Энтони Бивор - Высадка в Нормандии
Американцы, которые так любят хвастать своими техническими достижениями, были потрясены, когда выяснилось, что немцы превосходят их даже в стрелковом вооружении, в частности, имеют гораздо лучший ручной пулемет МГ-42. Сообщения о том, что орудия немецких танков намного лучше вооружения союзников, вызвали у Д. Эйзенхауэра совершенно иную реакцию, нежели у пытавшегося замолчать неприятную ситуацию Б. Монтгомери. Верховный командующий тут же написал письмо генералу Маршаллу и направил в США ведущего специалиста по танкам с целью выяснить, что можно предпринять, чтобы улучшить характеристики бронебойных боеприпасов. А Монтгомери следовало бы написать Черчиллю и потребовать резкого наращивания выпуска танков «Файрфлай» с превосходными пушками калибра 76,2 мм. Черчилль, стоявший у колыбели танковых войск, уж конечно, помог бы всем, что было в его силах.
Накануне неудачной операции по овладению Виллер-Бокаж У. Черчилль пребывал в состоянии эйфории. Наконец-то он отбывал во Францию, чтобы впервые лично посетить район вторжения, к тому же получил весьма обнадеживающее письмо от И. В. Сталина. «Вот что пишет мне Д. Д. [Дядюшка Джо[157]], – телеграфировал он Ф. Д. Рузвельту. – Меня это радует. “Летнее наступление советских войск, организованное согласно уговору на Тегеранской конференции, начнется к середине июня на одном из важных участков фронта”[158]». Это было подтверждение готовности к проведению операции «Багратион» – вероятно, самой продуманной и результативной наступательной операции Второй мировой войны[159].
Проведя ночь в своем личном поезде, 12 июня Черчилль в сопровождении фельдмаршалов Я. Х. Смэтса и А. Брука поднялся на борт английского эсминца «Кельвин». По пути через Ла-Манш, как отметил Брук, «проходили мимо караванов десантных кораблей, минных тральщиков, буксиров с плавучими секциями волноломов “Феникс”, причалов “Уэйлс” (“Киты”) и проч.». В 11:00 оказались в виду берега у Курсель-сюр-Мер. «Даже невозможно описать то, что предстало нашим глазам, – пишет дальше А. Брук. – Море, куда ни глянь, усеяно множеством кораблей всевозможных типов и размеров, снующих во всех направлениях. Мы проследовали мимо длинных шеренг тяжелых десантных судов и наконец дошли до искусственного порта “Гусберри”: там были полукругом затоплены корабли, образуя своего рода гавань».
Высоких гостей встретил на своем адмиральском катере адмирал Ф. Л. Виан, перевез на десантное судно, а то доставило их непосредственно на берег. «Я был очень счастлив снова оказаться во Франции почти ровно через 4 года после того, как нас отсюда вышвырнули, – продолжает Брук. – Нахлынули воспоминания: с каким отчаянием в душе я покидал тогда французский берег, сколько труда и волнений выпало на мою долю за последующие четыре года». На берегу их ожидал Б. Монтгомери с небольшой колонной джипов. Свита премьера расселась по машинам и двинулась по дороге на Байе, в штаб 21-й армейской группы, разместившийся в замке Крели. Выслушав типичный для Монти доклад, премьер-министр со всеми сопровождающими отбыл в штаб 2-й армии М. Демпси. Дорога шла по живописной сельской местности, избежавшей бомбежек и обстрелов. Черчилль сказал Бруку: «Какой тучный скот вокруг! Лежит себе да кормится на изобильных пастбищах». Тем не менее Брук заметил, что «местное население не проявляло при виде нас ни малейшей радости». Кроме того, Черчилль наслушался историй о француженках-снайперах. «Немало здешних женщин стреляло и в нас, и в американцев», – писал он Э. Идену по возвращении в Англию.
Оказавшись снова в Курселе, премьер-министр наблюдал безуспешную попытку немецких самолетов бомбить побережье, а затем на катере адмирала Виана совершил прогулку вдоль побережья. Черчилля заворожил вид монитора, который вел из своих 14-дюймовых (калибра 355,6 мм) орудий огонь по целям в глубине побережья. Премьер заявил, что ему «еще никогда не случалось находиться на борту боевого корабля, ведущего сражение с противником», и стал настаивать на том, чтобы подняться на борт монитора. К счастью, Брук сообразил предупредить, что взобраться на корабль по веревочному трапу будет делом непростым, и спас премьера от «рискованного развлечения». Это, впрочем, не помешало Черчиллю бесстыдно хвастать в письме к Рузвельту: «Наш эсминец подошел ближе к берегу и влепил как следует этим гуннам[160]. И те не осмелились ответить нам, хотя расстояние составляло всего 5,5 км». И все же нельзя сказать, что Черчилль так и не понюхал пороха: в ту же ночь, когда он вернулся в Лондон, на английскую столицу обрушились первые ракеты «Фау-1».
