Василий Стенькин - Без вести...

— Приказано было собрать образцы советских документов. Разузнать в деталях, как живут, как ведут себя в быту крупные партийные и советские работники и военнослужащие. Эти сведения американская разведка использовала бы для клеветнических провокационных целей.

— Скажите, товарищ Огарков, вы по доброй воле, по убеждению пошли на службу в американскую разведку?

— Нет.

— Чем вы можете подтвердить, господин Огарков, это свое заявление?

— Еще в разведшколе склонял других агентов, обучавшихся вместе со мною, к явке с повинной, если нас забросят в Советский Союз. Это может подтвердить мой товарищ. — Николай кивнул в сторону Виктора.

— Я подтверждаю. Меня Огарков еще там убеждал, что надо прийти с повинной. Такие беседы он вел и с Игнатием, и с другими агентами.

— Скажите, товарищ Огарков, как вы относитесь к образу жизни в так называемом «свободном мире»?

— Честному человеку невозможно привыкнуть к той жизни. Как волки живут. Человек человеку враг — вот их закон.

— А вы, товарищ Каштанов?

— Все так и есть. Наши соотечественники несчастны на чужбине. Они своей судьбе не хозяева. Ими распоряжаются всякие мистеры кларки, господа гаремские, враги, одним словом.

На следующий день «Литературная газета» напечатала отчет о пресс-конференции. Николай и Виктор впервые в жизни увидели себя на газетной полосе.

Григория Кузьмина похоронили на русском кладбище в окрестностях Сан-Франциско с соблюдением русских обычаев. На могиле поставили березовый крест.

Смерть Григория окончательно укрепила решимость Каргапольцева возвратиться на родину. Он понимал, что объяснение с Эллой, с Леонтием Архиповичем будет трудным, он же у них в доме как свой человек. И любовь Эллы... Да и он к ней искренне привязался. Что-то, правда, мешало ему полюбить ее страстно и преданно. Может быть, постоянная думка о Гуте?

Каргапольцев все же решил, что самое правильное будет вернуться на родину вместе с Эллой. А может быть, даже и с ее отцом.

Вскоре он получил совсем нежданное уведомление почтового ведомства. Долго крутил в руках бумагу, напечатанную в типографии по-английски. Пошел за помощью к Хитту. Леонтий Архипович перевел, смысл был такой: в почтовом управлении имеется незапечатанный почтовый материал на имя Каргапольцева из иностранного государства. В соответствии с законом 87-793 определено, что этот материал представляет собой коммунистическую политическую пропаганду. Он не может быть передан адресату, если тот не подписался на него. В общем, надо известить почту, что не хочешь получить этот самый «материал» и он будет уничтожен. А при желании можно и получить...

Совершенно непонятная штука! Но все равно, это ведь весточка с родины! Иннокентий живенько собрался и поехал на почту.

Ну и удивился же он, когда на почте ему протянули «Литературную газету»! Развернул и увидел отчет о пресс-конференции в Москве, фотографию Николая и еще какого-то парня. Потом оказалось, что это Виктор Каштанов.

Иннокентий принялся читать отчет. Смеялся и плакал, не хоронясь и никого не стыдясь. «Так, так, молодцы!» — не в силах сдержаться, повторял Иннокентий: «Правильно, молодцы!»

На ферму он вернулся возбужденным, взволнованным. Тут же обо всем рассказал Леонтию Архиповичу. Тот отозвался неожиданно сдержанно:

— Тяжело мне, Кеша, расставаться с тобой: думал переложить хозяйство на твои плечи. Как видно, получилась осечка. Отговаривать не буду, поезжай...

Они шли по обочине дороги. Хитт говорил медленно, не поднимая глаз.

— Езжай, Кеша, здесь погибнешь.

— А может, вместе поедем, Леонтий Архипович?

— Нет, Кеша, мне ехать поздно. Дерево пересаживают, пока оно молодое. Старое трогать нельзя: оно погибнет. Да и кому я нужен там, — Хитт безнадежно махнул рукой

— Вместе будем жить, одной семьей.

— Спасибо за доброе слово. Но слишком глубоко я пустил корни здесь... А тебя не держу, хоть и больно мне, ты ведь сам понимаешь... Теперь могу признаться: ферма дышит на ладан. Долги за удобрения, за машины, за семена — всего хозяйства не хватит расплатиться. Говорят, на американской территории не было войны чуть ли не сто лет. — Хитт усмехнулся. — Неправда это. Здесь постоянная война и люди гибнут, тысячи людей. Вот здесь сплошь были фермы. Где они? Разорились. Землю скупили те, у кого толстый карман. Фермеры со своими семьями кочуют по Штатам в поисках счастья. Ты знаешь цену этого счастья. Вон Григорий хлебнул его полной мерой... И еще один секрет открою тебе. Ты попал на заметку. Создаются специальные войска, тебя хотят туда затянуть.

