Андрей Кокорев - Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны
А что в редкие часы досуга общество не прочь заглянуть в театры – в этом нельзя видеть даже малого греха. Было бы хуже, если бы в естественном беспокойстве за будущее мы забились в свои норы и отказались от всякой наружной жизни. В четырех стенах дома военные призраки принимают всегда самые фантастические очертания, опасности становятся грознее, страхи принимают характер ужаса. Это верно относительно каждого отдельного человека. Это верно и относительно всего общества.
И если последнее находит в себе силы идти в театр, на время забывать о том, что происходит на войне, это свидетельствует только об одном: о непоколебимой уверенности общества в силу русского оружия, о неизбежном поражении врага, о светлом будущем родины».
Отвечая настроениям публики, театры старались ввести в репертуар произведения, созвучные переживаемым событиям. Так, в конце августа Никитский театр приглашал публику посмотреть два «патриотических спектакля на текущие события “На бой за родину – за честь”. Снятие верхнего платья не обязательно». Тогда же в театре Корша были сыграны пьеса Писемского «Ветеран и новобранец» и две инсценированные новеллы Мопассана: «Два друга» и «Мадемуазель Фифи». Произведения французского писателя отражали события Франко-прусской войны, эпизоды героического противостояния французов оккупантам.
«Быть может, там сейчас разыгрываются те же сцены, какие запечатлело перо Мопассана, – делился своими впечатлениями театральный рецензент. – Быть может, там опять расстреливают мирных обывателей и издеваются над беззащитными женщинами. Не думать об этом нельзя, когда видишь на сцене героев мопассановских новелл. Оставаться зрителем, отдающим себе отчет в литературных и сценических достоинствах представлений, сейчас невозможно. Театр военных действий заслонил собой все другие театры, и сцена не может в наши дни требовать к себе внимание, целиком прикованное к действительности.
Не знаю, плохо ли или хорошо играли вчера у Корша. Зрительный зал интересовал меня больше, чем сцена. Я чувствовал, что рядом со мной волновались, негодовали, возмущались и восторгались не от того, что происходит на сцене, не из-за тех французов и немцев, которые двигались по ней, а из-за тех, о которых читали в течение дня в газетах, в летучках, в вечерних изданиях.
ПРИМЕТЫ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ
Изготовление подарков для фронтовиков на квартире актрисы Большого театра О. В. Некрасовой
Не знаю: быть может, было иначе, если бы пьесы вчерашнего спектакля не имели бы отношения к трагическим событиям, переживаемым сейчас нами. Быть может, тогда силой сценического искусства можно было бы на несколько часов вырвать зрителей из плена волнений, тревог и надежд, которыми живем сейчас все мы. Не знаю, нужно ли и возможно ли это сейчас. (…)
Пишущий эти строки не мог освободиться от круга тех волнений, которые, думается, разделял с ними и весь зал. И как многие из зрителей, он нашел, что публика уходила бы с большим запасом душевной бодрости, столь необходимой в эти взволнованные дни…»
Наряду с драматическим вариантом «Мадемуазель Фифи» – история героической проститутки Рахили, заколовшей германского офицера, – была показана на оперной сцене. Опера Цезаря Кюи, увидевшая свет в 1904 году, спустя десять лет оказалась из разряда «как раз то, что надо». По поводу ее постановки критик писал:
«Если нужно “злободневное” искусство, откликающееся на волнующие нас события, то – вот опера, которая с честью вынесет строгую оценку, как самодовлеющее произведение, без промаха ударит по сердцам, трепетно бьющимся в унисон пульсу войны, и которая, к счастью, написана все же не “по поводу”».
Смысл высокой оценки сравнительно давнего произведения становится особенно понятен при сопоставлении с газетными рецензиями на появление пьес-«откликов». Например, журналисты не смогли удержаться от иронии в адрес новехонькой пьесы Л. Андреева «Король, закон, свобода». Ее действие разворачивалось в сражающейся с немцами Бельгии, и в последнем действии главные герои отступали в Антверпен, «последнее убежище бельгийской свободы и независимости».
Пока в Драматическом театре готовили постановку, Антверпен оказался захвачен германцами. Сразу возникли вопросы: куда направить спасающихся героев? а если город будет переходить из рук в руки – все время менять финал?
