать.
Шаблона для снайпера быть не может, для него это самоубийство.
«Так где же все-таки берлинский снайпер?» – спрашивали мы друг друга. Я знал «почерк» фашистских снайперов по характеру огня и маскировки и без особого труда отличал более опытных стрелков от новичков, трусов от упрямых и решительных врагов. А вот руководитель школы, его характер оставался для меня загадкой. Ежедневные наблюдения наших товарищей ничего определенного не давали. Трудно было сказать, на каком участке он находится. Вероятно, он часто менял позиции и так же осторожно искал меня, как и я его. Но вот произошел случай: моему другу Морозову противник разбил оптический прицел, а Шейкина ранил. Морозов и Шейкин считались опытными снайперами, они часто выходили победителями в самых трудных и сложных схватках с врагом. Сомнений теперь не было – они наткнулись именно на фашистского «сверхснайпера», которого я искал. На рассвете я ушел с Николаем Куликовым на те позиции, где вчера сидели наши товарищи. Наблюдая знакомый, многими днями изученный передний край противника, ничего нового не обнаруживаю. Кончается день. Но вот над фашистским окопом неожиданно появляется каска и медленно движется вдоль траншеи. Стрелять? Нет! Это уловка: каска почему-то раскачивается неестественно, ее, вероятно, несет помощник снайпера, сам же он ждет, чтобы я выдал себя выстрелом.
– Где же он может маскироваться? – спросил Куликов, когда мы под покровом ночи покидали засаду. По терпению, которое проявил враг в течение дня, я догадался, что берлинский снайпер здесь. Требовалась особая бдительность.
