Виталий Чернявский - Операции советской разведки. Вымыслы и реальность
С 16 июля 1953 года — уполномоченный МВД СССР в Германии. С 10 мая 1954 года — начальник Инспекции по вопросам безопасности при Верховном комиссаре СССР в Германии. С декабря 1955 года — старший советник КГБ при МГБ ГДР.
27 марта 1957 года назначается начальником Четвертого управления и членом Коллегии КГБ при Совете Министров СССР. С марта 1960 года — начальник аппарата представительства КГБ при внешней разведке Китайской Народной Республики.
С 27 февраля 1962 года — начальник и председатель совета Высшей школы КГБ СССР.
14 декабря 1965 года решением ЦК КПСС освобожден от работы в КГБ и 1 февраля уволен в запас по сокращению штатов.
С марта 1966 года до выхода на пенсию работал заместителем председателя и председателем президиума Торгово-промышленной палаты СССР.
Награжден двумя орденами Красного Знамени, орденом Трудового Красного Знамени, двумя орденами Отечественной войны I степени, тремя орденами Красной Звезды, орденом «Знак Почета».
Похоронен на Ваганьковском кладбище в Москве.
Однако вернемся к главному герою нашего очерка. Как же реагировал Зорге на то, что его сообщения с исключительно важной военной и политической информацией оставались без внимания в Центре и отправлялись в архив? Он считал, что произошла какая-то чудовищная ошибка. Вот что вспоминает его ближайший помощник и радист Макс Кристиансен-Клаузен: «Ведь мы еще несколько месяцев до этого (нападения нацистской Германии на СССР. — В. Ч.) сообщали, что у границы Советского Союза сосредоточено по меньшей мере 150 дивизий и что война начнется в середине июня. Я пришел к Рихарду. Мы получили странную радиограмму, ее дословного содержания я уже не помню, в которой говорилось, что возможность нападения представляется Центру невероятной. Рихард был вне себя. Он, как всегда, когда сильно волновался, вскочил и воскликнул:
— Это уж слишком!
Он отчетливо сознавал, какие огромные потери понесет Советский Союз, если своевременно не подготовится к отражению удара».
Зорге, безусловно, знал о сталинских репрессиях в Советском Союзе, о том, что они широко затронули командование Красной армии, руководство советской разведки, многих оперативных работников, разведчиков-нелегалов. Ведь за рубежом, и в частности в Японии, о московских судебных процессах, тотальных чистках тогда писали много. Знал и о перебежчиках — крупных работниках советской разведки: Вальтере Кривицком — резиденте в Западной Европе, Александре Орлове — шефе советской агентурной сети в Испании, полномочном представителе НКВД по Дальнему Востоку комиссаре госбезопасности 3 ранга Генрихе Люшкове, переметнувшемся к японцам, и других перебежчиках. И нельзя исключать, что у Зорге не возникали мысли о том, что и ему не избежать трагической судьбы многих советских разведчиков, безжалостно расстрелянных или брошенных на длительные сроки в гулаговские лагеря, если бы он вернулся в Советский Союз. Ведь это факт, что Берия, ненавидевший крупнейшего советского разведчика, после его провала отыгрался на Екатерине Максимовой — жене Рихарда Зорге, которая осталась в Москве. Ее сослали в лагерь близ Красноярска, где она погибла в 1944 году.
Но Рамзай продолжал честно выполнять свой долг. Он не встал в позу обиженного. Стиснув зубы, он продолжал работать с удвоенной энергией. Не верят? Он найдет новые доказательства, неоспоримые факты! Он заставит Центр поверить!
Жизнь скоро подтвердила правоту Рамзая. Нападение на Советский Союз произошло в тот день и, можно сказать, даже час, о которых заранее информировал резидент. И наступление развивалось по тем планам, о которых он своевременно докладывал в Центр. Руководство Разведывательного управления, а главное — сам Сталин вынуждены были признать: Рамзай оказался прав. Вот почему телеграммы, которые он посылал в Москву после 22 июня 1941 года, немедленно шли в ход. Вот почему его информация о том, что Япония не начнет войну против Советского Союза, легла в основу важнейшего решения о переброске свежих сибирских и дальневосточных дивизий под Москву.
Рамзай мог торжествовать. Но величие этого выдающегося человека сказалось и в его скромности. Вот как он сам оценивал коллективный вклад своей резидентуры: «Конечно, я не считаю, что мирные отношения между Японией и СССР сохранились только благодаря деятельности нашей группы. Однако она, несомненно, способствовала этому».