Вопросы, кстати, не такие уж праздные, если учитывать историческую обстановку. Постоянные изменения на театре военных действий могли самым непредсказуемым образом повлиять на ход театрального представления. И хорошо, если это были радостные вести, как на премьере оперы Монюшко «Галька» в театре Зимина. Для поляков это произведение имеет такое же значение, как для русских «Аскольдова могила» – первая национальная опера.
И вдруг после второго акта пришло известие о блистательной победе русских войск под Варшавой. Театр превратился в арену восторженной манифестации. Описывая увиденное, корреспондент «Утра России» сообщал: «…был трижды исполнен русский гимн, причем при повторном исполнении поднялся занавес и дана была эффектная и трогательная картина пения русского гимна польскими крестьянами». Кроме исполнения обычных для таких случаев «Боже, Царя храни», «Марсельезы» и «Брабансоны», в Москве впервые был прилюдно пропет польский гимн «За дымом пожара».
Не вдаваясь в подробности существовавших в то время межнациональных проблем, упомянем еще один факт, связанный с войной и непосредственным образом повлиявший на театральное представление. В августе 1914 года Главнокомандующий великий князь Николай Николаевич подписал воззвание к полякам. Кроме призыва выступить единым фронтом вместе с Россией против «германских варваров», в документе говорилось о возможности восстановления после войны единой Польши. Вскоре после этого Большой театр выпустил оперу «Жизнь за царя» в новой редакции. Согласно новым требованиям политики, из произведения Глинки были вырезаны сцены, изображавшие поляков в неприглядном виде.
Сцена из оперы «Жизнь за царя», поставленной в театре Зимина
Мировая битва нашла отражение даже в юмористических представлениях театра-кабаре «Летучая мышь». Среди «военных» номеров сезона 1914 года зрители признавали особенно удачными пародию на народное балаганное действо «О царе Максемьяне» – «Представленье о графе-маркграфе Ироде Вильгельмьяне и непокорном Альберте», исполнение в стиле лубочной гравюры Елизаветинского времени солдатской песни «Вспомним, братцы, старину», а также показ карикатур на Вильгельма и его союзников.
По поводу спектаклей «Летучей мыши» автор одного из газетных обзоров высказывал такое мнение: «Казалось бы, что в дни, которые мы переживаем, театру смеха, веселому театру-cabaret открыто слишком не простое поле. Но вкус и такт руководителей „Летучей мыши“ нашли верный тон, который позволил театру, живо откликаясь на современность, вместе с тем не порывать с его основными художественными задачами. В „Летучей мыши“ звучит бодрый тон, призыв к борьбе с унынием, к энтузиазму, которым отмечены столь многие героические страницы нынешней войны. А когда на сцене развертываются ее неизбежные грустные страницы, с них встает та скорбная красота, которая всегда нераздельна с истинным величием духа».
Правда, на следующий год руководитель «Летучей мыши» Н. Ф. Балиев отказался от военных сюжетов. Свое решение он объяснил так: «Нам нужны крепкие нервы, которые часто невыносимо страдали от плохих военных постановок».
Остается упомянуть, что и в цирковые представления также вошла военная тематика. В конце сентября 1914 года в цирке Никитиных на Большой Садовой улице с большим успехом шла пантомима «Взятие Львова». Кроме привычного к тому времени «апофеоза» (исполнения гимнов) наибольший восторг публики вызывали церемониальный марш союзных войск и изображение подвига казака Кузьмы Крючкова.
В цирке Никитиных, следуя за событиями, происходившими на полях сражений, программу постоянно обновляли. Осенью зрителям предлагали «военно-патриотическую пантомиму “Взятие Львова”», в декабре цирковое действо шло под названием «Русские герои на Карпатских горах». В январе 1915 г. афиши зазывали на новую программу «Затопление Бельгии»: «Грандиозная водяная пантомима. Великая война на земле, воде и воздухе. Участвуют до 300 человек и лошадей».
Попутно отметим такой характерный факт: в связи с воцарившейся в обществе германофобией администрация цирка поспешила специально объявить, что «труппа цирка состоит исключит[ельно] из представителей дружественных нам наций».
Кроме массовых представлений, с первых дней войны в жизнь Москвы вошли разного рода камерные концерты и «вечера». Как правило, их проводили с целью сбора средств для помощи раненым, беженцам, семьям фронтовиков и т. д.
