Георгий Кублицкий - ...и Северным океаном
— A-а! Альфред Каулин! — оживился Зингер. — Он что же, по-прежнему в гидрографии?
Однажды мы вместе шагали по каменистой тундре, срезая путь к бухте Летчиков, и я спросил Зингера, в каких экспедициях и походах он побывал. И вот какая хроника получилась.
В 1929-м на «Красине» с караваном из Ленинграда вокруг Норвегии к устью Енисея. Оттуда в Игарку, видел, как там ставили первые дома. Годом позже ходил на «Малыгине», который вел полсотни судов к устьям Оби и Енисея. Экспедиции назывались Первая Большая Карская и Вторая Большая Карская. Обеими командовал гидрограф Николай Иванович Евгенов.
— Крупная личность, — заметил Зингер. — Всю жизнь— в Арктике. Очень знающий гидрограф. Его роль в экспедиции Северного Ледовитого океана едва ли намного меньше, чем Бориса Вилькицкого. Вы все здесь, конечно, патриоты Енисея. А кто уже в начале двадцатых годов обследовал дельту Лены, вход в эту великую реку? Кто, так сказать, приоткрыл морские ворота Якутии? Евгенов.
Почти все лето 1931 года Зингер сопровождал в полетах по Северу начальника Комсеверопути Бориса Васильевича Лаврова. На следующий год ходил из Владивостока к устью Колымы на ледорезе «Литке». Экспедиция зимовала в Певеке. А Зингер 112 дней добирался оттуда па собаках до Якутска.
Затем караван Первой Ленской, которую «Красин» вел из Архангельска в бухту Тикси. Оттуда Зингер вылетел с Леваневским вдоль Лены. В 1934 году провел сезон на рыболовном траулере в Баренцевом море, в 1935-м на речном пароходе спустился по Лене в море, добрался до устья Колымы.
Обо всех этих операциях я прочитал потом и в книге избранных очерков Зингера.
…Стефану Цвейгу принадлежит фраза: «Какое значение имеет подвиг, если он не запечатлен словом!» Иначе говоря, если подвиг останется не известным тысячам, сотням тысяч, миллионам людей, он не станет достоянием истории, не побудит к действию других.
Цвейг написал «Подвиг Магеллана».
Это гимн неистовой отваге, стойкости, веры в свои силы великого мореплавателя. Историки подтверждают точность и достоверность событий, описываемых в книге. Другое дело — их романтическая трактовка. Здесь оценки историков и автора далеко не всегда совпадают. Но Цвейг не писал научный трактат…
Быть может, читателю покажется странным и неуместным это отступление. У нашей Арктики не было своего Цвейга, хотя ей посвящено немало значительных романов и повестей.
Да, Цвейга не было, но были многие десятки летописцев, участвовавших в событиях, своими глазами видевших то, о чем они писали. Их очерки рассеяны, разбросаны по газетным и журнальным страницам. Изредка собраны в книги, которые прочитывались и забывались.
Но они, эти летописцы, в меру своих сил и способностей запечатлели словом подвиги тех, кто осваивал Арктику. Запечатлели для истории. Считаю долгом при случае упомянуть хотя бы о некоторых из них, причем не о самых известных.
…Итак, в 1935-м Макс Зингер был на Лене. А теперь, в 1936-м? На каком он судне?
Тут мой коллега замялся.
— Вы думаете, ваш караван — свет в окошке? Есть проводки и поважнее.
Я не пытался уточнять. Наверное, это та проводка, о которой все помалкивают.
Так оно и было.
Макс Зингер появился на Диксоне с каравана, который не просматривался с острова в самый сильный бинокль. Оп состоял из эскадренных миноносцев «Сталин» и «Войков», сопровождаемых ледорезом «Литке», транспортом «Анадырь», а также танкерами. Руководил экспедицией Отто Юльевич Шмидт.
Каравану, как и всем остальным судам, путь на восток преградили торосы. Дорогу ему разведывал с воздуха Козлов, искали во льдах «Сибиряков» и «Ленин».
Обо всем этом Зингер подробно рассказал в книге, вышедшей после войны.
В 1978 году опубликовал воспоминания о проводке эсминцев также известный полярник Василий Федорович Бурханов. Вот отрывок из них, относящийся к 1936 году, к тем дням, когда Диксон оказался в ледовой блокаде.
«…Ветер изменил направление. Дрейфующие льды отбросили караван кораблей назад, к островам Скотт-Гансена. Началось сжатие льдов. Острые углы огромных льдин напирали на борта кораблей. Назревала угроза быть раздавленными. Чтобы не допустить повреждений бортов, углы льды взрывали мелкими зарядами аммонала…
Одиннадцать суток шла борьба со льдами. Наконец, 2 сентября 1936 года ветер переменился, и сжатие ослабло. К вечеру, преодолев льды пролива Вилькицкого, отряд устремился на восток. А 24 сентября, выдержав множество других испытаний, наши корабли «Сталин» и «Войков» прибыли в бухту Провидения».
