Пол Фишер - Кинокомпания Ким Чен Ир представляет
Тематику фильма Син выбрал после дискуссии с Ким Чен Иром. Как и многие фильмы Кима-младшего, «Посланник, который не вернулся» – экранизация пьесы, якобы написанной Ким Ир Сеном во времена партизанской молодости. Син решил, что в первом фильме безопаснее особо не сворачивать с протоптанной тропы, и сам предложил экранизировать работу великого вождя. Он нарочно выбрал историю, происходящую в Гааге, надеясь там и снимать, но Ким Чен Ир уточнил свою позицию: говоря, что снимать можно «везде», он имел в виду везде по эту сторону железного занавеса.
Три дня Син и Чхве искали подходящую натуру в Восточном Берлине, и на каждом шагу их сопровождали кураторы. Эти люди дежурили с подопечными круглосуточно и без выходных. Документы Син и Чхве получали только на паспортном контроле в аэропорту; все остальное время обе книжицы хранились в кармане у Кана.
Как-то раз, шагая по берлинской улице, Син на доме за весьма охраняемыми воротами разглядел американский флаг – впервые с Гонконга, с 1978 года, он видел американское посольство. Чхве, впившись в этот флаг взглядом, подергала Сина за рукав и пристально посмотрела в глаза – ей хотелось ринуться туда сию же секунду. Но Син «помнил, как его покарали, когда [он сам] безуспешно пытался бежать», и не хотел, чтобы такая же судьба постигла его жену.
– С ума сошла? – прошипел он. – Без стопроцентной гарантии я даже не попытаюсь. Они нас прикончат, если схватят.
На сей раз они спланируют как надо, не станут рисковать без нужды и все сделают по уму.
В каждом городе Кан и режиссер Чхве селились в номере за стенкой – нередко в смежном, чтобы можно было зайти к Сину с Чхве в любой момент. Кан велел звонить, если они выходят из номера, но на случай, если приказа ослушаются, следил за дверью. Все прочие звонки Кан требовал делать из своего номера. В первый вечер в Праге, после ужина в гостиничном ресторане, Син попросился к телефону и, сделав вид, будто хочет обсудить организацию кинофестиваля в Пхеньяне, позвонил японскому кинокритику Кюсиро Кусакабэ. Кусакабэ был старым другом, Син ему доверял, но выбрал, в общем, за отсутствием вариантов: ему не позволили бы звонить, если бы абонент жил в Южной Корее или мог показаться Кану не профессиональным, а личным знакомым. Кусакабэ подходил лучше всех.
Чтобы цепные псы не нервничали, Син изображал непринужденность и говорил только о кино, надеясь, что друг прочтет между строк. Услышав голос Сина после стольких лет молчания, Кусакабэ страшно удивился. Он думал, что Син умер, – так утверждали южнокорейские СМИ. Кусакабэ предложил встретиться в Будапеште, если Сину удастся туда вырваться. Тот обещал постараться – как можно бодрее, чтобы Кан и режиссер Чхве «ничего не заподозрили».
Спустя несколько дней на пражской студии «Баррандов» начались съемки «Посланника, который не вернулся». «Баррандов» была любимой киностудией Романа Полански; спустя год Милош Форман будет здесь же снимать «Амадея»[26]. У киностудии на холмах под Прагой было девять полностью оборудованных павильонов и открытые площади в 160 тысяч квадратных метров; кроме того, она располагала съемочными группами высшего класса. Один громадный гулкий павильон команда Сина переоборудовала в копию Риддерзаала – Рыцарского зала в Гааге.
Одной рукой придерживая штатив, Син правым глазом приник к видоискателю камеры «Аррифлекс». На камеру поставили широкоугольный объектив – все актеры в полный рост, картинка – четче не бывает. Большим пальцем Син тронул ручку – кадр слегка сдвинулся. Два северокорейских ассистента сидели рядом на корточках, следили за взглядом Сина, ловили каждое слово.
Выстроив кадр, Син отступил от камеры и огляделся, утирая со лба пот. В большой павильон набилась толпа. Его загромождала съемочная площадка с переносными стенами и фальшивыми потолками, и повсюду были люди – актеры, члены съемочной группы, ассистенты. Чешские техники и художники-постановщики общались с корейцами через переводчиков – все говорили на ломаном английском, поскольку корейцы не понимали чешского и наоборот. За спинами каждых двоих, кто беседовал и тыкал пальцами, стояло еще полдюжины человек, которые лихорадочно листали сценарии и монтажные листы, исписанные разноязыкими комментариями, и старались не отставать. Под яркими прожекторами павильон превратился в пекло.