Сейчас, с позиций нашего нового времени, когда мы уже многое узнали, можно без ложного пафоса сказать: Зорге одержал верх в противоборстве с японской контрразведкой. Но не только с ней. Он выстоял в войне нервов с аппаратом Центра, потрафлявшим сумасбродным идеям Сталина. Он не согнулся перед самим «великим кормчим». Люди должны знать об этом тройном подвиге великого разведчика Рамзая-Инсона.
Месть диктатора
Но Сталин был не той личностью, которая может забывать обиды. Он был вынужден смириться с Зорге, но простить ему не мог. Если бы не это, выдающийся разведчик нашего времени остался бы жив и разделил с нами радость великой Победы.
Часто задают вопрос: можно ли было спасти Зорге? Ведь вызволили советских разведчиков Джорджа Блейка, приговоренного британским судом к сорока двум годам тюремного заключения, и Хайнца Фёльфе, получившего четырнадцатилетний срок в ФРГ? Или же Вильяма Фишера (Рудольфа Абеля), отбывавшего тридцатилетнее заключение в Соединенных Штатах, и Конона Молодого, который должен был провести в английской тюрьме четверть века?
Многие исследователи, и я принадлежу к их числу, считают, что можно было спасти Зорге из токийских застенков. В связи с этим приведу мнение такого компетентного специалиста, как бывший заместитель Председателя КГБ СССР генерал-полковник в отставке Н. С. Захаров. «На мой взгляд, — сказал он, — японцы не торопились приводить приговор в исполнение (токийский суд приговорил Рихарда Зорге к смертной казни через повешение 20 октября 1943 года, а казнили его 7 ноября 1944 года. — В. Ч.) по двум причинам: во-первых, положение на фронте разрушило миф о победе Германии, и японцы предусматривали возможность послевоенных переговоров с СССР, в которых жизнь разведчика могла иметь некоторое значение; во-вторых, Зорге можно было обменять на высокопоставленных японцев, оказавшихся в советском плену. Именно в это время в нашей стране находились два японских адмирала, которых вполне можно было обменять на Рамзая-Инсона, но ни военная разведка, ни политическое руководство не предприняли никаких шагов, чтобы спасти Зорге и членов его резидентуры. Убедившись в бесперспективности обмена, японцы с иезуитской изощренностью назначили дату казни — 7 ноября 1944 года, в 27-ю годовщину Октябрьской революции в России, день, священный для всех коммунистов и людей левых взглядов во всем мире».
А еще один великолепный знаток японских дел, генерал-майор в отставке Михаил Иванов, бывший начальник японского направления военной разведки, который вел дело Зорге в начале сороковых годов, на заданный ему в наши дни сакраментальный вопрос: «Могли ли Зорге спасти?» — не колеблясь ответил: «Мое мнение — да!.. Даже в день, предшествующий смерти…»
Михаил Иванович имел в виду следующий, ставший теперь историческим эпизод. 6 ноября 1944 года советское посольство в Токио устраивало прием в честь октябрьских торжеств, и впервые за годы войны на него явился высокопоставленный чиновник — министр иностранных дел Мамору Сигемицу. Во время беседы с послом СССР Я. Мали-ком он пространно говорил о том, что-де между нашими странами никогда, кроме 1904–1905 годов, не было военных конфликтов, высказывал мирные устремления, напоминал о давней дружбе.
«Он чего-то ждал с нашей стороны, — уточнил Иванов, присутствовавший при этом разговоре. — Замолви мы слово о Зорге — и казни на следующий день не состоялось бы. Но никто нас на это не уполномочивал…»
Кстати сказать, некоторые журналисты и исследователи спецслужб считают, что Сталин и руководители военной разведки правильно делали, что не предлагали японцам устроить обмен Рихарда Зорге. У советской разведки, утверждали они, был, мол, неписаный закон: не признавать своих провалившихся сотрудников и не обменивать их на арестованных советской контрразведкой агентов иностранных спецслужб. Это не совсем так. Такого закона, ни письменного, ни устного, не было. Но бывало, что Центр отказывался вызволять своих арестованных противником сотрудников. Так что Зорге — не единственный случай.
И все-таки обычно руководство советской разведки предпринимало меры к освобождению своих оперативных работников и агентов. Можно назвать немало таких случаев. Полагаю, что хватит и одного. Речь идет о моем первом резиденте, с которым мы работали вместе в 1945–1946 годах в Румынии, — Дмитрии Георгиевиче Федичкине. В 1936 году он находился в Польше в качестве заместителя руководителя варшавской резидентуры внешней разведки НКВД. Польская контрразведка подставила ему провокатора, Федичкина арестовали и заключили в тюрьму. Центр быстро принял меры к его освобождению. Буквально через месяц его обменяли на задержанного с поличным польского разведчика, действовавшего в Киеве под дипломатическим прикрытием. Но с Зорге, повторяю, было совсем иначе.