По воспоминаниям, на кораблях распевали популярную песню с несколько измененным текстом:
Мы мирные люди, но наш миноносец пройдет сквозь полярные льды…
До нападения гитлеровской Германии, до Великой Отечественной войны оставалось меньше пяти лет…
Но когда же покинет Диксон наш караван? Неужели вместо похода к Пясине придется возвращаться на Енисей?
И тут хорошую мысль нашему штабу подал Анатолий Дмитриевич Алексеев. Он вернулся с ледовой разведки, где, по его словам, «чуть не впал в состояние анабиоза» от сильной стужи. Отогревшись в нашей судовой бане и попив чайку, летчик вынул из планшетки карту.
— Льды? Чепуха! Зачем было забираться к острову Расторгуева? Берегом, берегом, вот где ищите проход! Тоже мне моряки!
Обидное ударение относилось к тем, кто завел в ледяной тупик корабли, ушедшие было с Диксона на восток.
А в самом деле, почему бы нам не попытаться пройти возле берега? Конечно, фарватер там по-настоящему не обследован, можно напороться на камни. Однако для наших деревяшек, как сострил кто-то, «каждая льдина все равно что мина». И капитан Мецайк подробно расспросил летчика, потом съездил на берег к синоптикам, после чего долго говорил с капитаном Лиханским.
Как раз к нам на теплоход заглянул Боровиков, начальник острова.
— Скоро вы вытряхнетесь? Вон англичане меня пытают: что, мол, за странная мелководная флотилия?
Боровиков кивнул туда, где остановились на перепутье в Игарку только что подошедшие английские лесовозы «Гудлейч» и «Хартсайт».
— И что же вы?
— Сказал, что пойдете отсюда дальше в море. Не верят. Разве, говорят, им надоела жизнь? Так когда же все-таки освободите гавань?
— Дайте «Сибирякова» — выйдем хоть завтра, — сказал Мецайк.
— Вот как! Это твердо? Сейчас же свяжусь со штабом морской проводки.
Через два часа голубой катер начальника острова снова был у нас под бортом.
— Берите «Сибирякова»! Выклянчил для вас. Только чтоб живо! Завтра снимайтесь с якоря. Ледовый прогноз не ахти какой, но пока хорошего будете дожидаться, зима придет.
Тотчас собрался наш штаб. Развернули карты, запросили прогноз поточнее, снеслись по радио с Красноярском. Надо идти!
К полуночи на теплоход собрались все капитаны, лоцманы, шкиперы. В сизом дыму лампочки кают-компании казались матовыми. Намечали, кто за кем пойдет, кто кого поведет.
Колесный пароход «Пясинец» было решено вести на буксире, зашив досками кожухи его колес. Проверяли, на всех ли баржах есть брезентовые пластыри для заделки пробоин. Спорили, пререкались и разошлись только в восемь часов утра.
После полудня 17 августа — прощальные гудки. Следом за «Сибиряковым» наша разношерстная флотилия потянулась на выход из бухты. «Гудлейч» еще не покинул гавань, и англичане, толпившиеся у борта, могли убедиться, что начальник острова не шутил.
Было сравнительно тихо, море уже успокаивалось после недавнего шторма. Льдины, медленно переваливаясь, как бы плыли навстречу. Волны бились о них, и пена летела на подтаявшую, чуть буроватую поверхность. Внизу же, на зеленом фоне подводной части, бегали рыбки. Временами появлялись и тут же исчезали тюленьи головы.
«Сибиряков» шел головным, за ним ледокол № 8, потом наш теплоход. На мачте «Сибирякова» в «вороньем гнезде» виднелась фигура дозорного: он высматривал, где лучше пройти. Время от времени свисток лидера предупреждал о перемене курса.
С Диксона передали данные воздушной разведки: на траверзе мыса Голомо кромка сплошного льда, возле мыса Двух Медведей битый лед.
Было 16 часов 50 минут, когда на барже № 201 подняли сигнал бедствия. Радио на деревяшке, конечно, не было. Началась перекличка в рупоры:
— Двести первая! В чем дело?
— Борт проломило! Вода хлещет!
Забегали у пас на мостике, запищали морзянки, запрашивая «Сибирякова».
А сигнал бедствия уже и на мачте «Пясинца»: стиснуло льдами, открылась течь.
Последовал приказ «Сибирякова»: пароходу «Эвенки» забуксировать аварийные суда, возвращаться на Диксон.
Я поднялся на мостик. Мецайк мрачнее обычного, брови сведены к переносице.
— Константин Александрович, как думаете, доведут их?
— А вы знаете, что на двести первой? — Мецайк никогда не обращался ко мне по имени-отчеству. Для него я еще оставался, видимо, вчерашним мальчишкой-шалопаем, почтительно разглядывавшим его капитанскую фуражку.