Корабли Королевских ВМС не ослабляли ударов по врагу. Линкору «Рамильи» 13 июня пришлось возвращаться в Портсмут для пополнения боезапаса. А еще через день снарядом с английского корабля «Родни» на своем КП был убит командир 12-й танковой дивизии СС «Гитлерюгенд» бригаденфюрер Фриц Витт, вместе с которым погиб и один из младших офицеров. Командование дивизией принял неугомонный Мейер.
В то же утро 14 июня из лондонского отеля «Коннот» в Портсмут прибыл генерал Ш. де Голль с немалой свитой в шести автомобилях. Высокого гостя, прибывшего слишком рано, на Королевском причале приветствовал командующий ВМС на южном побережье Англии. Пришлось долго ждать, ведя светскую беседу о пустяках, а в этом жанре де Голль никогда не был силен. К тому же запаздывал и предназначенный для него корабль – эсминец «Свободной Франции» «Ла Комбатан». Ситуация, как вспоминал английский офицер связи при де Голле, вызвала у генерала «кратковременную вспышку недовольства». Командующий предоставил им свой адмиральский катер, но оказалось, что тот не вмещает весь багаж, который был неожиданно велик для запланированной поездки на одни сутки. Пришлось доставлять багаж на корабль с помощью сторожевого катера. Стало ясно, что часть свиты собирается задержаться во Франции подольше, не известив об этом англичан. «Когда генерал де Голль взошел на борт, на мачте взвился его личный штандарт».
Когда на горизонте показался французский берег, один из сопровождающих спросил руководителя «Свободной Франции»:
– Вы не забыли, mon Général, что сегодня – ровно четыре года с того дня, как немцы вошли в Париж?
– Это была их большая ошибка, – отозвался неподражаемый де Голль.
На берегу их встретили офицеры штаба Монтгомери, которые были поражены и количеством сопровождающих генерала лиц, и невероятным количеством багажа. Монтгомери предварительно просил о том, чтобы де Голль взял с собой на завтрак в его честь не больше двух человек, но эту просьбу генерал проигнорировал с поистине царским безразличием. Пока же в джипы, предоставленные штабом 21-й армейской группы, сели только сам де Голль, французский посол в Англии Вьено и генералы Кениг и Бетуар. Остальным пятнадцати сопровождающим вместе с багажом пришлось ждать на берегу, пока удастся разыскать дополнительный транспорт и отправить их в Байе. В последний момент де Голль даже пытался настаивать, чтобы за руль джипов сели французские шоферы, которых он предусмотрительно прихватил с собой.
Все давным-давно знали, что Монтгомери не выносит табачного дыма, и все же де Голль со своими помощниками задымили весь походный автоприцеп Монти. Это, по утверждению морского офицера связи при де Голле, «не способствовало доброжелательному отношению к ним со стороны обитателя прицепа». Для Монтгомери этот завтрак, несомненно, стал большой жертвой, принесенной на алтарь дипломатии, но и гость его тоже не испытывал никакого удовольствия. Спутники генерала заметили, что смягчился он лишь позднее, когда армейские джипы повезли их дальше, в Байе, где предстояло воссоединиться с остальными сопровождающими лицами. Весть о появлении де Голля мигом облетела окрестности. На лошади галопом подскакал местный кюре отец Пари. Он от души пожурил генерала за то, что тот не заглянул в церковь – пожать ему руку. Де Голль вышел из машины и раскинул длинные руки, казавшиеся бесконечными:
– Monsieur le curé[161], я не стану пожимать вам руку, я вас лучше обниму.
В Байе генерал сразу проследовал в супрефектуру, где его встретил гордый и подтянутый супрефект с трехцветной лентой через плечо[162]. Вдруг чиновник с ужасом сообразил, что на стене все еще красуется портрет маршала Петена. Де Голль же, нередко демонстрировавший крайнюю обидчивость, умел и великодушно прощать нечаянные обиды. Он продолжал как ни в чем не бывало беседовать с растерянным чиновником. В тот день он еще продемонстрировал свой сдержанный юмор, когда одна старушка в приветствовавшей его толпе запуталась в смене властей и воскликнула: «Да здравствует маршал!» Де Голль на это пробормотал своему спутнику: «Подумаешь, эта женщина из тех, кто не читает газет». Могло быть и так, что старушка была крестьянкой из глухой деревеньки. Историк Форрест Поуг не раз убеждался в том, что нормандские крестьяне «испытывали ненависть к Лавалю, но не к Петену», а к де Голлю относились с некоторым недоверием.