Подбоченившись, в одной руке сжимая сценарий на скрепках, Син тоже старался поспевать за разговором своего ассистента и руководителя чешской технической группы. После тюрьмы прошло десять месяцев. Син прибавил в весе. Вернулась прическа а-ля Ричард Бёртон, черные волосы расплескались по вискам. Под воротник темной рубашки заправлен платок «Эрме», на шейном шнурке болтается режиссерский видоискатель, похожий на короткий телескоп, – в него можно посмотреть, как будет выглядеть сцена при разных фокусных расстояниях и размерах кадра. Рукава рубашки закатаны, левое запястье обхватил подаренный Ким Чен Иром золотой «ролекс». Рядом стояла Чхве Ын Хи в кепке и больших темных очках – она занесла ручку над своей копией сценария. В этом фильме для Чхве роли не нашлось, и она работала главной ассистенткой Сина и вторым режиссером, курировала актеров и актерскую игру.
Они оставались пленниками, и однако, позднее писал Син, «для меня настал исторический момент». Он был так взбудоражен, что отнял у оператора камеру и весь день старался снимать сам. Он ставил фильм – несколько лет ему казалось, что такого с ним больше не случится. Кино было его призванием, страстью, жизнью, и его у Сина отняли.
В ноябре 1983 года в Праге Ким Чен Ир вернул ему кино.
25. Прямо как в европейском кино
В следующие три года, вместе работая, Син и Чхве полюбили друг друга снова – если и можно сказать, что некогда их любовь угасала.
В обстановке, где у обоих не было ничего, они стали друг для друга всем. Они держались друг за друга, чтобы не сойти с ума и не сбиться с пути, они были друг для друга последними ниточками, которые связывали их с прошлым. Но эту взаимную нужду диктовали не только обстоятельства. В тюрьме Син изменился, научился смотреть на мир шире. Возможно, впервые в жизни осознал, что он не пуп земли. Эго укротилось, дерзость, упрямство и эгоизм поубавились, и со временем Чхве вновь привязалась к человеку, который был се идеалом самоотдачи, таланта, юмора и силы. Пять лет они изо дня в день скучали друг о друге и друг за друга боялись, затем вместе оказались в ситуации, где у обоих были лишь они одни, и их любовь, став только глубже, разгорелась вновь.
А вот Чхве Ик Кю теплых чувств к Син Сан Оку не питал. Сорокадевятилстний режиссер был состоявшимся профессионалом – он доказал это, управляя северокорейской киностудией и спродюсировав два крупнейших фильма Ким Чен Ира, – а теперь его понизили до няньки избалованного южнокорейского капиталиста. На площадке Чхве Ик Кю то и дело критиковал Сина – например, говорил ему так, чтобы слышала съемочная группа: «Такой ракурс лучше, чем ваш. Зачем вы снимаете с этого ракурса?» Когда Син ходил по площадке с режиссерским видоискателем и примеривался к разным кадрам, Чхве презрительно ухмылялся.
Как-то вечером корейцы ужинали после целого дня съемок на пражских улицах, и тут режиссер Чхве, слегка подшофе после неизбежных тостов за Ким Чен Ира и Ким Ир Сена, «встал и принялся расхаживать вдоль стола». Он сложил пальцы квадратом, будто смотрит в кадр, и заскакал туда-сюда, приседая и крутясь. Син сообразил, что его передразнивают.
– Что вы мельтешите? – ухмылялся северокореец. – Иностранцы смотрят, а вы нас позорите – носитесь туда-сюда, вечно камеру двигаете.
– Мне надо было, чтобы в кадр не попали современные дома и машины, – огрызнулся Син. – Действие происходит в тысяча девятьсот седьмом году. Приходится шевелиться, искать правильный ракурс.
Кроме того, прибавил он, может, в Северной Корее и принято снимать всю сцену одним планом, но в остальном мире операторская работа динамичнее, а планы и размеры кадра варьируются.
Режиссер Чхве разозлился.
– Ну-ка хватит! – гаркнул он. – Делайте, как я говорю!
Син как раз хотел проверить одну свою гипотезу – и теперь ему выпал шанс. Он грохнул кулаком по столу, вскочил и тоже заорал:
– Прекрасно! Я снимаю с себя всю ответственность за фильм! Отвечать будете вы. И я доложу о нашем разговоре любимому руководителю товарищу Ким Чен Иру.
Они с режиссером Чхве сверлили друг друга глазами. После паузы господин Каи, с кислой миной тихо сидевший за столом – вероятно, в надежде, что все как-нибудь само образуется, – откашлялся и раздраженно сказал режиссеру Чхве:
– Товарищ заместитель директора, вы перегнули палку. Что с вами такое? Возьмите себя в руки!
Тот перевел взгляд на Кана, затем снова на Сина. Кажется, хотел что-то сказать, но затем спекся. Уронив руки, он вернулся за стол, сел и буркнул:
