Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 4
Я отдал визит владыке, и с первых же дней нашего сближения возникшие между нами хорошие отношения, с временными перерывами моих посещений, продолжались до конца. В самом непродолжительном времени после приезда владыки возник вопрос о замещении киевской митрополичьей кафедры, оставшейся вакантной за смертью митрополита Флавиана, при чем как по сведениям Волжина, так и нашим, вполне было для всех очевидно, что после ухода обер-прокурора Самарина пошатнулось и положение владыки петроградского митрополита Владимира. Митрополит Владимир, с которым я был знаком только официально (при представлениях по случаю назначения на крещенском параде, участвуя, как сенатор, в особом, специально для сего учрежденном церемониале и при торжественных собраниях, устраиваемых русским собранием, идее которого он в свое время сочувствовал), принимал у себя и очень часто кн. Андроникова. Понимая, что уход владыки митрополита Владимира из Петрограда, бесспорно, вызовет не только разговор, но и раздражение в общественных кругах, еще не забывших увольнения Самарина, как Волжин, так А. Н. Хвостов и я придавали большое значение вопросу об оставлении митрополита Владимира в Петрограде и в должности первоприсутствующего св. синода, боясь назначения в Петрограде епископа Питирима, вопрос о предоставлении которому одной из митрополичьих кафедр был уже предрешен. Кн. Андронников даже хотел исполнить давнишнее желание Распутина сблизить его с митрополитом Владимиром и специально ездил к митрополиту, прося его принять Распутина. Но владыка отказался, вспоминая с теплотой время служения своего в Москве и с грустью служение в Петрограде.
Между тем, преосвященный Питирим с первых же дней своего приезда в Петроград жаловался на то, что владыка митрополит встретил его сухо и что все искренние желания итти навстречу сближении[*] с ним являются бесплодными. Поэтому мы решили, что лучшим исходом из создавшегося положения, пока еще не просочилось наружу отношение Распутина к преосвященному Питириму, будет, отстаивая митрополита Владимира, принять все меры к тому, чтобы на киевскую кафедру был назначен епископ Питирим, в силу естественного и для всех понятного служебного его движения, как экзарха Грузии, что повлечет за собой отъезд епископа Питирима в свою митрополию и облегчит Волжину работы по синоду. В этом направлении началось наше воздействие на А. А. Вырубову и Распутина, выдвинуты были причины внутреннего положения в стране, кои я привел выше, и, по внешнему виду, нам казалось, что епископ Питирим будет назначен в Киев; на это, как будто бы, и он был согласен, когда я с ним говорил по этому вопросу, как о слухе, дошедшим до меня, и мы предполагали, что, в крайнем случае, может последовать перевод митрополитов московского и петроградского одного на место другого; но этого не боялись, так как знали, что митрополит Макарий не согласится. Но и в данном случае мы в своих ожиданиях обманулись, и Волжин получил указание о назначении на киевскую кафедру не епископа Питирима, а митрополита Владимира, за коим было оставлено все-таки звание первоприсутствующего. Затем, несколько позже, Распутин не скрыл от нас, что вопрос об этом, вследствие его указания, был решен задолго до официального его разрешения, но что ему не удалось добиться одного — назначения митрополита Питирима первоприсутствующим, на что государь не согласился, несмотря на все его просьбы. Из всей обстановки назначения епископа Питирима для нас было ясно, что в этом назначении имелось в виду иметь около себя своего близкого человека и что, в силу занимаемого им положения, ему будет отведено крупное значение в сфере влияния во дворце.
Узнав об этом назначении от Волжина, я поздравил по телефону владыку и этим, видимо, его обрадовал, так как он еще о состоявшемся указе, по его словам, не был извещен. Затем, по опубликовании указа, мы с А. Н. Хвостовым были вместе у него, и, таким образом, отношения наши завязались, при чем никто из нас, из чувства деликатности, разговоров о Распутине не заводил, хотя уже в это время мы знали о частых посещениях Распутиным владыки из доклада Глобачева официально и из слов Мануйлова неофициально, и приняли, поскольку это было можно, меры, чтобы об этом было разговоров поменьше. Сам владыка, как в то время, когда он жил на Васильевском острове в подворье, так и зимой, когда переехал в лавру, вплоть до смерти Распутина, всячески избегал подчеркивать публично свою особую близость к нему, принимал его в конспиративной обстановке, его квартиры не посещал, а для сношения с ним, зная особенности подозрительного характера Распутина и во избежание телефонных разговоров с ним, уполномочил своего секретаря. Осипенко ежедневно бывал у Распутина, часто его сопровождал в его поездках по знакомым, ездил впоследствии с поручениями и письмами владыки к А. А. Вырубовой, которой он только в этот приезд был представлен, и впоследствии удостоился приема у государыни.
Осипенко, действительно, был близкий человек владыке, который относился к нему, как к родному сыну, и тот, в свою очередь, насколько он понимал, охранял владыку от казавшихся ему подозрительными поползновений некоторых лиц проникнуть к владыке, старался окружить владыку своими людьми в обиходе его жизни и в управлении епархией, но, не зная, как и владыка, Петрограда, впадал в ошибки в оценке условий столичной жизни. Осипенко, по присущей ему подозрительности и скрытности, мало посещал общество и, вращаясь в кружке лиц, близких к Распутину, очень скоро попал под влияние Мануйлова и Снарского и в них только видел своих друзей, собирал новости, но сам был очень осторожен в передаче каких-либо сведений, полученных от владыки, заведывал всем домом и делами владыки, в Распутина не верил, но боялся его, в сношениях с ним не был искренен, что тот неоднократно замечал и ставил ему на вид, и облегченно вздохнул и несколько даже изменил свои отношения к семье Распутина после его смерти, на что даже дети жаловались А. А. Вырубовой. В епархиальных учреждениях и в лавре Осипенко, как секретарь и близкий митрополиту человек, пользовался большим значением, но его боялись, и искренних там сторонников своих он не имел.
Мое знакомство с Осипенко началось с того, что Мануйлов, не уясняя себе из первых встреч с Осипенко степени его близости к епископу Питириму, посоветовал мне, в агентурных целях, приблизить к себе Осипенко; эта мысль понравилась А. Н. Хвостову, и поэтому я через Мануйлова передал Осипенко свое желание с ним поближе познакомиться; когда он ко мне пришел (на Морскую), я любезно его принял, расспрашивал о жизни его и владыки на Кавказе и, указывая на дороговизну жизни в Петрограде, настойчиво вручил ему 300 руб. (если не ошибаюсь), говоря, что на эту сумму он может рассчитывать в будущем ежемесячно, и просил его, так как и он и владыка мало знакомы с петроградскими веяниями и влияниями, пользоваться моим знанием Петрограда и почаще ко мне заглядывать.
Когда в течение месяца я присмотрелся к роли Осипенко и к значению владыки, то, конечно, понял свою ошибку и установил с Осипенко отношения простые на почве моего доброжелательства к владыке, и это с течением времени заставило его быть более со мной откровенным и доверчивым. Конечно, и владыка не избежал общей участи всех, кого судьба сводила с Распутиным; в скорости и ему пришлось испытать перемену общественных отношений к себе, которые он стремился установить своим сближением с паствой путем частых служений, проповедей, посещения лазаретов, объездом церквей и возбуждением в синоде вопросов о приходской жизни и пр. Поведение Распутина и в отношении к нему было то же, что и к другим лицам из правящего мира, на которых Распутин смотрел, как на своих ставленников, так как о своей особой близости к владыке Распутин говорил, где можно и в особенности, где не следовало, что причиняло владыке много огорчений, о чем, помимо поступавших ко мне сведений, говорил мне впоследствии и сам владыка, когда сошелся со мной.
С Хвостовым отношения у владыки вначале были внешне корректны, но между ними не установилось близости ни в первый период их знакомства, ни тем более впоследствии, при противодействии владыки в проведении А. Н. Хвостовым, в личных интересах подготовки выборов его в предстоящую выборную кампанию в Орловской губернии своего хорошего знакомого на пост высшего епархиального управления в губернии, на что согласился уже и Волжин. А. Н. Хвостов, в мое отсутствие, когда я с женой на один день (27 декабря, в день своего ангела) уехал к ее родным в Москву, позволил себе проявить в отношении к владыке, с моей точки зрения, бестактность, которую владыка ему не забыл до последних дней и всегда вспоминал о ней, и в которой он даже сначала считал причастным и меня, пока не узнал, что меня в этот день не было в городе. Бестактность эта выразилась в том, что А. Н. Хвостов испросил у владыки разрешение посетить его вечером, приказал Комиссарову привезти к владыке Распутина и прямо ввести его, без доклада к владыке, сказав Комиссарову, чтобы он во что бы то ни стало разыскал Распутина и, в каком бы тот ни был состоянии, доставил его к владыке для свидания по важному делу, не допуская его даже до переговоров по телефону, так что даже Комиссаров поверил Хвостову в серьезность этого свидания. Распутин, по словам Комиссарова, был удивлен этому вызову, потому что он виделся уже в этот день с владыкой, и тот ему ничего не говорил по поводу вечернего у него свидания с А. Н. Хвостовым; но, предполагая, что, видимо, случилось что-нибудь серьезное, поехал. Произошла неловкость, обнаруживая близость Распутина к владыке,[*] о чем последний, как я уже выше сказал, нам не давал понять.
