Максим Оськин - Брусиловский прорыв
С другой стороны, существовал и объективный фактор – генеральной идеей военно-теоретической мысли русского Генерального штаба издавна была мысль о приоритете разгрома главного врага перед его союзниками. Эта мысль являлась правильной во времена господства наполеоновской «стратегии сокрушения», а также в эпоху, когда превосходство (или как минимум равенство) русской армии над противником было неоспоримым. Теперь же мир вступил в период войны на истощение: «стратегия сокрушения» рухнула уже в кампании 1914 года, причем как на Западном, так и на Восточном фронтах. Тогда же выявился и тот безотрадный факт, что русская армия начала XX столетия достаточно сильно уступает военной машине своего главного противника – Германской империи.
Однако во Франции и в 1916 году продолжали мыслить наполеоновскими категориями. Под влиянием союзников, еще до войны отставших от русских в плане военной теории, русская Ставка не обратила должного внимания на опыт кампаний 1914 и 1915 годов. Лишь после неудач в 1916 году во Франции отправят в отставку главнокомандующего ген. Ж. Жоффра, присвоив ему чин маршала Франции в качестве «утешительного приза», а в Российской империи при планировании кампании 1917 года наметят главный удар против Австро-Венгрии с возможным переносом боевых действий на Балканы. В 1916-м же году русская Действующая армия еще не обладала достаточной технической оснащенностью для прорыва укрепленного фронта противника, обороняемого войсками, превосходящими русских и в вооружении, и в плане управления.
Таким образом, первостепенной ошибкой штаба Ставки и лично Верховного Главнокомандующего и его Начальника Штаба явился выбор направления главного удара. Историком отмечается, что «Ставка, запланировав одновременное наступление трех фронтов, во-первых, ошиблась в выборе направления главного удара в кампании, а во-вторых, оказалась неспособной провести свой план на практике. Когда же обнаружился крупнейший успех Юго-Западного фронта, Ставка не сумела быстро перестроиться, не смогла использовать успех армий Брусилова и обеспечить взаимодействие и взаимопомощь между фронтами»[173].
Итогом действий армий Северного и Западного фронтов в 1916 году стали неудачные бои, а также полная пассивность по сравнению с тем, что происходило южнее Полесья. Выбор высших начальников также лежит на совести императора Николая II и ген. М. В. Алексеева, не сумевшего настоять на отчислении со своих должностей генералов А. Н. Куропаткина и А. Е. Эверта. Впрочем, заметим еще раз, что кардинально достойной смены им не было (если брать соответствующих по старшинству и заслугам генералов, так как иерархия чинов и званий играла в Российской империи того времени немалую роль). Быть может, разве только командарм-9 генерал Лечицкий?
Барановичская операция и неумелые потуги армий Северного фронта стали самой что ни на есть худшей помощью войскам Юго-Западного фронта ген. А. А. Брусилова. Отбив русских севернее Полесья, немцы получили возможность перебросить часть своих немногочисленных резервов под Ковель. Пусть большая доля группировки ген. А. фон Линзингена и прибыла из Франции, где союзники «буксовали» на Сомме, напрасно укладывая в землю все новые и новые десятки тысяч людей, однако на Востоке был важен каждый солдат.
Но ведь и армии Северного и Западного фронтов так и не смогли помочь генералу Брусилову, войска которого изнемогали в неравной борьбе, ставшей после отказа от маневренных действий войной на истощение, где главная роль принадлежит техническому оснащению противоборствующих сторон. Передача главного удара на Юго-Западный фронт уже не могла дать того эффекта, что в мае. Тем более – при упорстве на ковельском стратегическом направлении: «Кроме больших потерь, результатом Эвертова наступления было то, что Ставка сочла возможным отказаться от выполнения французского диктата и основательно усилить Брусилова за счет Эверта и Куропаткина»[174].
Русские стрелки на позициях
Наступление на Барановичи стало очередным провалом русской стратегической мысли, ибо удар по австрийцам напрашивался сам собой и действительно фигурировал в размышлениях Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего ген. М. В. Алексеева. Но одновременно это стало и провалом русской дипломатии и внешней политики: отказ от переноса главного удара против австрийцев, принятый под давлением англо-французов, самым решительным образом подготовил грядущую катастрофу русской монархии в феврале 1917 года.
Расклад политических сил внутри Российской империи, настроения широких масс населения, социальный фактор села и города, состояние железнодорожного транспорта и зависящее от этого продовольственное и топливное снабжение в своей совокупности требовали победы уже в 1916 году. Здесь имеется в виду не только безусловная победа, как окончание войны на выгодных для России условиях, но и та решающе-частная победа Действующей армии, которая в глазах всего российского социума отчетливо прорисовывалась бы как прелюдия к несомненной победе в 1917 году. Такой победы Ставка дать не смогла.
Так что вина самой Ставки в чисто военном отношении ничуть не меньшая, нежели внешнеполитический провал правительства. Неподготовленное наступление во главе с не верившими в успех командирами и не могло дать тех решительных результатов, что должны были бы быть присущи итогам главного удара на Восточном фронте в кампании 1916 года. Мало того, что к Февральской революции на своих местах остались все те же люди, что бездарно провалили наступление в районе озера Нарочь за три месяца до Барановичей, но Ставка даже и не сумела скоординировать действия фронтов, предпочитая плестись в хвосте решений, принимаемых фронтовыми командованиями. Как абсолютно точно заметил по этому поводу А. А. Керсновский, «решение Ставки нанести главный удар Западным фронтом в самое крепкое место неприятельского расположения – и это несмотря на неудачу Нарочского наступления – было едва ли не самым большим стратегическим абсурдом Мировой войны. И то, что это решение было навязано союзниками, лишь отягчает вину русской Ставки перед Россией и русской армией»[175].
Зимняя оперативная пауза позволила войскам отдохнуть, пополниться, получить технику и боеприпасы. Теперь следовало вновь переводить войну в маневренную плоскость и гнать врага на запад точно так же, как в 1915 году русские откатывались на восток. Сделать этого русское командование всех степеней не смогло. Но и более того – после провала Барановичского удара армии Западного фронта более не предпринимали масштабных операций. Это значит, что, за исключением двадцати дней Барановичской наступательной операции и нескольких небольших боев в каждой армии Северного и Западного фронтов, громадная масса войск, сосредоточенная севернее Полесья, простаивала в течение года.
Между тем массовая психология так настроена, что не выносит длительного бездействия, которое воспринимается как бесполезный акт, нацеленный только разве что на увеличение жертв. Ведь позиционная борьба не может быть воспринимаема как ведущая к победе. А собственные потери всегда представляются тяжелее, нежели потери невидимого противника, засевшего в траншеях напротив. Вышло, что армии двух фронтов, зная, что южнее разворачиваются широкомасштабные сражения, оставались вне боевых действий в течение полутора лет (с октября 1915 до марта 1917 года).
Неудивительно, что Северный и Западный фронты в ходе Великой Русской революции разлагались быстрее Юго-Западного и Румынского фронтов. И дело не только в близости революционных центров (Петроград, Москва, Рига, Минск). Дело еще и в отупении от непрерывного бездействия, от тяжелых окопных работ без сражений, от ощущения бессмысленности своего пребывания на фронте. Это явление затронуло около трех миллионов солдат Действующей армии севернее Полесья. В. П. Катаев, батарея которого в конце июля перебрасывалась с Западного фронта в Румынию, отметил: «Ведь я сам вместе со всеми батарейцами проклинал утомительную позиционную войну, сидение на одном месте, надоедавшее до последней степени, неизвестно когда этот кошмар кончится. И вот он кончился. По-видимому, для нас кончилась позиционная война, и наконец-то начнется война веселая, полевая, с быстрыми передвижениями, как и подобает войне наступательной, победоносной»[176].
Совпадение крестьянского менталитета с периодичностью ведения боевых действий в суровых климатических условиях Восточного фронта играло на руку командованию. И. В. Нарский пишет: «Чередование позиционных (зимних) и маневренных (летних) фаз войны, возможно, не только воздействовало на содержание фронтового опыта, но и облегчало солдатам его усвоение. Для вчерашних в основе своей массы крестьян или горожан в первом поколении «сезонный» характер войны, с чередованием «полевой» и «домашней» работы мог представляться естественным и вполне оправданным»[177]. Эта «естественность» оказалась нарушенной в кампании 1916 года в войсках, стоявших севернее Полесья. Разложение 1917 года оказалось в данной обстановке неминуемым.