— Что за войска?

— Говорят, для ведения какой-то партизанской войны на русской земле. Для захвата важных объектов в глубоком тылу. Видишь, что задумали?

— Так, так, — угрюмо проговорил Иннокентий. — У гитлеровцев тоже были такие части, «зондеркоманды» назывались. — Он помолчал, повернул к Хитту взволнованное лицо. — Позвольте и мне открыться перед вами, Леонтий Архипович... Мы с Эллой полюбили друг друга. Нам трудно расстаться, я хочу увезти ее в Россию.

— Что? — вскричал мистер Хитт. — Ты сошел с ума. Я почитал тебя за сына, а ты платишь вот чем, черной неблагодарностью. Эллу я тебе не отдам. Для меня нет жизни без нее... Дочь — единственный родной человек. Не отдам! Ты понял?

— Понял. Но и вы должны понять нашу любовь.

— Не пойму! Не хочу понимать! Тебя не держу, а ее не пущу, выбрось из головы.

Видя, что старик озлобляется все больше и больше, Иннокентий примирительно заметил:

— Пусть Элла сама решит, ладно?

— Элла, Элла! Вскружил девке башку... Она на край света за тобой побежит... А я-то, старый болван, доверился... Приютил варнака...

Хитт свернул в сторону, ускорил шаги. Каргапольцев, напротив, пошел медленнее.

Солнце уже добралось до горной вершины, а духота не спадала. Иннокентий шел вслед за солнцем. «Надо убедить Эллу, — думал он. — Вдвоем мы совладаем со стариком. Понятно, ему нелегко оторваться от фермы... Ну, а если он согласится вернуться в Россию, что тогда? Приезжаем мы в Кабанск. Встречают отец, мать, Гутя. В селе сразу же начнутся пересуды: Кеха Каргапольцев привез бабу из Америки. Бросил Гутю, ждавшую его пятнадцать лет, бессовестный! А вдруг встретит еще сын, Гутя так хотела сына. Нет, Гутя не ждет, не может ждать всю жизнь... Должно быть, родители получили известие: погиб смертью героя. Самолет не вернулся — значит сбит. Летчики гибнут вместе с самолетом... Конечно, не ждет.

А Элла? Она доверчива, предана. Разве можно ее обмануть? Нет, нет...»

Каргапольцев не заметил, как стемнело. Напрямик, по бездорожью, вернулся на ферму. Навстречу выбежала обиженная и встревоженная Элла.

— Ну, где ты пропадал? У меня сегодня, как это... Дурацкое настроение. Хочу в ресторан. Повезешь в Сакраменто? Папа, разреши нам в Сакраменто?

— Не дети, можете и без моего позволения, — ворчливо ответил старик.

Иннокентию стало ясно, что объяснение между отцом и дочерью еще не состоялось.

Они поехали. Машину вел Иннокентий, а Элла сидела рядом, прижавшись к нему. Чтобы не потерять самообладания, он крепко сжимал руль...

Вот и Сакраменто, столица штата.

— Что-то я не вижу здесь богов, — пошутила Элла, когда они заняли столик в ресторане «Олимп».

— А я вижу, — серьезно произнес Иннокентий. — Он незримо для тебя властвует здесь над всеми: веселит, вдохновляет, разжигает страсти, толкает на мерзости... Капитал, вот как зовут бога!

— Ты оказывается сегодня сердитый, — жалобно проговорила Элла. — И скучный. Почему?

Он прикрыл своей широкой ладонью ее маленькую руку.

— Давай веселиться, а серьезные разговоры отложим на потом. Согласна?

Элла весело подмигнула и по-детски тряхнула кудрями.

Заказали обильную закуску, коньяк и шампанское. Элла пила шампанское, подливая для крепости понемногу коньяку. Раскраснелась, стала еще более привлекательной.

Джаз заиграл шумный танец, Иннокентий бережно повел Эллу.

— Я счастлива, милый! — шептала она, обжигая его щеку горячим дыханием.

— Я тоже, — Иннокентий прижался щекой к ее губам.

Певица исполняла песню, будто специально для них. В ней говорилось: «Мы с тобой случайно встретились, мы полюбили друг друга навечно. Жизнь стала светлей и радостней. Ничто не сможет нас разлучить».

Огни внезапно погасли, зал погрузился в полумрак. Тени танцующих расползлись по стенам.

Когда вернулись к столику, на эстраду вышли танцовщицы, под оглушительный грохот барабанов закрутили бедрами.

— Начинается мерзость, — с отвращением произнесла Элла, повернувшись спиной к эстраде. — Уйдем.

Он не стал отговаривать, и машина опять въехала в темень. За городом они съехали с дороги, к кустам.

— А теперь, почему ты сердит? — требовательно спросила Элла.